Я бы обиделся, если бы к тому времени сам уже не овладел в некоторой степени этим искусством. И сказать по правде, десятилетний земной мальчик, увидев веганца, либо убежал бы, либо ткнул бы его палкой.
Я пытался расспросить об их государственной системе Материню. В частности, мне хотелось узнать, как они сохраняют мир и порядок; как функционируют их законы; как они борются с преступностью; какие у них приняты наказания и правила уличного движения.
Но разговор с Материней привел к самому значительному случаю непонимания, когда-либо возникавшему в наших беседах.
– Но как же может разумное существо идти против собственной природы? – спрашивала Материня.
Сдается мне, их единственный порок состоит в том, что у них нет никаких недостатков. А это, оказывается, утомительно.

* * *

Лечащие меня медики очень заинтересовались лекарствами из шлема Оскара – как мы интересуемся шаманскими снадобьями; но это отнюдь не праздный интерес – вспомните дигиталис и кураре.
Я объяснил им, какое лекарство от чего, и по большей части сумел привести не только торговое, но и научное название почти каждого. Я знал, что кодеин делается из опиума, а опиум добывается из мака. Я знал, что декседрин относится к сульфатам, но на этом мои познания кончались. Органическая химия и биохимия и без языкового барьера достаточно трудные темы для разговора.
Не знаю даже, когда я уяснил, что Материня не женщина, или, вернее, не совсем женщина. Но значения это не имело: Материнство – вопрос отношения, а не биологическое родство.
Если бы Ной строил свой ковчег на Веге-пять, ему пришлось бы брать каждой твари не по паре, а по дюжине. Это довольно сильно все осложняет.
Но «материня» – это существо, которое заботится о других. Я вовсе не уверен, что они все одного пола, скорее, это зависит от характера.
Встречался я и с существом «отцовского типа». Его можно назвать «губернатором» или «мэром», но, пожалуй, «пастырь» или «вожатый» подойдет лучше, хотя его авторитет распространялся на целый континент.
Он вплыл в мою комнату во время одной из наших бесед с Джо, пробыл с нами пять минут, прочирикал Джо, чтобы тот продолжал делать полезное дело, мне прочирикал, что я хороший мальчик, пожелал поскорее поправиться, и все без какой бы то ни было спешки. От него исходило наполнившее меня теплое чувство уверенности, как от папы, когда он со мной разговаривает. Визит его носил характер «посещения раненых членом королевской фамилии», но без снисходительного оттенка; а ведь нелегко, наверное, было включить посещение моей палаты в его плотный рабочий график.
Джо по отношению ко мне не проявлял ни отцовской заботы, ни материнской ласки, он учил и изучал меня – «профессорский тип».
Однажды Крошка вбежала ко мне, веселая и живая, и застыла в позе манекена.
– Как тебе нравится мой новый весенний туалет?
На ней был серебристый плотно облегающий комбинезончик, а на спине горбилось что-то вроде рюкзачка. Выглядела она мило, но не то, чтобы блистательно; она вообще-то была похожа на две палки: этот наряд лишь подчеркивал сходство.
– Очень здорово, – прокомментировал я. – В акробаты готовишься?
– Не будь глупышкой, Кип, это мой новый скафандр – настоящий!
Я посмотрел на большого и неуклюжего, заполнявшего весь стенной шкаф Оскара и сказал ему:
– Слыхал, дружище?
«Чего только в жизни не бывает!»
– А как же шлем пристегивается?
– А он на мне, – хихикнула Крошка.
– Ну да? «Новое платье короля»?
– Почти что. Забудь о предрассудках. Кип, и слушай. Это скафандр такого же типа, как у Материни, но подогнан специально для меня. Мой старый скафандр был не первый сорт, да и мороз его почти что доконал. Но этот – просто чудо. Возьми хотя бы шлем. Он на мне, просто ты его не видишь. Силовое поле. Воздух не может ни выйти, ни попасть сюда. – Она подошла поближе. – Дай мне пощечину.
– Чем?
– Ой, я забыла. Поправляйся скорей и вставай с постели, я поведу тебя гулять.
– Я за. И, говорят, не так уж долго ждать?
– Скорей бы. Вот смотри, я тебе покажу. – Она ударила себя по лицу, но в нескольких дюймах от ее лица рука наткнулась на преграду. – Смотри внимательней, – продолжала Крошка и очень медленно повела рукой.
Рука прошла сквозь невидимый барьер. Крошка ущипнула себя за нос и расхохоталась.
Это произвело на меня впечатление – еще бы, скафандр, через который можно себя достать. Да будь у нас такие, я бы смог передать Крошке и воду, и декседрин, и таблетки сахара, когда было надо.
– Ничего себе! Как он устроен?
– На спине, под резервуаром с воздухом, размещается энергоустановка. Резервуара хватает на неделю, а со шлангами подачи воздуха не бывает проблем, потому что их нет совсем.
– А если какой-нибудь предохранитель полетит? Враз вакуума наглотаешься.
– Материня говорит, что такого не бывает.
Что ж, я ни разу не помню, чтобы Материня оказывалась неправа в своих утверждениях.
– И это еще не все, – продолжала Крошка. – В нем чувствуешь себя, как в собственной коже, сочленения суставов не мешают, никогда не бывает ни холодно, ни жарко.
– А как же насчет ожогов? Ты ведь говорила...
– Поле действует, как поляризатор. Кип, попроси их сделать скафандр и для тебя, мы отправимся путешествовать!
Я поглядел на Оскара.
«Пожалуйста, дружище, пожалуйста, – сказал он еле слышно. – Я ведь не ревнивый».
– Знаешь, Крошка, я, пожалуй, останусь лучше с тем, к чему привык. Но с удовольствием изучу этот твой обезьяний наряд.
– Обезьяний! Скажет тоже!

* * *

Проснувшись однажды утром, я перевернулся на живот и понял, что хочу есть. А потом рывком сел. Я перевернулся на живот!
Мне советовали быть готовым к этому. «Кровать» была просто кроватью, а тело снова слушалось меня. Более того, и проголодался, а за все время пребывания на Веге-пять я ни разу не хотел есть. Медицинская машина насыщала мой организм сама.
Но я даже не стал предаваться великолепной радости голода, так здорово было вновь почувствовать себя телом – телом, а не просто головой. Я соскочил с постели, почувствовал легкое головокружение, которое сразу же прошло, и усмехнулся. Руки! Ноги!
Я с восторгом исследовал эти чудеса. Они были целехоньки и нисколько не изменились.
Потом я присмотрелся повнимательней. Нет, кое-какие изменения есть.
На голени не было больше шрама, заработанного когда-то во время игры. Как-то на ярмарке я вытатуировал у себя на левом предплечье слово «мама». Мама очень огорчилась, а отец плевался от отвращения, но велел не сводить татуировку, чтобы впредь неповадно было дурить. Теперь ее не было. С рук и ног исчезли мозоли.
Несколько лет назад я лишился ногтя на мизинце правой ноги, потому что промахнулся топором. Теперь ноготь оказался на месте.
Я поспешно поискал шрам от аппендицита, нашел его и успокоился: исчезни и он, я бы не был уверен, что это действительно я.
Подойдя к зеркалу, я обнаружил, что у меня отросли такие длинные волосы, что впору обзаводиться гитарой (обычно я ношу короткую прическу), но зато меня побрили,
На комоде лежали доллар шестьдесят семь центов, автоматический карандаш, листок бумаги, мои часы я носовой платок. Часы шли. Долларовая бумажка, листочек и носовой платок были выстираны и выглажены. Одежда, безупречно чистая и отремонтированная, лежала на столе. Но носки были не мои: на ощупь из войлока, если, конечно, бывает войлок не толще бумажной салфетки, который растягивается вместо того, чтобы рваться. На полу стояли теннисные туфли – точно такие же, как у Крошки, только моего размера.
Я оделся.
В дверь влетела Крошка.
– Кто-нибудь дома есть? – она несла поднос. – Не хочешь позавтракать?
– Крошка! Да посмотри же на меня!
Она так и сделала.
– Очень неплохо, – отметила она, – особенно для такой обезьяны. Но надо подстричься.
– Ну, не здорово ли! Все куски собрали обратно!
– Ты никогда и не разваливался на куски, – ответила Крошка, – если не считать отдельных деталей, я ведь читала ежедневные сводки. Куда поставить? – Она поставила поднос на стол.
– Крошка, – спросил я не без обиды. – Тебе безразлично, что я поправился?
– Что ты, конечно, нет. А то с чего бы я попросилась нести тебе поднос? Но я еще вчера знала, что тебя выпускают из бутылки. Кто, по-твоему, стриг тебе ногти и брил тебя? С тебя за это доллар, сейчас цены на бритье возросли.
Я взял свой многострадальный доллар и протянул ей.
– Ты, что, совсем шуток не понимаешь?
– "Ни кредитором будь, ни должником".
– Полоний. Он был занудливый старый дурак. Нет, Кип, я не могу взять твой последний доллар.
– Так кто же не понимает шуток?
– Знаешь, ешь лучше завтрак, – ответила Крошка. – Этот пурпурный сок очень вкусный, похоже на апельсиновый. Вот это похоже на яичницу-болтушку, вполне приличная имитация, я даже попросила окрасить ее в желтое, а местные яйца просто ужас, что, впрочем, неудивительно, когда знаешь, где их берут. Вот это, похожее на масло – растительный жир, я его тоже окрасила в правильный цвет. Хлеб настоящий, сама поджарила. Соль тоже настоящая, и они удивляются, что мы ее едим, потому что считают ее ядом. Валяй, я ведь все проверила на себе, как на кролике. Но кофе нет.
– Ничего, обойдусь.
– Я его вообще никогда не пью – хочу вырасти. Ешь!
Запах был восхитителен.
– А где твой завтрак. Крошка?
– Я уже поела несколько часов назад. Но я буду следить за тобой и одновременно с тобой глотать.
Вкус еды казался мне странным, но вообще-то как раз то, что доктор прописал, да так оно, наверное, и было. Давно я не получал от еды такого удовольствия.
Наконец, я сделал паузу, достаточную, чтобы сказать:
– Надо же, нож и вилка!
– Единственные на планете, – ответила Крошка. – Мне надоело есть пальцами, а их приборы для нас неудобны. Я нарисовала картинки. Этот прибор мой, но тебе мы тоже закажем.
На подносе лежала салфетка – из того же войлокоподобного материала. Вода на вкус казалась дистиллированной. Но мне было все равно.
– Крошка, а чем ты меня так здорово побрила без единой царапинки?
– Маленьким таким приборчиком, пустым внутри. Не знаю для чего он предназначен здесь, но если ты запатентуешь его дома – станешь миллионером. Доедай тост.
– Больше не могу. – А я-то думал, что съем все до последней крошки.
– Ну, ладно, тогда я доем. – Зацепив тостом немножко масла и проглотив его, она заявила:– Я пошла.
– Куда?
– Надевать скафандр. А потом поведу тебя гулять. – Крошка исчезла.
За исключением части, видимой с моей кровати, холл вовсе не был похож на мой дом, но, как и дома, дверь налево вела в ванную. Ее и не пытались имитировать под земную, все освещение и сантехника были веганские, но оказались очень удобными.
Я проверял Оскара, когда вернулась Крошка. Если они и впрямь срезали с меня скафандр по кускам, тo восстановили его просто изумительно, исчезли даже тe заплатки, которые ставил когда-то я. И они вычистили скафандр так тщательно, что внутри даже не осталось никаких запахов. Скафандр был в отличной форме и имел трехчасовой запас воздуха.
– Ты отменно выглядишь, дружище.
«В лучшем виде, обслуживание здесь на высоте».
– Это заметно.
Подняв голову, я увидел Крошку, уже одетую в свой «весенний туалет».
– Крошка, а без скафандра здесь гулять нельзя?
– Можно. Тебе достаточно надеть респиратор, козырек от солнца и темные очки.
– Ты меня убедила. А где же мадам Помпадур? Как ты всунула ее под костюм?
– Всунуть нетрудно, только она выпирает немножко. Но я оставила ее в своей комнате и велела ей хорошо себя вести.
– И как, есть надежда?
– Сомнительно. Она вся в меня.
Где твоя комната?
Рядом. Это единственная часть дома, где созданы земные условия.
Я начал влезать в скафандр.
– Слушай, а радио в твоем балахоне есть?
– Есть все то же самое, что у тебя, и даже больше. Ты не заметил перемен в Оскаре?
– Каких перемен? Я заметил, что он починен и вычищен; а что они с ним сделали еще?
– Так, пустячок. Лишний переключатель на рации. Нажмешь и можешь говорить с теми, у кого нет радио, не напрягая голосовых связок.
– Что-то не вижу динамика.
– Они не любят неуклюжих и громоздких приборов.
Я заглянул в Крошкину комнату, когда мы проходили мимо. Она не была выдержана в веганском стиле; я ведь достаточно насмотрелся местных интерьеров по стерео. Не была она и копией ее комнаты на Земле – если, конечно, ее родители люди здравомыслящие. Не знаю даже, как описать ее – стиль «мавританский гарем», что ли, в воображении сумасшедшего короля Людвига, вперемежку с Диснейлендом.
Но от комментариев я воздержался. Наверно, Материня хотела предложить ей комнату, копирующую ее собственное жилище дома, так же, как и мне, но Крошка не упустила возможности дать своему сверхплодотворному воображению развернуться вовсю.
Сомнительно, конечно, чтобы ей удалось провести Материню хоть на секунду. Та, вероятно, снисходительно чирикнула, и дала Крошке покапризничать.
Дом Материни был меньше Капитолия нашего штата, но ненамного; семья ее насчитывала то ли десятки, то ли сотни родственников – слово «семья» имеет здесь более широкий смысл, чем у нас, учитывая их очень сложные взаимоотношения. Малышей на нашем этаже не встречалось, и я знал, что их держат подальше от «страшил». Все взрослые здоровались со мной, справлялись о здоровье и поздравляли с выздоровлением, я только и делал, что отвечал «спасибо, прекрасно, лучше не бывает».
Каждый из них знал Крошку и мог прочирикать ее имя.
Мне показалось, что я узнал одного из своих врачей, но толком среди веганцев я мог узнать лишь Материню, профессора Джо и главврача, а они нам не встречались.
Мы шли дальше. У Материни был типичный веганский дом –
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32