не заболел ли, нет ли каких неприятностей по работе? Но, к её удивлению, Николай Сергеевич сам постучался к ней.
- Что-нибудь случилось? - спросила Антонина Андроновна мужа.
Николай Сергеевич был задумчив и как будто чем-то взволнован, но он старался казаться спокойным и равнодушным. Однако голос его звучал глухо, когда он ответил, не глядя на жену:
- Да, случилось…
Антонина Андроновна сейчас же встала и закрыла дверь в комнату Тамары. Но было поздно: Тамара уже услышала это пугающее слово «случилось». Она легонько, чтобы не зашуметь, отодвинула стул, вышла из-за стола и притаилась у двери.
- Ничего страшного, - продолжал отец. - Я уезжаю в деревню. В колхоз.
- Что? - вскрикнула Антонина Андроновна. - Как - уезжаешь? Как это так? А почему мне ничего не сказал?
- Вот говорю.
- Но почему ты говоришь, когда уже всё решено? Я бы сходила к директору, в партком! Я бы им доказала…
- Вот поэтому я и не сказал тебе раньше.
Тамара невольно нажала ручку двери, и дверь открылась.
- Тамара, иди отсюда! - резко сказала мать.
Но отец распахнул дверь:
- Нет-нет! Зачем же ей стоять за дверью и подслушивать? Пусть лучше вместе с нами подумает, как нам быть дальше… Тамара, ты слышала, о чём разговор?
- Да, - покраснев, созналась Тамара.
- Ну, что же ты об этом думаешь?
- А что она может думать? - раздражённо начала Антонина Андроновна. - Она может думать только одно - что отец у неё бессердечный человек, что он бросает семью на произвол судьбы: как хотите, так и живите! Кукушка ты - и всё!
- Почему же я бросаю? - пожав плечами, сказал отец. - Ты тоже можешь поехать со мной.
Антонина Андроновна вскочила.
- Что? Я поеду с тобой? Я?..

Трудно передать, сколько изумлённого возмущения звучало в её голосе.
- Ну да. - Глаза Николая Сергеевича насмешливо блеснули. - А почему же нет? Ты тоже можешь принести немало пользы колхозу - ты ведь работала когда-то диспетчером.
- Ты с ума сошёл! - задохнувшись, сказала Антонина Андроновна. - Что вспомнил! Ты хочешь, чтобы я, взобравшись на гору, снова в яму свалилась? Когда это я работала диспетчером? Когда ещё глупая девчонка была. А теперь!.. Да ты посмотри на меня, на мои руки… - Она протянула Николаю Сергеевичу свои белые, с красными ногтями руки, давно не знавшие никакой работы. - Ну, нет! Не могу говорить… Ты с ума сошёл!
- Значит, поеду один… - Отец уселся в кресло, медленно вытащил папиросы, хотел закурить, но, вспомнив, что здесь нельзя курить, потому что на мебели светлая обивка, спрятал папиросы в карман. - Да, - повторил он, - всегда один.
- Папочка, а я? - вдруг жалобно сказала Тамара.
- Ты? - Отец внимательно поглядел на неё. - Ты приедешь ко мне. Ведь мы с тобой решили?
- Что такое? - вмешалась Антонина Андроновна. - Вы решили? Не спросив меня?
- Да. Решили, - подтвердил Николай Сергеевич.
- Они решили! - Антонина Андроновна иронически засмеялась. - Так ты что же будешь там делать, Тамара? Телят поить? Сено сгребать? Навоз возить на поле?
- А почему бы и нет? - весело возразил Николай Сергеевич. - Правда, Тамара? Это всё очень нужные дела. А почему бы нет?
Он оглянулся на Тамару, ожидая её поддержки. Тамара молча встретила его взгляд. И опять отец словно впервые увидел свою дочь. Что в этих глазах? Что в этой душе? Какая она, эта душа?.. Николай Сергеевич смущённо отвёл взгляд, - сейчас он особенно остро почувствовал, что девочка выросла без него, что он, отойдя от жены, отошёл и от дочери… А дочь уже большая, она уже о многом думает, многое чувствует. Он отдал её матери, которая ничему хорошему - ни любви к труду, ни стремлению к знаниям, - ничему не может научить её. Он знал это.
Знал - и устранился. А каким путём пойдёт его дочь дальше в жизнь? С одной стороны, пионерский отряд, школа. С другой - мать, для которой нет ничего выше материального благополучия. Кто победит? И кого слушаться Тамаре? А если победит мать, то в жизнь войдёт вторая Антонина Андроновна… И виноват в этом будет он.
- Это ужасно! - вырвалось у Николая Сергеевича.
- Да, это ужасно! - подхватила Антонина Андроновна. - Тебе уже обещали квартиру в высотном доме. А теперь что же? Значит, останемся в этой? И сколько ты теперь будешь получать? Уж наверно, меньше…
Николай Сергеевич встал и, не ответив, вышел из комнаты.
- Вот, вот! - закричала Антонина Андроновна. - Теперь запрётся! И смотрите - он даже не возражает, что я остаюсь!
Она вскочила и, шумя шёлковым халатом, побежала вслед за Николаем Сергеевичем, оскорблённая, покрасневшая от гнева. Тамара, насупившись, со сдвинутыми бровями, вышла в прихожую, оделась и ушла на улицу. Неоконченные уроки остались на столе.
Тамара шла, куда несли ноги. Она не видела ни красивых витрин с пёстрыми шелками, которые обычно любила разглядывать, ни ярких афиш кино, ни прохожих, спешивших куда-то… Ей не хотелось видеть никого из своих подруг. С кем из них можно поговорить о том, что происходит у неё в доме? Кому из них она сознаётся, как ей тоскливо, как ей страшно?.. Отец уходит от них. Хоть он и говорит, что едет только на работу, но это неправда, он уходит навсегда.
«Почему навсегда? - старалась разубедить себя Тамара. - Почему это? Разве он сказал?»
Нет, не сказал. Но разве не видит Тамара, как он презирает её мать? Да, они оба не обращают внимания на Тамару, считают, что она ещё маленькая и не понимает ничего, а Тамара всё понимает!
И как же будет теперь? Вот всё - «папка» да «папка». Папка что-то там делает, где-то работает, живёт какой-то своей жизнью… Ну и пусть работает! Ну и пусть живёт! Но всё-таки он есть. Он с ними. Его присутствие необходимо в жизни. А как же иначе? Как же это может быть, что у Тамары не будет отца?
Тамара сама не знала, сколько времени ходила она по улицам. На улицах зажглись фонари, когда она вернулась к своим воротам. Раздевшись, Тамара неслышно подошла к дверям отцова кабинета. Там было тихо. Тронула ручку - дверь заперта.
Из кухни выглянула Ирина.
- Ты что же от обеда убежала? - сказала она. - Садись поешь. Я тут для тебя котлету отложила.
- Почему ты? - Тамара холодно покосилась на неё через плечо. - Не ты, а мама.
- Есть когда маме сейчас думать о тебе! - проворчала Ирина, собирая обед на краешке стола. - То не думают о человеке, топчут человека, можно сказать, а потом начнут истерики устраивать да к начальству бегать.
«Опять к директору пошла. - Тамара молча сдвинула брови. - Опять кричать там будет. Ой!..»
Тамаре было больно за мать, её оскорбляло такое поведение матери. Но тут же вскипело и раздражение. А почему не кричать? Надо кричать! Раз они портят всю нашу жизнь, надо кричать. Им не нравится? Ну и пусть не нравится! Зато мама задаст им жару - так и надо!..
Тамара проснулась ночью оттого, что услышала за стеной шаги отца. Отец шагал взад и вперёд по комнате, чиркал спичками, ломал их, снова чиркал - видно, папироса не закуривалась.
Тамара встала, надела халатик и постучалась к отцу.
- Ты что? - удивился отец. - Почему не спишь? Третий час…
- Папа, - сказала Тамара, глядя ему в глаза, - скажи… только правду. А если бы не надо было ехать в колхоз… ты никуда не уехал бы?
Отец отошёл, сбросил в пепельницу пепел с папиросы:
- Правду?
- Да, правду!
- Уехал бы.
- Ты не хочешь жить дома?
- Не хочу. Не могу. Нет, нет!
Тамара опустила голову. Да, она давно уже поняла это. Не только партийный долг заставляет отца уехать из дому. Он больше не может жить с её матерью.
- И завтра ты уедешь?
- Уеду.
- Ты уедешь… Мама останется. А я? Где я буду жить?
- Именно о тебе я и думаю сейчас… Ну что же… Сначала я поеду один, огляжусь, устроюсь. А ты… Я-то очень хотел бы, чтобы ты жила около меня.
- А если я не приеду, значит, мы тебя больше и не увидим никогда? - продолжала спрашивать Тамара, не спуская с отца блестящего напряжённого взгляда.
- Почему же это? - ответил отец. - Я буду приезжать… Как дела позволят, так и приеду… Повидаться…
- Значит, ты не навсегда?
- Навсегда? Почему это пришло тебе в голову? Разве я могу тебя бросить?
Тамара радостно улыбнулась, подбежала к отцу, схватила его за руку и прижалась лицом к этой жёсткой, пахнущей табаком руке. Отец осторожно высвободил руку и провёл по её волосам.
- А хорошо бы мы там жили! - сказал он.
И Тамара, может быть в первый раз, увидела, как ласково и мечтательно умеет улыбаться отец.
- Сколько бы ты интересного увидела! Деревня, колхоз - это же огромный мир, которого вы, городские школьники, совсем не знаете. Вот если бы ты там пожила, как бы это тебя обогатило! И ум твой. И душу. И уж тогда-то, - отец весело усмехнулся, - ты свою выставку не завалила бы!
- Я приеду к тебе, папочка! - прошептала Тамара.
Долго они ещё говорили вполголоса о том, как будут жить в деревне. Тамара будет ходить за водой на речку, будет берёзовым веником подметать избу, ходить за ягодами с колхозными девочками…
Уже под утро, забравшись в свою постель, Тамара продолжала мечтать. Как рады будут ей колхозные девочки! Она расскажет им о Третьяковской галерее, о Планетарии, о пионерских сборах, которые устраивались у них в школе, о книгах, которые она читала… Да мало ли! Разве они там, в колхозе, видели столько, сколько она видела?
И, засыпая, Тамара подумала: «Надо маму попросить, чтобы сшила мне несколько сарафанчиков… несколько новеньких сарафанчиков… пёстреньких, с цветочками… только чтобы модные были…»
Во сне она видела себя идущей по зелёному лугу в пёстром шёлковом сарафанчике. А вокруг неё колхозные девчонки, загорелые, босоногие, идут и дивятся - какая красивая Тамара, какие у неё кудри, какое лицо белое, какое платье нарядное!.. И все они ждут: что велит им Тамара, то они сейчас же и сделают.
БАБУШКА ПОСТИТСЯ
Бабушка за обедом не стала есть мяса. И от молока тоже отказалась.
- Ешьте, ешьте, - необычно кротким голосом сказала она Зине и Антону, - а мне нельзя мяса.
- Ты заболела? - спросил Антон.
Бабушка улыбнулась:
- Нет, глупый. Я пощусь. Мне скоромного нельзя. Я вот кусочек рыбки съем - и довольно с меня.
Антон с любопытством глядел на бабушку:
- А как ты постишься? Покажи, бабушка!
- Ах, глупенький! - Бабушка снисходительно погладила его по голове. - Пощусь - ну, значит, скоромного не ем. Вот мяса не ем…
- А почему?
- Ну, потому что мясо - от убитого животного. А боженька убивать не велел.
- А рыба - не убитая?
Антон хотел понять всё и ничего не понимал. Он вопросительно поглядывал на Зину - может, она объяснит? Но Зина молчала. Ей и самой было непонятно: почему это мясо нельзя есть, а рыбу можно? И почему рыбу можно, а молоко нельзя? Да и кому это было понятно?
Бабушка рассердилась бы на Антона, но ей и сердиться в эти дни было нельзя. Вернее, рассердиться-то она рассердилась, но показать этого не показала. Только высоко подняла свои круглые брови и сказала:
- Согрешишь с вами!
А потом оделась во всё тёмное, покрылась чёрным шерстяным полушалком и отправилась в церковь.
- За Катюшей сходи, - сказала она Зине, - отцу обед разогрей и подай. Я не скоро приду, сегодня служба долгая. Страстная неделя идёт.
Бабушка ушла. Зина как-то вдруг встрепенулась. Ушла бабушка - и снова она почувствовала себя дома, как прежде. Вот они, их чистые, милые комнаты. Зина запела весёлую песенку, Антон подхватил - правда, неуклюже подхватил, у него не было слуха, - и никто не остановил их, не сказал, что на страстной неделе петь нельзя, потому что грех. Антон, увлёкшись песней, задумал дирижировать пеналом, но потерял равновесие и свалился со стула. Он хотел было скривить губы, но Зина принялась так весело хохотать, что и Антон засмеялся. Они смеялись, болтали, ловили друг друга, бегая вокруг стола, - они были дома!
- А если бы страстная неделя тянулась долго-долго, - сказал Антон, - хорошо бы, да? Бабушка всё ходила бы и ходила бы в свою церковь. Да?
- Ты глупости, Антон, болтаешь, - ответила Зина. - Давай-ка за уроки садись.
А сама вздохнула и подумала: «Да, хорошо бы!»

Зине нравилась страстная неделя - бабушка очень мало бывала дома, держалась тихо, кротко. Не вспоминала маму недобрыми словами, как привыкла делать в последнее время. Не жаловалась отцу на Зинину грубость, на её плохой, угрюмый характер. Только одно не нравилось Зине в эти дни: бабушка слишком много говорила о боге. Бог так и вертелся у неё на языке: то «бог знает», то «бог спасёт» (от чего спасёт?), то «бог поможет». Так уж божественно она была настроена. И даже когда Зина нечаянно, встретясь в дверях, толкнула бабушку и сказала: «Прости, бабушка!», бабушка не прикрикнула: «Нешто можно так носиться по квартире!», но и тут ответила: «Бог простит».
«Бог простит! - усмехнулась про себя Зина. - А бог-то тут при чём?»
И ей никак не понять было: как это бабушка верит в какого-то бога, которого никто никогда не видал и не слыхал, и почему-то считает, что этот невидимый бог должен участвовать во всех их делах? Вот он даже и Зину должен прощать за то, что она нечаянно толкнула бабушку!
В пятницу, придя из школы, Зина застала в квартире разгром. Бабушка только что вымыла окна. Таз с грязной водой стоял среди пола. От окон к двери текли ручьи. Коврики собраны в кучу. Всё, что обычно висело на стенах - картина с избушкой на морском берегу, фотографии, календарь с левитановской осенью на папке, портреты Ленина и Пушкина, - всё лежало на столе. Бабушка щёткой, закутанной в тряпку, обметала потолок.
У Зины чуть не выпали книги из рук:
- Бабушка, что это?
- А вот, - ответила бабушка, - бери тряпку да протирай все картинки. Накопили тут грязи! Нешто можно всё так-то оставить к светлому-то Христову воскресению?
Бабушка устала и, забыв, что в эти дни полагается быть кроткой, прикрикнула на Зину. Зина поспешно разделась и, взяв чистую тряпочку, принялась перетирать рамки картин и фотографий.
Вскоре пришёл и Антон. Он долго возился в прихожей, потому что пришёл весь в снегу и спешил стряхнуть пальто и обмести валенки, пока бабушка не увидела. Он вошёл в комнату красный, с красными руками, с живыми искорками смеха, ещё дрожащими в его широких глазах. Ребята только что лупили снежками и сажали в сугроб друг друга. Оттого и получилось, что Антон сегодня очень долго шёл из школы. И до чего же захотел он есть! Прямо тарелки три супу съел бы и пять чашек молока выпил бы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29