Или нет? Кажется, оно по-прежнему где-то маячило. Алекс чувствовал, как начинает нарастать его замешательство. В будущем оказывалась целая бесконечность точек ветвления, и модель не могла всех их проследить. Алекса преследовало неотвязное чувство, что с некоторыми выборами программы он решительно не соглашается, но прежде чем он успел проанализировать причины – щелк! – и в его разум влился еще один год.
Было это всего лишь три года назад или множественные годы неким образом переплетались? Солнечная система избегла великой катастрофы, которая покончила бы со всей жизнью от Меркурия до Нептуна и дальше. Но это не было то постепенное вымирание, которое предсказывали прогоны модели. Эта катастрофа должна была стать быстрой, предельной и всеобщей. Но ее не произошло. Тогда почему она вообще здесь появилась? За это несла ответственность программа. Несостоявшееся событие должно было иметь весьма высокую вероятность, иначе его бы в воспоминаниях Алекса не оказалось. Он попытался покопаться в поисках подробностей и лучшего понимания, но было уже слишком поздно. Щелк! Что-то стряслось на Земле – война, природная катастрофа, технологический сбой? Открытия на Тритоне, гигантском спутнике Нептуна. Гибель исследователей облака Оорта. Еще добрый десяток событий внезапно ворвался в сознание Алекса. Он должен был сразу понять, что ничего у него не выйдет – даже главные события целого года невозможно было осмыслить за полминуты. Кейт оказалась реалисткой, а он нет. (Они теперь жили вместе? Это Алекс не мог сказать.) Щелк! Темп все нарастал, год сжимался до почти что до ничего. Что же случилась с гарантированными тридцатью секундами на каждый год? Путешествие на Венеру – интересно, зачем? Смерть кого-то из членов семьи. Алекс не смог понять, кого. Колоссальный дождь комет, что приносились из облака Оорта, угрожая всей Солнечной системе. Быть может, именно здесь был источник катастрофы для всего человечества? Нет, удалось развернуть что-то вроде отражательного щита. Щелк! Воспоминание о каком-то совещании, где перед Алексом были разложены демографические карты Солнечной системы. Десять миллиардов человек – максимум того, что когда-либо предсказывала его модель. Но общее число продолжало расти. Щелк! Его матушка, чье лицо меняет цвет и течет точно горячий воск. Кузина Юлиана сохнет и умирает – вместе со всеми остальными симбионтами? Таких данных там не было. Разрушительные силы высвобождались по всей Солнечной системе – силы столь же мощные, какими они были в период Великой войны. Но Алекс видел только их тень, некий нереализованный потенциал. Не было ли это предупреждением о грядущем холокосте? Щелк! Теперь воспоминания пришли не как отдельные образы, а как огромный совместный прилив. Невод распался, миры Юпитера сделались необитаемы, Марс не выходил на связь, разбитые аванпосты на спутниках Урана едва-едва цеплялись за жизнь. И сам Алекс. Где же он был? Он допустил капитальную ошибку в планировании модели. Он не сделал там допуска для собственной смерти. Если бы его Факс «умер» внутри модели, что бы тогда случилось со связью? Не мог бы он тоже умереть? Щелк! Миры Солнечной системы лежали во мраке. Алекс в одиночестве сидел где-то на внешних рубежах, по ту сторону планет, по ту сторону пояса Эджворта-Куйпера, глядя в сторону слабой искорки далекого Солнца. Щелк! Воспоминания об одиночестве и безмолвии. Зачем он сюда явился? В поисках безопасности? Благодаря некому неизученному накоплению несбывшихся воспоминаний Алекс знал, что он теперь – единственное живое существо в пределах многих световых лет. Сколько он уже был один? Как долго он еще будет здесь оставаться?
«Где стол был яств, там гроб стоит...»
Внезапно ВР-шлем был сорван с головы Алекса. Весь мир заполнил свет – такой яркий, что ему пришлось крепко зажмуриться. Затем Алекс услышал незнакомый голос, что кричал ему сквозь лучезарность:
– Прошло уже полчаса, и ты что-то бубнил себе под нос. Я не могла понять, что именно. Пришлось тебя оттуда вытащить. Алекс? Алекс? С тобой все хорошо?
С ним явно было не все хорошо. Алекс пронесся далеко вперед во времени – к гибели человечества и еще дальше. Он парил в одиночестве на самом краю вселенной. После такого потрясения с ним никак не могло быть все хорошо.
– Я так и знала, что нельзя тебе этого позволять, – произнес голос. – Проклятье, какая же я была дура! Вот. Понюхай.
Едкие пары наполнили его носоглотку. Алекс охнул и задохнулся. Сердце его бешено застучало. Он открыл глаза, и комната вокруг него замерцала и закрутилась.
– Алекс! – П-порядок. Я... мм... в п-порядке.
– Что-то не очень похоже. Кто ты такой? Скажи мне, как тебя зовут, кто ты и где находишься.
– Я Алекс... Лигон. – Комната немного успокоилась. Алекс горбился в кресле, и кто-то – Кейт... что еще за Кейт? – на него смотрел. – Я... мм... где я? Я... был...
– Алекс! Что с тобой стряслось? Когда я сняла ВР-шлем, твои глаза готовы были выпрыгнуть из орбит, а зрачки страшно расширились.
Алекс помотал головой – но не с тем, чтобы выразить несогласие, а с тем, чтобы ее прояснить.
– Не знаю. Не могу нормально думать. Дай мне форсаж.
– Нет. Пойми, Алекс, это скверная идея.
– Мне нужно. Я должен получить форсаж. Умственная перегрузка, слишком много будущих. Слишком много, слишком быстро.
– Ты пожалеешь. Потом тебе будет совсем плохо.
– Давай.
Закрыв глаза, Алекс откинулся на спинку кресла. Казалось, прошли многие часы, прежде чем он наконец почувствовал у себя на виске холодный спрей форсажа Нейрлинга. Мир внутри его черепной коробки уравновесился и пришел в фокус.
Алекс открыл глаза. Кейт укоризненно на него смотрела.
– Я в полном порядке, Кейт. Все хорошо. Но пройдет много дней, прежде чем я разберусь со всем, что я испытал. Просто голова кругом идет. Но здесь моя собственная вина. Я должен был заранее знать, что произойдет.
– А я должна была запретить тебе даже пытаться. Но меня остановили твои слова о том, что ты уже подобный эксперимент проделывал.
– Только не с вошедшим в работу Неводом. – Пульс Алекса уже начал замедляться. Форсаж Нейрлинга оказывал свое действие, и теперь он должен был получить по меньшей мере три часа ясности в голове. Развалившись в кресле, Алекс потер лоб. Какую-то минуту назад все оттуда и до основания черепа жутко болело. Голова будет болеть снова, когда форсаж потеряет свой эффект, но в данный момент Алекс чувствовал, что может понимать и объяснять все, что угодно.
– Я расскажу тебе, – сказал он, – что, как мне кажется, происходило. Хотя я могу ошибаться. У Невода достаточно компьютерных возможностей, чтобы принимать в рассмотрение тысячи ветвей одновременно и выбирать из них наиболее подходящую. Факс слишком примитивен, чтобы задействовать его более, чем в одном варианте будущего, но человек, судя по всему, не так прост. Я принимал образы многих возможностей – настолько многих, что мне с ними было не справиться.
– Алекс, я перестаю тебя понимать.
– Ничего удивительного. Я же не рассматривал эти элементы предсказательной модели вместо с тобой. Вообще-то я бы рассмотрел. Но ты настаивала, чтобы я выработал отчет, который сможет понять даже Маканелли.
– Действительно. Но если ты предполагаешь, что я идиотка вроде Лоринга Маканелли...
– Нет, вовсе нет. Я просто говорю о том, на что я тратил свое время. Я пытался выработать упрощенную версию для Маканелли, а это означало, что некоторые из самых заковыристых элементов я вынужден был оставить в стороне. Затем нам неожиданно пришлось отчитаться перед Солом Глаубом и Магрит Кнудсен, и я применил тот же подход...
– Информация, Алекс. Мне нужна информация. Что именно тебе пришлось выпустить из рассмотрения?
– Все вероятностные элементы модели.
– Тогда ты прав. Мы никогда ничего подобного не обсуждали. Ты всегда настаивал, что твоя модель детерминистская. Если только ты не находишься в режиме «моментального интерактива», когда в модель вовлечен человек, она всегда выдает одни и те же результаты.
– Все верно. Выдает. Но это не означает, что там нет вероятностных элементов. – Алекс уже чувствовал легкую досаду на то, что Кейт так медленно его понимает.
– Знаешь, Алекс, теперь уже моя голова кругом идет. Вернись назад, расслабься и вспомни, с кем ты разговариваешь. Я, конечно, не Лоринг Маканелли, но я сейчас не под форсажем, и я далеко не гений, когда речь о моделях заходит.
– Постараюсь. – Алекс вспомнил краткий совет от ведущего ученого прошлого столетия: «Объяснение должно быть максимально простым, но не еще проще». Впрочем, Кейт сейчас этот совет цитировать не стоило.
– Я собираюсь воспользоваться аналогией. Я опасался делать это с Лорингом Маканелли, потому что из того, что ты мне рассказала, я заключил, что он не отличит аналогию от реальной вещи. Но я часто думаю о предсказательной модели именно так.
Представь себе, что наша модель играет в шахматы и что теперь ход модели. Она прекрасно знает позицию на доске, но доска эта – не обычная шахматная с шестьюдесятью четырьмя клетками и максимум тридцатью двумя фигурами; наша доска – это вся протяженная Солнечная система с по меньшей мере пятью миллиардами человек, а также с неопределенным числом компьютеров и природных особенностей. Модель должна рассмотреть все взаимодействия всех этих элементов, а затем решить, как доска, скорее всего, будет выглядеть через один ход. Скажем так – один ход означает один день от сегодняшнего. Противник – в данном случае человечество и Природа – делает ход. Затем модель должна решить, как доска будет выглядеть в той точке, которая на два дня впереди. После чего противник ходит снова, снова и снова. Модель в каждом случае должна решить, какой вид примет доска. Она делает предсказание.
Кейт кивала – несколько неуверенно, но все же кивала.
– Лучшие шахматисты человечества, – продолжал Алекс, – могут заглянуть на десять или даже на двенадцать ходов вперед. Имея представление, как доска будет выглядеть через много ходов, они соответственно делают свой следующий ход. Как они это делают? Прежде всего, мы точно знаем, что они это делают не вслепую. Они также не делают этого посредством оценки каждого возможного хода, который может сделать их противник, и выбора лучшего для себя. Во вселенной просто не хватит времени, чтобы применить такой подход, пусть даже он использовался более ранними и примитивными программами игры в шахматы. На самом деле шахматист, основываясь на своем опыте и интуиции, присваивает вероятность успеха конкретной последовательности ходов, принимая в расчет каждый разумный ход, который может сделать противник. Последовательности с низкой вероятностью успеха затем отбрасываются. Они даже не выходят на уровень сознательного рассмотрения. Высоковероятностные последовательности изучаются и сравниваются. Наконец шахматист делает ход. Данный ход предлагает лучшие шансы на победу, учитывая все ходы, которые в будущем может выбрать противник.
Предсказательная программа сталкивается с той же проблемой, что и шахматист, только в данном случае эта проблема еще серьезней. Программа не знает, что ее «противник» – природная вселенная плюс пять с лишним миллиардов человеческих «фигур» – станет делать день за днем, все дальше и дальше. Даже со всеми компьютерными возможностями Невода краткосрочное предсказание должно будет прогоняться до скончания века. Поэтому модель, подобно шахматисту, вынуждена работать с вероятностями. И, подобно шахматисту, она устраняет варианты с низкой вероятностью, если только мы, посредством введения экзогенных переменных, не настаиваем на том, чтобы она эти варианты все-таки рассмотрела. Если же мы это делаем, модель автоматически конвертирует данное низковероятностное будущее в высоковероятностное. Но даже в этом случае, когда мы заходим далеко в будущее, вариант, на рассмотрении которого мы настаивали, может упасть в вероятности, если данная экзогенная переменная была введена лишь в одной временной точке.
С точки зрения модели, никогда не бывает одного-единственного варианта будущего. Существует большое число возможных вариантов, ответвляющихся и все больше отклоняющихся друг от друга, чем дальше мы заглядываем вперед во времени. В итоге то, что модель выдает нам как будущее – это просто тот его вариант, которому модель приписывает наибольшую вероятность. – Алекс сделал паузу. – Вид у тебя что-то не слишком радостный.
– А чему мне радоваться? Ты рассказываешь мне, что мы славно продвинулись, и мы представляем отчет моему начальнику, начальнику моего начальника и начальнику начальника моего начальника, где обо всех этих вещах говорится так, будто это слово Божье, доставленное со священной горы. А теперь ты заявляешь, что то, о чем они услышали, было всего лишь одной из миллиарда триллионов вероятностей.
– Нет. На самом деле модель намного умнее. Все возможные варианты будущего будут прогрессировать, и по мере своего продвижения они будут отклоняться друг от друга. Это неизбежно. Можешь представить себе эти варианты будущего как фотоны, образующие конус, который расширяется по мере удаления света от своего источника. Но если ты суммируешь абсолютно все вероятности для абсолютно всех вариантов, ты должна получить единство – некое будущее все же должно случиться. Модель рассматривает тысячи вариантов будущего, для которых вычисленные вероятности наибольшие, и производит оценку дисперсии. Насколько конус тех вероятных вариантов будущего расширился во времени? Если число, которая модель вычисляет, окажется выше заранее установленного значения, тогда модель выдаст сообщение, что с данными параметрами будущее представляется неопределенным.
– Но такого никогда не происходит. По крайней мере, такого не случалось ни в одном из прогонов, за которыми я наблюдала.
– Это хорошие новости, а не плохие. Это означает, что все вероятные варианты будущего достаточно схожи, а это свою очередь представляет собой причину для веры в нашу модель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62