Как красива линия ее шеи! Вероятно, у нее чудесная грудь и спина... Вдруг Соня поворачивается и смотрит ему прямо в глаза. Не проникла ли она в его мысли? Да, с ней нужно быть очень осторожным. Нет, он предпочел бы, чтобы она была кокеткой, рисовалась бы перед ним, вела бы с ним сложную игру, — тогда ему было бы гораздо легче.
Баронесса часто предоставляла их самим себе. Она сидела в стороне, рассеянно перелистывая книги, которые приносил Жак, окруженная своими собаками, вечно восседавшими на всех мягких диванах и креслах. Ну и прекрасно! Ей есть над чем поразмыслить, не надо считать ее за человека, который ни о чем не думает. Жак — славный мальчик, это она твердо установила. Он зарабатывает хорошие деньги. Рано или поздно он, конечно, будет богат, может быть, даже станет миллионером. Уже и теперь его считают состоятельным человеком. Чем не партия для Сони? Конечно, почему же нет? Раньше у нее были большие планы относительно Сони, но к чему в конце концов знатное имя и родовитость, если за этим не стоит богатство? Во всяком случае, пусть Жак и Соня узнают друг друга получше. Если оставлять молодых людей одних, они скорее сблизятся, так уж устроил господь бог.
Иногда Жак бывал с Соней в театре.
— Ну, Жак, поведи же ее куда-нибудь! — говорила баронесса. — Пусть она побудет в обществе. Отправляйтесь в театр, только без меня, я там в последний раз простудилась.
Соня наряжалась, и они уходили одни. Жаку это было только приятно, болтовня баронессы порой действовала ему на нервы. Ему нравились эти вечера, хотя театр в Анатоле сильно отдавал глухой провинцией. У Жака был абонемент А ложа номер три на весь сезон. Все обратили внимание, что он часто приходит с Соней, и его самолюбию льстило, когда он замечал, что при их появлении в креслах начинают шушукаться, а его знакомые и друзья при встрече подмигивают ему. Дамы Анатоля посматривали на Соню насмешливо и недоброжелательно: «Эта гордячка, наконец-то!» Жак сидел рядом с Соней с самодовольным выражением на лице. Пусть люди думают, что хотят. К сожалению — да, к сожалению! — они представляли себе дело совсем не так, как оно обстояло в действительности.
Жак понюхал воздух. Боже мой, даже здесь сильно пахло керосином, даже здесь! На галерее и на «стоячих местах» толпились рабочие из нефтяного города, без воротничков, в куртках, пропитанных нефтью. Как только в зале станет жарко, под потолком начнут собираться испарения их пропахшей керосином одежды.
В ложе номер один сидела Франциска. Из этой ложи можно было видеть даже суфлершу в ее будке. Жак хорошо знал эту ложу. Оттуда можно заглянуть и за кулисы, что очень интересно. Франциска была причесана, завита и накрашена, как дама из «салона Колоссер». На ней красовалась белоснежная, очень короткая меховая накидка, купленная в Вене, и она целый вечер занималась тем, что снимала и надевала ее. Ее кавалер, Ники Цукор, каждый раз при этом вставал, и весь театр смотрел на эту пару. Что за вкус надо иметь, чтобы открыто появляться в обществе в сопровождении этого типа с более чем сомнительной репутацией! Но как-никак, а Франциску теперь оценивали уже в миллион. Курчавая голова Ники пахла духами, он был в смокинге. Он стал элегантен после своего путешествия в Вену, черт возьми!
Когда в зале стало темно, в ложе номер восемь вдруг блеснули две крахмальные сорочки. Одна — Бориса, в глубине ложи, вторая — того англичанина с багровым лицом, который приходил в театр поспать. Между двумя сорочками мерцает что-то вроде шлема: это прическа леди Кеннворти. Незадолго перед этим она по крайней мере с минуту вызывающе глядела на Жака, не отрывая глаз от его лица. Чего она хотела? Он подумал: «Ну, посмотрим, почтеннейшая, кто выдержит дольше! Это что же, у вас в Лондоне так принято?» И он тоже стал пристально глядеть на нее, стараясь не моргать. Какое ребячество! Наконец Борис забеспокоился и встал. Тогда Жак отвел глаза: ладно, ладно, леди Кеннворти выиграла!
Из ложи номер пять на него блеснули два глаза. Он всегда чувствовал на себе этот взгляд и, глядя в том направлении, всегда встречал его. Накрашенный ротик растягивался улыбкой.
Это Антония Роткель, которая всегда начинала играть на рояле, как только он показывался в окне «Траяна».
Соня почти не смотрела на публику. Она — «эта гордячка» — едва кланялась знакомым и друзьям. Зато всё, что происходило на сцене, вызывало в ней величайший интерес. Она почти всё время улыбалась, но никогда не смеялась громко. С чисто детской непосредственностью переживала все события пьесы, часто аплодировала. Однако, как только занавес падал, она обыкновенно говорила Жаку:
— Как глупо, как нелепо, как неправдоподобно! Как смешны люди! Неужели это та самая пьеса, которая прошла в Париже четыреста раз? Я разочарована в человечестве!
Жак находил, что в обществе она относится к нему гораздо доверчивее и приветливее, чем дома. Она прикасалась к его руке и даже клала руку ему на плечо. Она так интимно улыбалась ему, точно была его возлюбленной. Она чувствовала, как много взглядов устремлено на нее. Неужели и Соня тщеславна? Жены инженеров и служащих, приехавших из-за границы, рассматривали Соню с особенным любопытством. Такая красота, такая осанка, такая походка — всё это может породить только жизнь в провинции, с ее тишиной, умеренностью, чистым воздухом! В больших городах не найдешь ничего подобного.
После спектакля Жак отвозил Соню домой в своем маленьком автомобиле. Он каждый раз с радостью предвкушал эти минуты. Соня садилась в автомобиль и, если на улице было холодно, доверчиво прижималась к Жаку.
— Садитесь ближе, — говорил он и клал ей руку на талию. — Согрейтесь!
А затем, подъехав к ее дому, он открывал дверцу, помогал ей выйти, и на одно коротенькое мгновение она оказывалась в его объятиях. Эти секунды стоили целого вечера! Собаки начинали лаять, но, как только узнавали голос Сони, мгновенно замолкали. Прежде чем закрыть калитку, Соня еще раз прощалась с Жаком. Сияние ее глаз, блеск ее зубов... «Я люблю ее, люблю по-настоящему, — с ужасом говорил себе Жак. — Я влюбился в нее. О боже мой! Только этого мне недоставало». Он решил несколько дней, по крайней мере неделю, не показываться у Сони, но уже на второй день снова был у нее.

XVII
Весь Анатоль плакал над американским фильмом, который показывали в «Стране грез». Это была история одного клоуна. У него умирает ребенок, но несчастный клоун должен в этот вечер смешить публику. Как жестока жизнь! Антония вернулась домой с распухшими от слез глазами.
— Ах, как трогателен этот маленький покойник, Гизела! — плачущим голосом сказала она. — Нет, ты непременно должна посмотреть этот фильм.
Но Гизеле было сейчас не до того, ее одолевали другие заботы. Она всё это время находилась в ужасном настроении. Все люди ей опротивели. Натерпевшись от людей столько жестоких обид, она поклялась себе больше нигде не показываться. Однако на следующий же день побежала в «Страну грез».
Гизела немедленно раскаялась в этом. Она не могла сосредоточиться, так как всё время думала о гнусности и пошлости людей. Во время первого антракта она увидела, что рядом с ней сидит Ники Цукор. И в то же мгновение — в ту же самую секунду! — у нее в голове блеснула изумительная мысль. Ники Цукор может ей помочь, он для этого самый подходящий человек. Какая великолепная мысль! О, она еще покажет этим гадам-клеветникам! Она немного придвинулась к Ники. Ники с удивлением взглянул на нее, но тотчас сам придвинулся ближе. «Да, — думала Гизела, в то время как умирал ребенок клоуна, — этот Ники мне просто небом послан».
Теперь все в зале уже плакали, а когда опять стало светло, усердно терли глаза. Только Ники Цукор смеялся.
— Хотел бы я знать, — сказал он Гизеле, — откуда только Яскульский достает такую дрянь? И подобная чепуха месяцами делает сборы в Америке! Простите мне мой смех: ведь американцы всё же не какие-нибудь негры!.. Добрый вечер, госпожа Хониг. Я вас только сейчас узнал.
Началась хроника. Она приходила в Анатоль с опозданием на несколько недель, но всё же можно было узнать по крайней мере, что делалось на свете. После хроники Ники хотел проститься, но Гизела попросила его остаться еще на минутку. У нее есть к нему большая-большая просьба. Гизела сильно покраснела.
— Просьба?
— Да, большая-большая просьба.
Ее оклеветали, самым бесстыдным образом оклеветали. Просто гнусность! Тут затронута ее женская честь. Когда она увидела его, ей мгновенно пришла в голову мысль, что он может помочь ей. Она взывает к его рыцарским чувствам, обращается к нему, как к джентльмену. Ей нужно непременно переговорить с ним. Может быть, они могли бы завтра под вечер где-нибудь встретиться? Но всё это, разумеется, должно быть полной тайной.
Ники чувствовал себя польщенным и с радостью выразил свою готовность.
— Вы знаете «Парадиз»? — спросил он.
Да, она знает. Ее подруга Ютка Фигдор рассказывала ей о «Парадизе». У Ютки был флирт с одним инженером из «Национальной нефти», мистером Гауком. Она встречалась с ним там. Но этого Гизела, конечно, не сказала Ники.
— Прекрасно, — заявил Ники. — Вам удобно в шесть часов? В это время уже темно. Вы подниметесь по лестнице, затем направо по деревянной галерее и в последнюю дверь. Там вы найдете меня.
— О, как это любезно с вашей стороны! — поблагодарила его Гизела, и глаза у нее заблестели. — Я буду аккуратна.
Вверх по лестнице, направо, последняя дверь!
Ники уже ждал ее. Он заказал шоколад. Ведь она выпьет чашечку шоколада? Если ей жарко, можно немного приоткрыть окно.
— Как вы любезны, как вы любезны, господин Цукор!
— Здесь нас никто не потревожит, — сказал Ники. — Вы можете говорить, ничего не опасаясь.
Да, говорить! Это было вовсе не так легко, как он себе представлял. Гизела сплела маленькие белоснежные ручки с накрашенными ноготками и беспомощно посмотрела на Ники. Ей, как даме, неудобно заговорить об этом, и кроме того, она ведь едва знакома с этим Ники: обменялась с ним всего-навсего несколькими словами. Губы у нее пересохли, ей пришлось выпить сперва глоток шоколада. Затем она глубоко вздохнула и собралась с силами.
— Я хотела бы обратиться к вам с одним вопросом, господин Цукор, — начала она тихим, дрожащим голосом. — Я хотела бы спросить у вас, слышали ли вы, что обо мне говорят в Анатоле?
Ники потряс черными кудрями. На всякий случай он отрицал. Он уже понял, на что она намекала.
— Нет. Да и что могут о вас говорить? — удивленно ответил он.
— О боже! — Гизела поставила локти на стол, приложила кончики пальцев к вискам и устремила полный ужаса взгляд в пространство. — Это страшная вещь, — продолжала она. — Это низость! Ах, это такая бездонная гнусность, это самая бесстыдная клевета, какую только можно вообразить себе! И подумайте, я ничего не знала, ни о чем не догадывалась. Два года ни о чем не подозревала!
— Но, боже мой, что же это такое?
Гизела то краснела, то бледнела. Она снова сжала белые ручки и опять отпила глоток шоколада.
— Ну, я расскажу вам всё. Вы знаете, что я была замужем. Не правда ли? Ну разумеется, вы сами вчера меня назвали «госпожой Хониг». О моем браке мне не хочется говорить. Скажу только, что у меня были весьма веские причины оставить мужа через сутки после венчания. У него были болезненные наклонности, вы понимаете? Одним словом, я вернулась к родителям.
— Я знаю, я знаю.
Ники слушал, широко раскрыв глаза. Он был большой любитель сплетен, пересудов и скандалов.
— Ну, слушайте дальше, — продолжала Гизела.
Теперь слова так и лились из ее маленького накрашенного ротика. Вероятно, ее муж, трусливый негодяй, пустил о ней эту клевету, чтобы отомстить ей. И она ничего не подозревала! Да ей такое просто в голову не приходило!
— Посудите сами, господин Цукор, как я могла об этом догадаться?
Но теперь она кое-что узнала. Теперь она всё поняла. Она замечала, что на вечерах и балах мужчины почти не обращали на нее внимания. Они увивались вокруг Антонии, а ей — только вежливый поклон. И когда кто-нибудь из мужчин танцевал с ней, она ясно чувствовала, что это простая вежливость и ее партнер буквально остерегается держаться близко к ней. То же она замечала и на улице. Мужчины смотрели только на Антонию, а ее вообще точно не существовало. Что же это такое? Разве она хуже Антонии? Что у нее, бородавки на лице? Разве она чахоточная? Но вот Ютка Фигдор наконец передала ей, какую гнусную клевету распространяют в городе по ее адресу. Она три дня пролежала в постели, так возмутила ее эта гнусность.
— Вы, конечно, знаете, о чем я говорю, господин Цукор? Вам, должно быть, тоже доводилось это слышать?
Ники мешал ложечкой шоколад и смотрел на взволнованную Гизелу большими глуповатыми черными глазами. А затем слегка кивнул. Разумеется, он знает!
— Значит, это говорят? — воскликнула Гизела. — Говорят... говорят, что я... не настоящая женщина?
Гизела закрыла лицо руками:
— Как ужасно, как ужасно! Какой позор! Скажите сами, можно ли нанести женщине более тяжкое оскорбление?
Ники покачал головой.
— Ведь это сделало мое положение в городе просто невыносимым, — в отчаянии продолжала Гизела. — Лишить меня моей женской чести! Можно ли придумать более гнусную сплетню? Мужчины избегают, презирают меня. Это возмутительно! Мне было бы легче, если бы обо мне сказали, что я распутница. Разумеется, это не очень лестно. Но когда говорят, что я не настоящая женщина, это во сто крат оскорбительнее для меня, во сто крат! Говорить так — значит оскорблять женщину насмерть! Ну скажите, права я или нет?
— Вы правы. Это неприятно для вас.
— Неприятно! Да ведь из-за этого я стала отверженной, стала всеобщим посмешищем! — продолжала Гизела вне себя. — Вся моя жизнь разбита. Неужели вы думаете, что я для того разводилась, чтобы никогда больше не выходить замуж? Но как могут интересоваться мною мужчины, если они думают, что я не настоящая женщина? Я взгляну на мужчину, а он избегает моего взгляда. Мужчины боятся дотронуться до моей руки, никто не ухаживает за мной. Вы понимаете теперь, что моя жизнь разбита?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57