Единственное преимущество у нашего города в том, что здесь всегда много времени. А теперь Ксавер подаст нам кофе и ликеры.
IV
— А как Соня? Она здесь? — спросил вдруг Жак, устроившийся в углу красного плюшевого дивана.
Янко быстро взглянул на Жака и поставил на стол рюмку, которую только что взял. Вопрос смутил его. На губах у него появилась сконфуженная улыбка. Точно так же он улыбался, когда мальчиком его уличали в каком-нибудь нехорошем поступке. Он покраснел и встал, так велико было его волнение.
— Ты угадал мои мысли, Жак, — сказал он, всё еще смущенно улыбаясь, и начал расхаживать по комнате. — Я только что думал о Соне! Весь вечер я болтал всякий вздор, но думал всё время только о ней одной, поверь мне. Сто раз я хотел заговорить о ней, но никак не мог найти удобный момент. На что мне в конце концов эта девочка, эта Роза, с ее большими глазами? Она мне не нужна. Решительно не нужна. В сравнении с Соней… Нет, разве можно с ней кого-нибудь сравнивать! Мне даже трудно произнести их имена рядом друг с другом. — Его голос зазвучал мягче: он потерял свой обычный резкий, разухабистый тон.
Янко остановился подле Жака.
— Да, она здесь, Жак. Уже несколько недель, как она вернулась. — Он сдвинул на мгновение брови и снова зашагал по комнате. — Она стала серьезнее, еще серьезнее. И еще красивее.
Он помолчал, прошелся несколько раз взад и вперед, затем снова приблизился к Жаку.
— Да, еще красивее, — повторил он мечтательно. — Ты завтра ее увидишь. Она теперь в полном расцвете. Она… как бы сказать?.. Представь себе сказочно красивую белую розу, розу в самом полном, самом прекрасном ее цветении. Это она!
Жак улыбался в тени, и Янко увидел, как блеснули его белые зубы.
— Ты смеешься, Жак? — сказал он. — Ну ладно же. — Он рассмеялся своим прежним, коротким и вызывающим смешком и налил себе рюмку коньяку. — Ты увидишь ее, Жак. И я предсказываю тебе: ты влюбишься в нее так же горячо, как и я. Совершенно так же. Я тебя знаю.
Янко снова стал ходить по комнате. Он был очень задумчив. Соня сделалась, пожалуй, даже чересчур серьезной. Почему баронесса отдала ее в католический пансионат на юге Франции, заведение, где царил строго религиозный дух? Не лучше ли было бы для Сони, при ее склонности к мечтательности и прочей туманной дребедени, не лучше ли было бы, если бы мать послала ее в современный швейцарский пансион, где танцуют, занимаются спортом и веселятся? Но как она хороша! Боже мой, как она хороша!
Янко размечтался. Жак вдруг почувствовал усталость. Колеса вагона, казалось, еще вертелись у него под ногами. Пока Янко разглагольствовал, он немного вздремнул. Хорошо, что Янко этого не заметил.
Когда Жак поздно ночью вошел в свою комнату, он остановился на пороге удивленный и даже как будто испуганный. Лунный свет потоком вливался в окно. Город, казалось, был покрыт снегом, а за ним высились горы, точно отлитые, но не обработанные серебряные глыбы. С высокого светлого неба под неумолчное пиликанье мириадов кузнечиков, казалось, непрерывно сыпалась серебряная пыль. С гор веял теплый ветер, напоённый сладким запахом роз. Анатоль славился своими розами, из которых добывалась розовая эссенция. Розы только что начали цвести, и маленький спящий городок был окутан их благоуханием.
В Париже сейчас ревут автомобили, запах бензина слышен даже в пятом этаже, друзья играют на бильярде в кафе «Версаль», а маленькая Ивонна терпеливо сидит у своего мраморного столика и презабавно дурачится с посетителями. Словно огненный прибой, катятся волны света по уходящим вдаль бульварам. Подожди, в один прекрасный день и ты вернешься на эти бульвары с карманами, наполненными банкнотами, и купишь себе сотню таких Ивонн! О нет, благодарю покорно! У него нет ни малейшего желания сидеть в какой-нибудь конторе и лизать шефу пятки за какие-то четыреста крон в месяц! Он не дурак. И не трус. Так-то!
Жаль, жаль этого Янко! Он живет одним днем, влюбляется и еще не знает, что жизнь каждого человека, так же как и каждое здание, должна быть построена по точному плану и что малейшая ошибка в расчетах может мстить за себя в течение всей жизни. Он, Жак, будет очень осторожно и внимательно составлять план своей жизни. Ах, Янко, глупец, одумайся!
Оказалось, что можно прекрасно спать под рев автомобилей, а тонкое стрекотание кузнечиков не дает уснуть. Жак захлопнул окно. Но теперь у его уха начала дышать стена. То ли плачут, хихикают, смеются. Совсем рядом кто-то громко сморкнулся. «Траян» передавал все звуки с этажа на этаж. Может быть, это маленькая брюнетка, которая над ним подсмеивалась? Она, кажется, косит немного. Что она, просто так одета в черное или в трауре? Может быть, она и в самом деле спит рядом, отделенная от него лишь тонкой стеной? Не постучать ли ей? Еще третьего дня в Париже скрещивались взгляды в непрерывном поединке между мужчиной и женщиной, а вчера эта рыжая блондинка в поезде на Будапешт!.. Если бы во время кораблекрушения его выбросило на песчаную отмель, он и тогда стал бы искать женщину и нашел бы ее. Он уверен, что нашел бы, не будь он Жак Грегор… Чудесно быть молодым!
«Voire serviteur, messieurs, damesСноска3 , приветствую вас». Это Ивонна, прелестная газель!.. Тихо, словно издалека, играет негритянский джаз-банд в зале для танцев на площади Клиши… Саксофон бесновался и хохотал еще в левом ухе Жака, а он уже спал блаженным сном молодого человека.
V
Рано утром Жака разбудил душераздирающий крик осла. И мгновенно Жак понял, что он снова на родине. Хрюкали свиньи, перебранивались крестьянки. Был базарный день.
Жак быстро соскочил с постели и так поспешно оделся, точно боялся потерять даже секунду. Вскоре он, вычищенный, выглаженный, пахнущий духами и эссенциями, уже выходил из гостиницы. Со снисходительной улыбкой столичного жителя смотрел он на суету базара, на молоденьких девушек, бесцеремонно изучая их лица. Интересная темноглазая дама стояла на балконе дома, где помещался бельевой магазин «Роткель и Винер», и кокетливо улыбалась ему. Он поклонился. Это не то Гизела, не то Антония Роткель, — он не мог бы сказать точно, так были похожи сестры. Одну из них он когда-то поцеловал во время танцев. Боже мой, в этом захолустье решительно ничего не изменилось! Так и есть: вот белый шпиц ювелира Рокка, он опять сидит перед входом в магазин, как и в прежние годы.
Жак кланялся, улыбался, кокетливо показывая красивые белые зубы, и теперь весь Анатоль знал, что «молодой господин Грегор» вернулся на родину. Неподалеку от ратуши он свернул в переулок и вошел в ворота одного дома, из подвала которого доносился крепкий запах вина. Здесь жил его брат Рауль, адвокат и нотариус, и ему Жак всегда наносил первый визит. Жак слегка насвистывал, чтобы придать себе мужества. Этот первый визит к Раулю всегда был для Жака малоприятной обязанностью. Сейчас он, как водится, услышит, что опять истратил много денег, редко писал и вообще пора бы ему найти себе какое-нибудь солидное занятие. Рауль был педант, одним словом — придира. На много лет старше Жака, он был опекуном младшего брата и всё еще не хотел понять, что его питомец давно уже стал взрослым. Этот мягко-отеческий, увещевательный тон… он просто навяз у Жака в зубах.
На этот раз Жаку повезло. Горничная сказала, что брат уже в суде, а Ольга, его невестка, еще не закончила своего туалета и не может его принять. Вот как хорошо всё сложилось! Откровенно говоря, у Жака не было ни малейшего желания повидаться со своей невесткой Ольгой. Он обыкновенно избегал оставаться с ней наедине и, по правде сказать, боялся этого, так как совсем не знал, о чем с ней говорить. Он не понимал ее, да и не старался понять. Она казалась ему тщеславной, легкомысленной болтуньей, которая ждет только, чтобы ей говорили любезности. Но этого она от него не дождется. Между ними установился вежливый, холодноватый, иногда немного насмешливый тон.
Ольга поздоровалась с ним сквозь полуоткрытую дверь спальни. Она высунула ему пухленькие пальчики и полную, открытую почти до плеча руку, на которой блестели золотистые волосики. Белокурые локоны были закручены штопорами на папильотки и смешно торчали вокруг ее хорошенького, ничего не выражавшего кукольного личика.
— Мы живем, конечно, опять в «Траяне»? — спросила она. Она почти всегда говорила с ним на «мы».
— Разумеется. Что ж мне, в «Рюсси» жить, что ли?
Ольга кокетливо улыбнулась, и ее светло-голубые глаза блеснули.
— Разумеется, разумеется, каждый живет по своим средствам, — ответила она и насмешливо скривила ротик.
Жак весело рассмеялся.
— Я живу на проценты с миллионов, которые скоро заработаю, Ольга, — ответил он, несколько рисуясь.
Ольга не знала, что на это сказать. Она пригласила его к обеду, и Жак поспешил распрощаться. Нет, им не о чем было говорить друг с другом.
«Но как всё хорошо устроилось», — думал Жак, когда с довольной миной снова выходил на улицу. Он прошел через весь город, быстро поднявшись между стенами виноградников на гору, подошел к скромному домику, стоявшему несколько в стороне от других домов, за изгородью диких агав и кактусов, и толкнул садовую калитку. Здесь жил его брат Феликс, которого он очень любил.
VI
— Господин Феликс в библиотеке, — сказала горничная-крестьянка, открывшая ему дверь, и Жак услышал голос брата в полуподвальном этаже дома.
Ну конечно, где же еще мог быть Феликс Грегор, как не в своей библиотеке! Здесь он сидел, согнув широкую сутулую спину над большим письменным столом, как всегда в светлом, очень широком полотняном костюме, в котором он казался еще полнее, чем на самом деле. Рубашка на груди была расстегнута, на ногах лапти, как у крестьянина.
В этом приятном прохладном полуподвале Феликс проводил большую часть дня. Только иногда он поднимался в сад, чтобы немного размяться. В город он почти никогда не ходил. Все, однако, хорошо знали, кто такой Феликс Грегор: его окружал ореол ученого и философа. Несколько лет назад одна венская газета поместила его очерки, и он стал чем-то вроде знаменитости. С тех пор он ничего больше не напечатал, но всему городу было известно, что он работает над большим историческим исследованием.
— Милости просим, милости просим! — радостно воскликнул Феликс и звонко расцеловал Жака в обе щеки. — Я, разумеется, уже слышал, что ты приехал, — продолжал он, улыбаясь. — Весь город это знает. Вчера вечером мы, конечно, ужинали с бароном Стирбеем, мы остановились в «Траяне» и так же, как и раньше, отвергли гостеприимство наших братьев. Видишь, дорогой мой, я знаю всё, и даже немного больше.
Феликс смеялся добродушным, дребезжащим смехом, от которого колыхалось всё его дородное тело. Он весело расчесал пальцами бороду и хитро подмигнул Жаку:
— В этом городе не может быть никаких тайн. Все твои планы уже раскрыты. Сегодня утром мне сообщили, что ты приехал сюда для того, чтобы строить дорогу из Комбеза в Анатоль.
Жак испуганно отступил.
— Позволь, как же это так? — пробормотал он в смущении.
Феликс громко расхохотался.
— Ты, я вижу, немножко удивлен, сынок, не правда ли? Вот видишь, какой это город! Сегодня утром я считывал показания метеорологических приборов и вдруг вижу — едет Гершун, что привез тебя вчера со станции. Он слез с навоза, которым была нагружена его телега, и тут же начал выкладывать новости. По пути со станции ты раз десять останавливал экипаж и занимался геологическими изысканиями (что я нахожу очень похвальным). Ты шутил с этим Гершуном, а он всё принял за чистую монету и рассказал об этом всему городу. — И Феликс опять затрясся от смеха.
Жак действительно болтал с Гершуном, не придавая значения своим словам. Сейчас он всё еще был смущен и то и дело краснел. «Это предостережение, — подумал он. — Здесь надо быть очень осторожным».
Служанка принесла скромный завтрак — маленькие грибки в уксусе и масле. Феликс с наслаждением уплетал грибки и, чмокая губами, рассказывал о легендарном, загадочном городе Симбабве в юго-восточной Африке, развалины которого были открыты между реками Замбези и Лимпопо, и о боге-солнце Амоне с бараньей головой. В несколько секунд он перенесся на тысячи лет назад. Настоящее интересовало Феликса гораздо меньше, чем прошлое. Жака, например, интересовал проход в горах между Комбезом и Анатолем. Но что за дело Феликсу до этой жалкой дороги в какие-нибудь двенадцать километров! Это ж пустяки! Он думал о торговых путях, существовавших еще до рождества Христова, длиной в пять тысяч километров, иногда даже больше, путях, которые пересекали всю Азию.
— Вот об этом еще стоит говорить, как ты думаешь?
И тем не менее Феликс был удивительно хорошо осведомлен о всех последних достижениях в научной и технической области. В углу библиотеки лежала целая гора французских, немецких и английских газет и журналов, и Жака, как всегда, вновь поразила необычайная память брата.
Феликс с наслаждением раздавил последний грибок толстым языком и обстоятельно вытер рот. Он благодушно посмеивался, сложив руки на животе. Ну что ж! Расщепляйте атом, если это доставляет вам удовольствие. Почему бы нет? Превращайте звуки в свет и свет в звуки. Он ничего не имеет против. Но он отнюдь не склонен приписывать технике то значение, какое ей придают теперь. Решительно не склонен. Это всё равно что устанавливать мотор на органе. Пусть теперь орган полетит, очень хорошо, но при этом позабыли усовершенствовать звучание, пренебрегли самым существенным. Музыка, святое искусство…
Лицо Жака стало холодно и непроницаемо. Он вежливо улыбался.
— Святое искусство… — сказал он. — Прости меня, Феликс. Это слова!
— Слова? — Темные глаза брата разгорелись.
— Это просто фразы. Во всяком случае, никто в Европе не спорит больше об этих вещах…
Феликс в недоумении покачал своей крупной головой:
— В Европе не спорят больше об этих вещах? Но ведь это самое главное, самое важное.
Жак встал.
— А как твоя работа? Как она подвигается? — спросил он другим тоном.
Феликс набрал воздуха в грудь, и плечи его стали как будто еще шире.
— Терпение, терпение, — ответил он со вздохом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57