дело совсем другое. В коридоре не видно было ничего, кроме отверстий в полу, похожих на то, куда сбросили меня, – поэтому Крошка и не нашла меня сразу; в этом секторе базы ей гулять не разрешали. Джок оказался прав в одном: Крошка и Материня были почетными пленниками, которым предоставили все привилегии, кроме свободы... в то время как Джок, Тим и я оказались то ли третьесортными узниками, то ли запасным суповым набором, то ли и тем, и другим вместе.
Это вполне соответствовало предположению, что Крошка и Материня считались скорее заложниками, чем просто пленными.
Заглянув в одно из отверстий, я потерял всякое желание заглядывать в другие, потому что увидел на полу человеческий скелет – этому пленнику им, видно, бросать еду надоело.
Когда я выпрямился. Крошка спросила меня, почему я затрясся.
– Да так, ничего. Пошли дальше.
– Я хочу посмотреть.
– Крошка, у нас каждая секунда на счету, а мы только и делаем, что треплемся. Пошли. Держись у меня за спиной.
Я не дал ей увидеть скелет – значительная победа над ее ненасытным любопытством, хотя весьма возможно, что скелет не произвел бы на нее никакого впечатления. Крошка становилась чувствительной только тогда, когда это ее устраивало.
Приказ «держаться за моей спиной» звучал вполне по-рыцарски, но был неразумным – я забыл, что напасть на нас могут и с тыла. Мне следовало сказать: «Иди за мной и следи за коридором сзади».
Но она сама догадалась это сделать. Услышав ее вопль, я повернулся и увидел черволицего, направившего на меня похожий на фотоаппарат прибор. Хотя Тим однажды с его помощью сбил меня с ног, я так и не знал толком, что он собой представляет. На мгновение я застыл на месте.
Я, но не Крошка. Она прыгнула, выставив вперед руки и ноги, отважно и безрассудно, как котенок.
Это меня и спасло. Ее прыжок никому не причинил бы вреда, разве что другому котенку, но черволицый растерялся, не успев ни убить, ни парализовать меня, и, споткнувшись о Крошку, рухнул на пол.
А я прыгнул на него – обеими босыми ногами прямо на эту страшную рачью голову.
Голова треснула. Жуткое было ощущение.
Она разлетелась на куски, словно я прыгнул на коробку из-под клубники. Я даже скорчился от отвращения и страха, несмотря на охватившее меня желание драться, убить его.
Растоптав червяков, я отпрыгнул в сторону; к горлу подкатывала тошнота. Склонившись над Крошкой, я оттащил ее в сторону с таким же сильным желанием выйти из боя, как секунды назад начать его.
Но врага я не убил. На один страшный миг мне показалось, что придется броситься на него снова. Потом я понял, что хотя он и жив, он больше не реагирует на нас. Он бился, как цыпленок, которому только что отрубили голову, затем стих и начал двигаться осмысленно.
Но он ничего не видел. Я раздавил его глаза. Может быть, и уши тоже, но уж эти жуткие глаза я раздавил точно.
Он тщательно ощупал пол вокруг себя, затем поднялся на ноги – целехонький, если не считать продавленной головы. Он замер на месте, опершись на все три ноги, и начал шарить руками в воздухе. Я оттащил Крошку еще дальше от него.
Он зашагал. Слава Богу, не к нам, а то бы я заорал.
Он отошел в сторону, врезался в стенку, отлетел от нее, выпрямился и пошел тем путем, которым раньше по коридору шли мы.
Дойдя до одного из люков в полу, он шагнул прямо в него и провалился вниз.
Я облегченно перевел дух и только сейчас заметил, что так сильно прижал к себе Крошку, что она не могла дышать. Я поставил ее на ноги.
– Вот тебе и оружие, – сказала она.
– Где?
– На полу. Рядом с мадам Помпадур. Его приборчик. – Она подобрала куклу, стряхнула с нее обломки раздавленного черволицего, затем подняла аппарат и протянула мне. – Только осторожно. Не направь его на себя. Или на меня.
– Крошка, – только и смог вымолвить я. – У тебя что, совсем нервов нет?
– Есть, конечно. Когда я могу себе позволить вспомнить о них. Но сейчас явно не время. Ты умеешь с ним обращаться?
– Нет. А ты?
– Как будто умею. Видела их в действии, и Материня кое-что рассказывала. – Она взяла аппарат небрежно, но так, чтобы не направить ни на себя, ни на меня. – Вот, видишь, отверстия наверху? Откроешь это – парализуешь, откроешь второе – убьешь. Чтобы включить аппарат, нужно нажать вот здесь, – Она нажала, и из аппарата на стену хлынул сноп ярко-голубого света. – Свет никакого эффекта не производит, – добавила она. – Просто с его помощью легче целиться. Надеюсь, за стеной никого не было. То есть наоборот, надеюсь, что там кто-то был.
Я взял аппарат, очень осторожно прицелился и, по ошибке, включил на всю катушку.
Стена, в которую угодил столб голубого света, раскалилась, от нее повалил дым. Я поспешно выключил аппарат.
– Не трать энергию попусту, – упрекнула меня Крошка. – Еще может пригодиться.
– Надо же было попробовать. Ладно, пошли.
Крошка посмотрела на свои детские часики с Микки-Маусом – и мне даже стало обидно, что они выдержали все перегрузки, а мои – роскошные – нет.
– У нас очень мало времени. Кип. Может, будем считать, что черволицых здесь больше нет?
– Нельзя! Пока не удостоверимся, что этот был последний, делать ничего нельзя. Пошли.
– Но... Ладно, я пойду впереди. Я знаю дорогу, а ты нет.
– Нет.
– Да!
Пришлось подчиниться. Она шла впереди с оружием в руках, а я плелся сзади и жалел, что у меня нет третьего глаза как у черволицых. Не мог же я доказывать, что у меня реакция лучше, чем у нее, коль скоро это было не так, да и с оружием она знакома лучше, чем я.
Но мне все равно было неприятно. База оказалась огромной, ее коридоры и помещения пронизывали скалу не меньше, чем мили на полторы. Мы шли очень быстро, не обращая внимания на вещи, которые выглядели в два раза интереснее и сложнее любых музейных экспонатов, думая лишь о том, наткнемся на черволицых, или нет. Крошка все меня подгоняла: оказывается, план Материни строился еще на одном факторе – все должно было произойти до определенного часа плутонианской ночи.
– А почему? – выдохнул я на ходу.
– Чтобы она могла подать сигнал своим соплеменникам.
– Но... – начал я и замолчал.
Я задумывался над тем, что из себя представлял народ Материни, но я ведь знал о ней еще меньше, чем о черволицых, за исключением тех качеств, которые и делали ее Материней. А теперь она мертва – Крошка сказала, что она вышла наружу без скафандра, следовательно... Этому мягкому теплому маленькому существу и двух секунд не продержаться на таком морозище, я уж не говорю об удушье и кровоизлиянии в легкие. У меня даже горло сжалось.
Конечно, Крошка могла и ошибиться, хотя должен отметить, что это случается с ней редко. Но, может, как раз сейчас она и ошиблась... А в таком случае мы Материню найдем. Но если не найдем, значит, она действительно вышла и...
– Крошка, ты не знаешь, где мой скафандр?
– Знаю. Там же, где я нашла это, – она похлопала по веревке, которую обмотала вокруг пояса.
– Как только удостоверимся, что черволицых здесь дольше нет, я пойду ее искать.
– Конечно, конечно! Но надо и мой скафандр найти, я пойду с тобой.
И пойдет, это уж точно. Может, удастся уговорить ее подождать меня в туннеле и не выходить на пронизывающий холодом до костей ветер.
– Крошка, а почему ей обязательно требовалось посылать сигнал ночью? В это время ближе подходит орбита корабля? Или...
Но слова мои прервал грохот. Пол заходил ходуном в тряске одинаково пугающей и людей, и животных.
Мы замерли на месте.
– Что это? – прошептала Крошка.
Я сглотнул слюну.
– Если только это не входит в план Материни...
– Уверена, что нет.
– Значит, землетрясение.
– Землетрясение?
– Ну, плутонотрясение. Надо выбираться отсюда, Крошка!
Я даже не подумал над тем, куда выбираться – при землетрясении не до того.
– Нечего обращать внимание на землетрясение, Кип, у нас нет времени на это! – воскликнула Крошка. – Пошли, Кип, пошли!
Она побежала по коридору, и я последовал за ней, сжав зубы. Если Крошка может игнорировать землетрясение, то и я могу, хотя это все равно, что игнорировать гремучую змею, забравшуюся в постель.
– Крошка... соплеменники Материни... Они что, в корабле на орбите вокруг Плутона?
– Что? А, нет, нет. Они не на корабле.
– Так почему же сигнал надо посылать именно ночью? И как далеко отсюда их база?– Я начал прикидывать, как быстро человек может идти по Плутону. На Луне мы прошли почти сорок миль. Сумеем ли мы пройти здесь хотя бы сорок ярдов? Ноги можно обмотать чем-нибудь, но вот ветер... – Крошка, они случаем, не живут здесь?
– Что? Не будь балдой! Они живут на своей собственной очень славной планете. И перестань задавать идиотские вопросы. Кип, а то опоздаем. Заткнись и слушай.
Я заткнулся. Остальное я узнал частично обрывками на бегу, частично уже позже. Когда Материня попала в плен, она потеряла свой корабль, скафандр, средства связи, в общем, все, что у нее было, – Черволицый об этом позаботился. Он захватил ее предательски, во время перемирия для переговоров. «Он схватил ее, когда она была в „домике“, – возмущенно объяснила Крошка, – а это нечестно! Он нарушил слово!»
Предательство так же естественно для Черволицего, как яд для змеи. Я даже удивился, что Материня рискнула довериться его слову. В итоге она оказалась пленницей безжалостных монстров, оснащенных кораблями, по сравнению с которыми наши корабли похожи на телеги без лошадей, оружием, начиная со «смертельного луча» и кончая бог знает чем, располагающих базами, организацией и тылами.
А у нее были только голова и маленькие мягкие ручки.
Прежде чем она могла бы воспользоваться тем редким стечением обстоятельств, которое одно только и могло дать хоть какой-то шанс на успех, ей было необходимо восстановить свой коммуникатор (мысленно я зову его «рацией», на самом деле это гораздо более сложный прибор) и обзавестись оружием. У нее был только один выход – сделать и то, и другое самой.
Инструментов у нее не было совсем – ничего, даже булавки. Чтобы раздобыть материалы, ей предстояло добиться доступа в крыло, которое я бы назвал электронными лабораториями – они, разумеется, мало напоминали верстак в мастерской, где с электроникой возился я, но движение электронов происходит по объективным законам природы. Если электронам суждено делать то, что от них требуется, то компоненты оборудования будут очень похожими, сделают ли их люди, черволицые или соплеменники Материни.
Итак, эти помещения походили на лаборатории, и к тому же очень хорошие. Многое из оборудования было мне непонятно, но, думаю, что разобрался бы в нем, если бы мне дали на это время.
Материня провела в лабораториях несчетное количество часов, несмотря на то, что доступ в них был ей сначала строго запрещен. Хотя ей и разрешалось свободно ходить почти по всей остальной территории базы и находиться без присмотра вдвоем с Крошкой в отведенных им помещениях. По-моему, Черволицый ее боялся, несмотря на ее положение пленницы – он не хотел наносить ей ненужных обид.
Она сумела открыть себе дорогу в лаборатории, играя на алчности черволицых. Ее народ умел делать многое, чего не умели делать они – различные приборы и остроумные приспособления, намного облегчающие и работу, и быт. Начала она с невинных вопросов – почему они делают что-нибудь так, а не иначе – не другим, более экономным и рациональным способом? По традиции или в силу религиозных соображений?
Когда ее просили объяснить, что она имеет в виду, Материня демонстрировала беспомощное неумение сделать это и извинялась за то, что не может сообразить, как лучше рассказать о таких пустяках, которые, вообще-то, куда легче смастерить самой и показать наглядно, чем говорить о них.
Под тщательным наблюдением Материню допустили к работе. Первый же сделанный ею приборчик произвел впечатление. Потом она сделала еще кое-что. И вскоре работала в лабораториях ежедневно, вызывая своей продукцией восторг черволицых. Работала Материня чрезвычайно продуктивно – от ее производительности зависела сохранность завоеванной ею привилегии.
Но каждый сделанный ею прибор содержал детали, нужные ей для себя.
– Материня прятала их в свой мешок, – объясняла Крошка. – Они ведь никогда толком не знали, что именно она делает. Она использовала пять деталей для работы, а шестая шла в мешок.
– Мешок?
– Ну да. Она и «мозг» там спрятала, когда мы с ней в прошлый раз угнали корабль. Разве ты не знал?
– Я не знал, что у нее есть мешок.
– К счастью, они тоже не знали. Они ведь тщательно следили за тем, чтобы она ничего с собой не вынесла из мастерской, а она и не выносила. На их глазах, во всяком случае.
– Слушай, Крошка, значит Материня – сумчатое?
– Что? А, ты имеешь в виду как опоссум? Не обязательно быть сумчатым, чтобы иметь мешок. Взять хотя бы белок – у них же есть защечные мешки.
– Верно, есть.
– Итак, она припрятывала детали, и я тоже тащила, что могла. В часы, отведенные для отдыха, она работала с ними в нашей комнате. За все время, проведенное на Плутоне, Материня ни разу не сомкнула глаз. Часами работала она на глазах черволицых, мастеря им стереотелефоны размером с сигаретную пачку и все в таком роде, а потом, когда было положено отдыхать, она работала у себя в комнате, зачастую в темноте, на ощупь, как слепой часовщик.
Она изготовила две бомбы и коммуникатор-маяк дальней связи.
Разумеется, подробности я узнал позже, а когда мы с Крошкой неслись по коридорам базы, она лишь объяснила мне на ходу через плечо, что Материня ухитрилась сделать радиомаяк и подготовила взрыв, который я почувствовал. И что мы должны спешить, спешить и спешить изо всех сил.
– Крошка, – взмолился я, задыхаясь, – к чему такая горячка? Если Материня там, за дверьми, я хочу найти и занести ее –
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32