мебель для ванны официальный сайт
Ишь ты! На один, стало быть, меньше. Вот что я тебе скажу, радость моя. Уговаривать меня бесполезно, потому как мне шлея попала под хвост…
– Восемь монет.
– …И торговаться я не расположен. Это раз. Во-вторых, у нас в Апе нету ни хозяев, ни слуг, а есть только воины и вожди, и вождей мы выбираем сами.
– Семь.
– Кай-Хан, конечно, вождь что надо, но в последнее время мы его что-то плоховато понимать стали, а когда такое случается, мы, простые воины, устраиваем сход и маракуем: как быть дальше? Не пора ли выбрать нового соправителя? Благо, желающих хоть…
– Шесть золотых. И хватит молоть языком, а то останешься ни с чем.
– …Отбавляй. Мы б уже давно собрались и все уладили по-привычному, кабы нашему вожаку не пошел фарт. Такой добычи, как в этом походе, я сроду не видал. Вон, даже казну в Кара-Ал отправили, тяжело, понимаешь, при себе таскать. Ну, чего молчишь, заслушалась, что ль? Говори: пять золотых.
– Пять золотых, – сказала Зивилла, краснея от гнева.
– Не пойдет. – Хаммун явно решил поиздеваться всласть. – На кой ляд мне пять вшивых монет, когда вот тут, – он хлопнул короткопалой пятерней по замшевой седельной сумке, – в двадцать раз больше, а у нас еще впереди Бусара, и Самрак, и твой драгоценный Даис. Нет, красавица, не продам я тебе коня. А вот отдать могу. Хочешь, отдам?
«Подвох! – предупредил Зивиллу внутренний голос. – Эта мразь что-то задумала».
– Хочу, – процедила она сквозь зубы.
– Бери! – Хаммун расплылся в мерзейшей улыбке. – Бери, радость моя. Только одно условие. Ты меня сама с коня стащишь. Да губками, губками! Вот за него!
Степняк привстал на стременах, молниеносным движением приспустил кожаные штаны, и над передней лукой взвился сине-багровый детородный орган. Зивиллу чуть не вырвало, но она двинулась вперед, и кабаньи глазки Хаммуна заблестели торжеством, а кисти рук закрутились, наматывая повод – попробуй, стащи меня, радость моя!
– Моего возьми, красавица! – вскричал вислоусый приятель Хаммуна. – Это ж не конь – птица! Р-раз – и ты на седьмом небе!
– А меня зато стащить проще! – завопил третий. – Только дерни разок, а дальше сам ссыплюсь!
В глазах Хаммуна торжество вдруг сменилось беспокойством – ему не понравилась ухмылка Зивиллы. А в следующее мгновение ему еще меньше понравился яростный удар нагайкой – короткой плеткой с легким кнутовищем и оловянной пуговицей на конце сыромятного ремня. Степняк с диким визгом полетел с коня, держась за рассаженный предмет мужской гордости, а нагайка опять взметнулась и легла наискось на вислоусую рожу. Снова – жуткий вопль, а Зивилла резко оборачивается к третьему степняку, у того рука уже на эфесе, но сабля еще в ножнах, и олово прикладывается к незащищенной шее, прямо к кадыку, и апиец мешком валится с коня, а вислоусый все блажит, но боль не мешает ему схватиться за аркан. Зивилла замечает это слишком поздно, когда петля обвивает ее плечи. Молодая женщина успевает судорожным рывком высвободить правую руку, но нагайка не достает вислоусого, зато опускается на конский круп, и перепуганное животное с места бросается в карьер, и волосяной аркан тащит по земле, по острым камням и верблюжьей колючке, поверженную когирянку. Через несколько мгновений вислоусый останавливает коня и выхватывает саблю, когирянка поднимается на ноги, а степняк надвигается на нее, и надо защищаться, надо парировать мечом его удар и самой бить по конскому храпу, чтобы скакун взвился на дыбы и, может быть, сбросил седока, но правая рука вывихнута в локте, непослушным пальцам не ухватить рукояти, а левой с кинжалом не остановить сабли.
Тяжелый кривой клинок плашмя ударил по макушке, и дама Когира замертво рухнула под копыта широкогрудого коня.
Глава 7
Вдали, наконец, раздался долгожданный скрип осей. Угрюмая недоверчивость на лице высокого синеглазого атамана сменилась явным облегчением, он даже улыбнулся краем рта, взглянув на Роджа. Бритунец успел слегка отойти от пережитого ужаса; товарищи, с изумлением выслушав рассказ рыжего десятника, накормили его, напоили деревенской брагой и дали ему сапоги, одежду и оружие. Но в глубине души бритунца все еще дрожал дикий перепуганный зверек, чудом вырвавшийся из смертельной западни.
– Байрам, – окликнул киммериец седоволосого десятника, – отведи людей вон за тот бугор. – Он указал влево, на невысокий холм, усеченный береговым обрывом. – Возьми еще парней Роджа. Ждите там, если позову или сами заваруху почуете, чешите на подмогу что есть духу. Ямба, держи коней. Ты и ты, – он показал пальцем на двоих людей Ямбы, – под мост к костру. Остальные со мной. Родж, ты тоже.
Бритунец хмуро кивнул. Снова видеть эти косые рожи, снова слышать глумливые смешки! Сейчас бы забиться в какой-нибудь буерак, закрыть башку руками и сидеть, пока все не кончится… Сопливый молокосос Парсифаль, наверное, так бы и сделал. А вот Родж, вольный стрелок и солдат удачи, никогда.
Всхолмленная степь утопала в зное, над мостом из больших рассохшихся бревен с глухим жужжанием носились слепни, и мечты о прохладном ветерке вызывали печальную усмешку. Под мостом шептала о чем-то своем, вековечном, глубокая река, вылизывала сверкающими языками белое известняковое ложе, кое-где среди зарослей облепихи и ежевики гуськом сновали выводки кекликов, а покосившиеся опоры моста на берегу были обложены грудами хвороста, и двое парней из десятка Ямбы готовы были по первому приказу атамана сунуть в них горящие ветки из загодя разведенного костра. Если апийцы все-таки решили прорваться, им не поздоровится. Синеглазый атаман не был расположен шутить.
В полете стрелы от моста обоз разделился. Большая часть апийского отряда осталась при шести телегах, а три повозки двинулись дальше. Конь Нулана рысил пообочь передней, шестеро крепких парней с обнаженными клинками поперек седел охраняли сотника, всем своим видом демонстрируя решимость. Заметив сверкание стали, киммериец неторопливо достал большой меч, поставил острием на бревно и оперся на рукоять. Его люди тоже обнажили клинки и взвалили на плечи секиры, правда, заботясь о том, чтобы это выглядело не слишком вызывающе.
– Так это ты – Конан? – Взгляд командира апийского отряда обежал рослого киммерийца с головы до ног.
Синеглазый дезертир кивнул, и апиец удовлетворенно хмыкнул.
– Таким я тебя и представлял.
– Родж говорит, ты хочешь кое-что предложить.
Нулан кивнул. Тону вожака нехремских дезертиров явно недоставало дружелюбия, но это нисколько не смущало сотника. По рассказам Бен-Саифа он знал, что Конану вовсе не чуждо здравомыслие.
– Ну? – Атаман приподнял голову и выжидающе посмотрел апийцу в глаза.
Нулан перекинул левую ногу через холку коня, спрыгнул на сухие бревна. Из-под моста тянуло дымком, в стороне на холмике, обрезанном весенними паводками, маячили верховые. Значит, Родж не соврал – людей у Конана немного. Можно попытать счастья в рукопашной – вдесятером против шести или семи пеших, – но что толку, даже если прорвутся три телеги? Мост сгорит, и большая часть обоза безнадежно застрянет на берегу. А здесь, на этой стороне реки, на уцелевших людей Нулана обрушится полтора десятка всадников.
Сотник с тоской подумал о Кара-Апе, о родной глинобитной хижине на городской околице, о двух женах и пяти детях, которые ждут его возвращения с богатой добычей и славой. Добраться до Авал-Хана к урочному дню теперь можно лишь в мечтах.
Он неторопливо подошел ко второй телеге – бывшей телеге Роджа, – развязал несколько шнурков на заднике и правом борту, взялся за край холщового покрова и откинул. В повозке тесно, как яйца в гнезде, покоились широкие глиняные горшки. Нулан снял с одного из них крышку, запустил руку и извлек пригоршню сверкающих монет.
– Серебро.
Атаман нехремских дезертиров кивнул. Нулан посмотрел в синие льдинки глаз и поразился выдержке этого человека. Ни малейшего признака волнения! Сам он на месте киммерийца непременно загорелся бы азартом.
– Армейская казна, – пояснил Нулан. – Захвачена в Лафатской долине. Там, – он взмахом руки указал на шесть телег, – еще золотые украшения и самоцветы. И много другого добра. Его ждет Авал-Хан.
– Почему ты об этом говоришь? – Атаман праздно покручивал вправо-влево рукоять меча, острие буравило гнилое дерево.
Нулан посмотрел на своих людей. Мрачные обветренные лица, обреченность во взорах. Нелегко было втолковать им, что назад дороги нет.
– Потому что мы не хотим вести этот обоз к Авал-Хану. Мы тоже хотим жить своим умом. Я много слыхал о Конане, знаю, что тебе можно верить. Короче, у меня совсем простое условие: хочешь нашу добычу, бери и нас впридачу. Бери, Конан, не пожалеешь. У тебя мало людей, лишние двадцать сабель разве помеха?
«Мне-то можно верить, – чуть было не сказал вслух киммериец, – а вот тебе?» Он заглянул сотнику в зрачки, пытаясь проникнуть в самую душу. Заглянул, уже зная, что уступит, и ничего не прочитал в раскосых темных глазах. Медленно вздохнул и перевел взгляд на горшки с серебром. Такое сокровище просится в руки! Что-то возбужденно нашептывало ему изнутри: старый степной волк не хитрит, он и впрямь решился сменить стежку. Согласиться – значит, пойти на огромный риск, шуточное ли дело – иметь под боком два с лишним десятка коварных и бесстрашных убийц? Но если он откажется, значит, кровопролитной драки не миновать, и еще неизвестно, кто в ней победит, а его и так не слишком балует судьба, и близок тот час, когда парни спросят у атамана: сколько можно шататься дуриком по степи и гробить людей понапрасну? К тому же отчаянная нужда в пополнении… Нет, отказ – непозволительная роскошь.
– Твои сабли мне пригодятся, – кивнул он. – Я видел вас в драке, а у Роджа до сих пор штаны не просохли. Как тебя зовут? – спросил он, хоть и знал от бритунца.
– Сотник Нулан.
– Устав у нас несложный, Нулан. Что сотник, что простой солдат, – добыча на всех поровну. На привале можешь спорить со мной, ежели по делу, а в бою за неподчинение – башка долой. Из своих молодцов хоть веревки вей, а чужого тронешь, на ножах будешь с ним разбираться. Я слыхал, вы, апийцы, пленных не берете?
Нулан неопределенно пожал плечами.
– Мы берем, – заявил атаман. – Ради выкупа, ну и… Не век же по степям мотаться, скоро обживемся где-нибудь, холопы понадобятся, прачки… – Он ухмыльнулся. – Так что зря не лютуй. Захочешь на ком-нибудь душу отвести, спроси у меня разрешения. Ну как, все устраивает или возражения имеются?
– Годится, – согласился сотник, не раздумывая. Широкая ладонь северянина оторвалась от меча и двинулась к Нулану. Степняк протянул навстречу жилистую руку, и она хрустнула от пожатия бычьей силы.
– А коли годится, гони телеги вон к тем хибарам. – Атаман указал на несколько мазанок со сгоревшими крышами. – Нынче здесь заночуем, пировать будем – надо ж познакомиться. И добычу поделить. – Киммериец улыбнулся, и Нулан заметил-таки в синих льдинках нетерпеливый блеск.
* * *
В обморочную мглу настойчиво билась тупая боль. Волнами разбегалась по телу, кровавым вулканом взрывалась под черепом, мучительно медленно возвращалась в левую ногу – лишь затем, чтобы через мгновение ударить с новыми силами. Мгла распадалась на клочья, таяла; сознание, точно рыба, поддатая крючком, поднималась из спасительного омута в кошмарную реальность, и трепыхала плавниками.
Зивиллу снова приводили в чувство. В первый раз это сделали, чтобы изнасиловать по очереди и скопом – злобно, глумливо, изощренно. Потом ее решили прикончить и стали бить ногами, но прекратили, когда она лишилась чувств, – в вислоусом степняке, не только самом сильном из троицы, но и самом рассудительном, вдруг проснулась осторожность. Он вспомнил угрюмые наставления Каи-Хана – похоже, старшой не шутил, когда приказывал довезти девку до первого когирского патруля живой. Но он не сказал «целой и невредимой». Ладно, Нергал с ней, с этой подлой сучкой, пусть оклемывается. Они доведут дело до конца: пегую дохлятину убьют, а девка поедет дальше на хорошем коне, за спиной его хозяина.
Но «подлая сучка» не спешила «оклемываться». Видно, не стоило все-таки бить ее сапогами по голове. Но и Хаммуна можно было понять – это ж надо, изо всех сил плеткой по самому дорогому! Хаммун даже выл от боли, когда насиловал. Но продержался до конца – настоящий боец!
Третий воин хотел уложить молодую женщину поперек седла и связать ей руки и ноги под животом коня, но Хаммун гневно возразил: еще чего, отвязывать всякий раз, когда ей по нужде приспичит! Привести в чувство, да усадить охлопкой, а вздумает рыпаться, пускай пеняет на себя.
Жертва упорно не подавала признаков жизни, и тогда вислоусый прибег к испытанному средству – толстой стальной иголке. Пока он загонял ее под ноготь большого пальца на ноге Зивиллы, Хаммун держал у нее под носом свежий конский катых, щекочущий ноздри едкой вонью, этакий импровизированный заменитель нюхательной соли. Но обморок оказался слишком глубок, и вислоусому пришлось изуродовать молодой женщине еще два пальца, прежде чем степняки услышали первый стон.
Хаммун отшвырнул конский навоз и стал бить Зивиллу по щекам, и это вскоре возымело действие, – она открыла глаза и посмотрела на него с ужасом. На ее лице и шее уже багровели кровоподтеки, правая щека распухала, превращая глаз в щелочку, – скоро красивое лицо когирской аристократки обернется черной ритуальной маской.
Вислоусый удовлетворенно кивнул, вытер окровавленную иглу о штаны и спрятал в кожаный пояс. Хаммун взял Зивиллу за шиворот, рывком заставил подняться. У нее тотчас все поплыло перед глазами, она повалилась на примятую траву и получила болезненный пинок в бедро. Как ни странно, от этого сознание слегка прояснилось, и она смогла встать уже без посторонней «помощи».
Третий апиец, человек средних лет с мелкими, точно каракуль, и плотно прилегающими к черепу завитками черных волос, – небрежно протянул ей мех. Глоток нагретой солнцем воды застрял в саднящем горле, Зивилла едва не задохнулась, – Хаммун и тут пришел «на выручку», что было сил треснув ее ладонью по спине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
– Восемь монет.
– …И торговаться я не расположен. Это раз. Во-вторых, у нас в Апе нету ни хозяев, ни слуг, а есть только воины и вожди, и вождей мы выбираем сами.
– Семь.
– Кай-Хан, конечно, вождь что надо, но в последнее время мы его что-то плоховато понимать стали, а когда такое случается, мы, простые воины, устраиваем сход и маракуем: как быть дальше? Не пора ли выбрать нового соправителя? Благо, желающих хоть…
– Шесть золотых. И хватит молоть языком, а то останешься ни с чем.
– …Отбавляй. Мы б уже давно собрались и все уладили по-привычному, кабы нашему вожаку не пошел фарт. Такой добычи, как в этом походе, я сроду не видал. Вон, даже казну в Кара-Ал отправили, тяжело, понимаешь, при себе таскать. Ну, чего молчишь, заслушалась, что ль? Говори: пять золотых.
– Пять золотых, – сказала Зивилла, краснея от гнева.
– Не пойдет. – Хаммун явно решил поиздеваться всласть. – На кой ляд мне пять вшивых монет, когда вот тут, – он хлопнул короткопалой пятерней по замшевой седельной сумке, – в двадцать раз больше, а у нас еще впереди Бусара, и Самрак, и твой драгоценный Даис. Нет, красавица, не продам я тебе коня. А вот отдать могу. Хочешь, отдам?
«Подвох! – предупредил Зивиллу внутренний голос. – Эта мразь что-то задумала».
– Хочу, – процедила она сквозь зубы.
– Бери! – Хаммун расплылся в мерзейшей улыбке. – Бери, радость моя. Только одно условие. Ты меня сама с коня стащишь. Да губками, губками! Вот за него!
Степняк привстал на стременах, молниеносным движением приспустил кожаные штаны, и над передней лукой взвился сине-багровый детородный орган. Зивиллу чуть не вырвало, но она двинулась вперед, и кабаньи глазки Хаммуна заблестели торжеством, а кисти рук закрутились, наматывая повод – попробуй, стащи меня, радость моя!
– Моего возьми, красавица! – вскричал вислоусый приятель Хаммуна. – Это ж не конь – птица! Р-раз – и ты на седьмом небе!
– А меня зато стащить проще! – завопил третий. – Только дерни разок, а дальше сам ссыплюсь!
В глазах Хаммуна торжество вдруг сменилось беспокойством – ему не понравилась ухмылка Зивиллы. А в следующее мгновение ему еще меньше понравился яростный удар нагайкой – короткой плеткой с легким кнутовищем и оловянной пуговицей на конце сыромятного ремня. Степняк с диким визгом полетел с коня, держась за рассаженный предмет мужской гордости, а нагайка опять взметнулась и легла наискось на вислоусую рожу. Снова – жуткий вопль, а Зивилла резко оборачивается к третьему степняку, у того рука уже на эфесе, но сабля еще в ножнах, и олово прикладывается к незащищенной шее, прямо к кадыку, и апиец мешком валится с коня, а вислоусый все блажит, но боль не мешает ему схватиться за аркан. Зивилла замечает это слишком поздно, когда петля обвивает ее плечи. Молодая женщина успевает судорожным рывком высвободить правую руку, но нагайка не достает вислоусого, зато опускается на конский круп, и перепуганное животное с места бросается в карьер, и волосяной аркан тащит по земле, по острым камням и верблюжьей колючке, поверженную когирянку. Через несколько мгновений вислоусый останавливает коня и выхватывает саблю, когирянка поднимается на ноги, а степняк надвигается на нее, и надо защищаться, надо парировать мечом его удар и самой бить по конскому храпу, чтобы скакун взвился на дыбы и, может быть, сбросил седока, но правая рука вывихнута в локте, непослушным пальцам не ухватить рукояти, а левой с кинжалом не остановить сабли.
Тяжелый кривой клинок плашмя ударил по макушке, и дама Когира замертво рухнула под копыта широкогрудого коня.
Глава 7
Вдали, наконец, раздался долгожданный скрип осей. Угрюмая недоверчивость на лице высокого синеглазого атамана сменилась явным облегчением, он даже улыбнулся краем рта, взглянув на Роджа. Бритунец успел слегка отойти от пережитого ужаса; товарищи, с изумлением выслушав рассказ рыжего десятника, накормили его, напоили деревенской брагой и дали ему сапоги, одежду и оружие. Но в глубине души бритунца все еще дрожал дикий перепуганный зверек, чудом вырвавшийся из смертельной западни.
– Байрам, – окликнул киммериец седоволосого десятника, – отведи людей вон за тот бугор. – Он указал влево, на невысокий холм, усеченный береговым обрывом. – Возьми еще парней Роджа. Ждите там, если позову или сами заваруху почуете, чешите на подмогу что есть духу. Ямба, держи коней. Ты и ты, – он показал пальцем на двоих людей Ямбы, – под мост к костру. Остальные со мной. Родж, ты тоже.
Бритунец хмуро кивнул. Снова видеть эти косые рожи, снова слышать глумливые смешки! Сейчас бы забиться в какой-нибудь буерак, закрыть башку руками и сидеть, пока все не кончится… Сопливый молокосос Парсифаль, наверное, так бы и сделал. А вот Родж, вольный стрелок и солдат удачи, никогда.
Всхолмленная степь утопала в зное, над мостом из больших рассохшихся бревен с глухим жужжанием носились слепни, и мечты о прохладном ветерке вызывали печальную усмешку. Под мостом шептала о чем-то своем, вековечном, глубокая река, вылизывала сверкающими языками белое известняковое ложе, кое-где среди зарослей облепихи и ежевики гуськом сновали выводки кекликов, а покосившиеся опоры моста на берегу были обложены грудами хвороста, и двое парней из десятка Ямбы готовы были по первому приказу атамана сунуть в них горящие ветки из загодя разведенного костра. Если апийцы все-таки решили прорваться, им не поздоровится. Синеглазый атаман не был расположен шутить.
В полете стрелы от моста обоз разделился. Большая часть апийского отряда осталась при шести телегах, а три повозки двинулись дальше. Конь Нулана рысил пообочь передней, шестеро крепких парней с обнаженными клинками поперек седел охраняли сотника, всем своим видом демонстрируя решимость. Заметив сверкание стали, киммериец неторопливо достал большой меч, поставил острием на бревно и оперся на рукоять. Его люди тоже обнажили клинки и взвалили на плечи секиры, правда, заботясь о том, чтобы это выглядело не слишком вызывающе.
– Так это ты – Конан? – Взгляд командира апийского отряда обежал рослого киммерийца с головы до ног.
Синеглазый дезертир кивнул, и апиец удовлетворенно хмыкнул.
– Таким я тебя и представлял.
– Родж говорит, ты хочешь кое-что предложить.
Нулан кивнул. Тону вожака нехремских дезертиров явно недоставало дружелюбия, но это нисколько не смущало сотника. По рассказам Бен-Саифа он знал, что Конану вовсе не чуждо здравомыслие.
– Ну? – Атаман приподнял голову и выжидающе посмотрел апийцу в глаза.
Нулан перекинул левую ногу через холку коня, спрыгнул на сухие бревна. Из-под моста тянуло дымком, в стороне на холмике, обрезанном весенними паводками, маячили верховые. Значит, Родж не соврал – людей у Конана немного. Можно попытать счастья в рукопашной – вдесятером против шести или семи пеших, – но что толку, даже если прорвутся три телеги? Мост сгорит, и большая часть обоза безнадежно застрянет на берегу. А здесь, на этой стороне реки, на уцелевших людей Нулана обрушится полтора десятка всадников.
Сотник с тоской подумал о Кара-Апе, о родной глинобитной хижине на городской околице, о двух женах и пяти детях, которые ждут его возвращения с богатой добычей и славой. Добраться до Авал-Хана к урочному дню теперь можно лишь в мечтах.
Он неторопливо подошел ко второй телеге – бывшей телеге Роджа, – развязал несколько шнурков на заднике и правом борту, взялся за край холщового покрова и откинул. В повозке тесно, как яйца в гнезде, покоились широкие глиняные горшки. Нулан снял с одного из них крышку, запустил руку и извлек пригоршню сверкающих монет.
– Серебро.
Атаман нехремских дезертиров кивнул. Нулан посмотрел в синие льдинки глаз и поразился выдержке этого человека. Ни малейшего признака волнения! Сам он на месте киммерийца непременно загорелся бы азартом.
– Армейская казна, – пояснил Нулан. – Захвачена в Лафатской долине. Там, – он взмахом руки указал на шесть телег, – еще золотые украшения и самоцветы. И много другого добра. Его ждет Авал-Хан.
– Почему ты об этом говоришь? – Атаман праздно покручивал вправо-влево рукоять меча, острие буравило гнилое дерево.
Нулан посмотрел на своих людей. Мрачные обветренные лица, обреченность во взорах. Нелегко было втолковать им, что назад дороги нет.
– Потому что мы не хотим вести этот обоз к Авал-Хану. Мы тоже хотим жить своим умом. Я много слыхал о Конане, знаю, что тебе можно верить. Короче, у меня совсем простое условие: хочешь нашу добычу, бери и нас впридачу. Бери, Конан, не пожалеешь. У тебя мало людей, лишние двадцать сабель разве помеха?
«Мне-то можно верить, – чуть было не сказал вслух киммериец, – а вот тебе?» Он заглянул сотнику в зрачки, пытаясь проникнуть в самую душу. Заглянул, уже зная, что уступит, и ничего не прочитал в раскосых темных глазах. Медленно вздохнул и перевел взгляд на горшки с серебром. Такое сокровище просится в руки! Что-то возбужденно нашептывало ему изнутри: старый степной волк не хитрит, он и впрямь решился сменить стежку. Согласиться – значит, пойти на огромный риск, шуточное ли дело – иметь под боком два с лишним десятка коварных и бесстрашных убийц? Но если он откажется, значит, кровопролитной драки не миновать, и еще неизвестно, кто в ней победит, а его и так не слишком балует судьба, и близок тот час, когда парни спросят у атамана: сколько можно шататься дуриком по степи и гробить людей понапрасну? К тому же отчаянная нужда в пополнении… Нет, отказ – непозволительная роскошь.
– Твои сабли мне пригодятся, – кивнул он. – Я видел вас в драке, а у Роджа до сих пор штаны не просохли. Как тебя зовут? – спросил он, хоть и знал от бритунца.
– Сотник Нулан.
– Устав у нас несложный, Нулан. Что сотник, что простой солдат, – добыча на всех поровну. На привале можешь спорить со мной, ежели по делу, а в бою за неподчинение – башка долой. Из своих молодцов хоть веревки вей, а чужого тронешь, на ножах будешь с ним разбираться. Я слыхал, вы, апийцы, пленных не берете?
Нулан неопределенно пожал плечами.
– Мы берем, – заявил атаман. – Ради выкупа, ну и… Не век же по степям мотаться, скоро обживемся где-нибудь, холопы понадобятся, прачки… – Он ухмыльнулся. – Так что зря не лютуй. Захочешь на ком-нибудь душу отвести, спроси у меня разрешения. Ну как, все устраивает или возражения имеются?
– Годится, – согласился сотник, не раздумывая. Широкая ладонь северянина оторвалась от меча и двинулась к Нулану. Степняк протянул навстречу жилистую руку, и она хрустнула от пожатия бычьей силы.
– А коли годится, гони телеги вон к тем хибарам. – Атаман указал на несколько мазанок со сгоревшими крышами. – Нынче здесь заночуем, пировать будем – надо ж познакомиться. И добычу поделить. – Киммериец улыбнулся, и Нулан заметил-таки в синих льдинках нетерпеливый блеск.
* * *
В обморочную мглу настойчиво билась тупая боль. Волнами разбегалась по телу, кровавым вулканом взрывалась под черепом, мучительно медленно возвращалась в левую ногу – лишь затем, чтобы через мгновение ударить с новыми силами. Мгла распадалась на клочья, таяла; сознание, точно рыба, поддатая крючком, поднималась из спасительного омута в кошмарную реальность, и трепыхала плавниками.
Зивиллу снова приводили в чувство. В первый раз это сделали, чтобы изнасиловать по очереди и скопом – злобно, глумливо, изощренно. Потом ее решили прикончить и стали бить ногами, но прекратили, когда она лишилась чувств, – в вислоусом степняке, не только самом сильном из троицы, но и самом рассудительном, вдруг проснулась осторожность. Он вспомнил угрюмые наставления Каи-Хана – похоже, старшой не шутил, когда приказывал довезти девку до первого когирского патруля живой. Но он не сказал «целой и невредимой». Ладно, Нергал с ней, с этой подлой сучкой, пусть оклемывается. Они доведут дело до конца: пегую дохлятину убьют, а девка поедет дальше на хорошем коне, за спиной его хозяина.
Но «подлая сучка» не спешила «оклемываться». Видно, не стоило все-таки бить ее сапогами по голове. Но и Хаммуна можно было понять – это ж надо, изо всех сил плеткой по самому дорогому! Хаммун даже выл от боли, когда насиловал. Но продержался до конца – настоящий боец!
Третий воин хотел уложить молодую женщину поперек седла и связать ей руки и ноги под животом коня, но Хаммун гневно возразил: еще чего, отвязывать всякий раз, когда ей по нужде приспичит! Привести в чувство, да усадить охлопкой, а вздумает рыпаться, пускай пеняет на себя.
Жертва упорно не подавала признаков жизни, и тогда вислоусый прибег к испытанному средству – толстой стальной иголке. Пока он загонял ее под ноготь большого пальца на ноге Зивиллы, Хаммун держал у нее под носом свежий конский катых, щекочущий ноздри едкой вонью, этакий импровизированный заменитель нюхательной соли. Но обморок оказался слишком глубок, и вислоусому пришлось изуродовать молодой женщине еще два пальца, прежде чем степняки услышали первый стон.
Хаммун отшвырнул конский навоз и стал бить Зивиллу по щекам, и это вскоре возымело действие, – она открыла глаза и посмотрела на него с ужасом. На ее лице и шее уже багровели кровоподтеки, правая щека распухала, превращая глаз в щелочку, – скоро красивое лицо когирской аристократки обернется черной ритуальной маской.
Вислоусый удовлетворенно кивнул, вытер окровавленную иглу о штаны и спрятал в кожаный пояс. Хаммун взял Зивиллу за шиворот, рывком заставил подняться. У нее тотчас все поплыло перед глазами, она повалилась на примятую траву и получила болезненный пинок в бедро. Как ни странно, от этого сознание слегка прояснилось, и она смогла встать уже без посторонней «помощи».
Третий апиец, человек средних лет с мелкими, точно каракуль, и плотно прилегающими к черепу завитками черных волос, – небрежно протянул ей мех. Глоток нагретой солнцем воды застрял в саднящем горле, Зивилла едва не задохнулась, – Хаммун и тут пришел «на выручку», что было сил треснув ее ладонью по спине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45