- Ага, только тех скользких типов, с которыми ты делаешь бабки.
- Мои рваные бабки - это шмотки и харчи для всего твоего семейства,-
уточнил Сючиц нарочито нудным голосом.- На мои рваные бабки слизывают крем
с пирожных и вообще культурно отдыхают все твои многочисленные дружки. Или
как их надо называть?
Она его за бабки полюбила, а он ее за уваженье к ним. Впрочем, сожитель
явно уже не тащится от своей подружки и ее родных-близких-дорогих.
- Я тоже кое-что зарабатываю,- пыталась сопротивляться Лиза.
- Вот именно, кое-что. К тому же не сегодня-завтра тебя попрут со службы.
Твоей больнице не нужны доктора, к которым прямо на работу приезжают
"волги" с чекистами... Когда до тебя дойдет, что за половиной из твоих
дружков следит ГБ? Рано или поздно они выведут Большой Дом на меня.
Конечно, соображать головой - это тебе не анализ кала разглядывать. Ты
понимаешь, что если они сядут, то сделаются героями, про них будут
справляться Картер и Шмидт, их фамилии зазвучат по Би-Би-Си и "Голосу
Америки", им начнет помогать фонд Солженицына... А я стану простым
зэком-валютчиком... Ты что, подбираешь среди этих козлов своего следующего
постельного напарника? Кто это будет - Фима Гольденберг с носом, прилипшим
к книге, или Соломон Абрамович с лапшой в промокшей бороде?
Мне надо было, конечно, сдержаться, но рядом с Лизой я всегда делал
глупости.
- Слушай, Константин, а почем сдаешь зелененькие?
Он резко повернулся на каблуках, не показав никакой пьяной развинченности.
- Вот этот фрукт, который одновременно учился в школе с тобой и Фимой, мне
особенно не в кайф,- выдавил Сючиц, копя злобу и играя желваками.
- Все нормально, Константин. Не дрейфь, я не занимаюсь такими как ты,- и
это было чистой правдой. Сючиц соответствовал профилю Второго Главного
Управления.- Но мне в самом деле сдается, что вы с Лизой не слишком
подходите друг другу. Имею я право на мнение?
Судя по тому, как бодро этот парень направился ко мне, права на мнение я
уже не имел. Константин был свежее меня годков на пять, поквадратнее и выше
на полголовы. Одним словом - атлет, который мог размазать меня в лепешку.
Чтобы уцелеть, я должен был его покалечить. Это тоже не входило в мои
планы. Однако мне немного повезло. Сючиц хотел, чтобы все выглядело
поунизительнее и получилось побольнее, поэтому взял меня левой рукой за
узелок галстука, чтобы врезать правой. Мне понадобилось всего два движения.
Моя ладонь крепко легла на его левую руку, а корпус резко сместился вперед
и вниз. Через секунду Сючиц стоял на коленях, с некоторым недоумением щупая
свою левую конечность.
- Мне кажется, не стоит продолжать, Константин. Давай прекратим эти мужские
выкрутасы. Левая твоя ручка и так разболеется, это будет мешать работе,
особенно "ломке" валюты. Кроме того, легким тычком колена я могу выложить
все твои зубки на кафельный пол.
Сючиц не попер на меня, а с невнятным матерным бормотанием дунул из кухни.
Лиза молча дымила "кэмелом" и сквозь табачную завесу не было видно ее глаз.
Через минуту сожитель проскочил с сумкой в руках по коридору и раздался
грохот разлетающихся выходных дверей.
- Почему ушел? Нет у нас еще культуры спора. Кулаки - разве это аргумент?-
слегка поехидничал я.
- Ну, что там дальше по плану развлечений этого вечера?- бросила женщина
несколько противно интонированных слов.
- Да, таким голосом могла бы разговаривать какая-нибудь серьезная
инфекция... Лиза, я не идеализирую Соломона Абрамовича, но ведь Костя Сючиц
- просто нечистая сила.
И тут Лизоньку прорвало, она заистерировала и уже ничего не могла скрыть.
- Хватить форсить, товарищ чекист. Не надо с натугой доказывать себе, что
ты мужчинский мужчина. На самом деле ты - надувной шарик. Поищи сзади
завязочку. Все, что ты числишь за собой - удовольствие распоряжаться чужими
судьбами, приятную способность вызывать страх, и радость причастности к
большому делу - вдуто в тебя Комитетом. Ты мнишь себя Санитаром, этаким
Инфекционистом-Гигиенистом, который чистит великий сортир по имени СССР ото
всякой грязи и заразы. Не только Сючиц, все мы - я, Фима, Соломон Абрамович
- для тебя зараза. Но ведь оставь тебя без поддува, и ты быстро
превратишься в сморщеную резиночку.
Дама явно не понимает, что карающему мечу вроде меня опасно и вредно быть
мягким и отзывчивым. Что я рискую гораздо больше, чем она. Но сказать ей об
этом прямо без намеков - это словно вляпаться в глубокое говно.
- Я вовсе не считаю, что все твои друзья защищают анальные права личности и
обсирают родные просторы... Значит, ты хочешь, Лиза, чтобы я сейчас
убрался? Чтоб больше никогда не возвращался ни в виде голоса по телефону,
ни в виде образа на фотокарточке, ни в полном телесном объеме?
- Ты умеешь схватывать желания, этого не отнимешь.
- Тогда для верности моего отчаливания сопроводи меня до парадной. Это
займет времени не больше, чем требуется на одну-единственную сигарету,
особенно если воспользоваться лифтом.
Доктор Розенштейн, накинув в прихожей шубку, двинулась за мной следом.
Распахнулась дверь лифта, а потом, ровно через три секунды движения вниз, я
нажал кнопку "стоп".
- Что это значит?- она смотрела на меня, как на гнойную болячку.
- Это значит, что каждый человек хочет, чтобы его понимали.
Моя правая рука двинулась сквозь распахнутую шубку врачихи, между пуговиц
на ее платье, ухватилась за какую-то мягкую шелковистую ткань и рванула.
Сигарета спикировала на пол, но никакого истошного вопля не последовало.
Вторая моя рука скользнула по оголившейся коже и остановилась там, где
положено. Лиза была готова. В смысле - как женщина. Я врезался в нее и все
вылетело из меня, как из открытого тюбика, на который наступили сапогом.
Она с полминуты приводила себя в более-менее благообразный вид, а я
машинально поднимал какие-то пуговицы с пола и складывал себе в карман.
- Ну все,- подытожила она,- отожми кнопку "стоп"... Или отойди, ты
заслоняешь ее. Эй, товарищ чекист, отчего столбняк, я же рассчиталась с
тобой полностью. Теперь все в полном ажуре, нарисуй очередную красную
звездочку на фюзеляже.
- Можешь теперь заявить на меня. Меня заметут, а в зоне такого, как я,
обязательно укатают. Вот пуговицы предъявишь,- я протянул собранное на
полу,- только милицию надо пораньше вызвать, чтобы успели кое-что на
анализы взять.
- Хоть сделан из дерьма, а блеснуть хочется.- она почти что выплюнула
враждебные слова.
Затем мощно оттолкнула меня - почему не пару минут назад, а только сейчас?-
и отстопоренный лифт пополз вверх. Да эта ж баба выдоила меня, как вампир!
В итоге получилось, что так называемый страж отечества, руководствуясь
животной похотью и мелким самолюбием, увел гражданку Розенштейн от
заслуженного наказания и использовал ее посредством фрикционных движений
одного из членов своего тела... Дверь лифта распахнулась и Лиза направилась
к дверям своей квартиры.
"Воля к Жизни больше чем жизнь,"- в голове вдруг возникла такая театральная
фраза, возможно я озвучил ее губами. Здесь четвертый этаж - сойдет. Окно
прорезало стену на один лестничный пролет ниже. Я, рванувшись по
ступенькам, вскочил на подоконник, выслушал вопль Фимы Гольденберга:
"Лизка, хватай его, дура!"- и высадил плечом первое стекло. Тут меня
уцепили по крайней мере четыре руки - за плащ, полу пиджака, даже за
шиворот. Я раскурочил ногой внешнее стекло, внезапно боль пробила мне
пятерню, хватающуюся за раму и парализовала силу мышц - это помешало
совершить бросок вперед. И следом четыре руки дружно скинули меня назад. Я
еще пытался подняться и устремиться навстречу морозной заоконной атмосфере,
однако что-то сотрясло голову. Белесая муть пролилась в череп, как молоко в
стакан, и я отключился.
Когда я продрал глаза, то первым делом увидел, что девочка, похожая на
кудрявого совенка, держит меня за липкий от крови палец.
- Слушай, круглоглазая, тебе давно пора спать,- сказал я еще каким-то
далеким голосом.
- Я же говорила, что буду выковыривать из тебя осколки,- напомнил киндер.
- Ну что за вечер такой. Вначале один уносится вон, как Тунгусский
метеорит. Потом другой вываливается из окна, словно падающая звезда.-
пожаловался кто-то и добавил недовольным голосом:- "Скорую" бы надо вызвать
этому пикирующему бомбардировщику.
- "Скорую" не надо,- твердо засопротивлялся я,- зачем людей отвлекать. У
меня каждый вечер такое приключение.
- Правильно говорит,- поддержал меня другой зритель, кажется, бородатый
поэт Абрамыч.- Ведь в психушку утащат, на службу накатают, что, дескать,
суициден ваш сотрудник, что шизик он неуравновешенный. Ты кем работаешь-то,
Глеб?
- Палачом работаю. Люблю я это дело. Даже халтурку на дом беру. На люстре
развешиваю висельников, в ванной утопленников делаю.
Собеседник оценил мое состояние.
- В порядке мужичок. Его башкой можно кирпичи колоть.
Я сел, одновременно поднося здоровую правую руку - у Сючица тоже одна
правая уцелела - к волосам. Голова была мокрой и с одной стороны набухшей
огромным шишарем. Это еще ничего, вместо головы могла вообще одна шишка
остаться.
- Ты меня, Фима дорогой, приголубил?
- Да что ты, Глеб,- Гольденберг поправил очочки,- я и муху ударить не
могу... Есть тут у нас борец с живой природой.
Лиза, стоявшая чуть поодаль, смущенно пожала плечами.
- Если бы там у подоконника не валялась доска, у меня бы ничего путного не
получилось.
- Почему ж... если бы там кувалда валялась, у тебя бы еще лучше вышло. А
вот Глебу повезло, что какой-то расхититель народного достояния потерял
именно доску, когда в свою квартиру пилолес тащил.- объяснил Соломон
Абрамович.
- Лиза, ну что, теперь уж точно ничья. Мир?- поинтересовался я.
- Салам, шалом и такая борьба за мир во всем мире, что мокрого места не
останется,- добавил какой-то знаток смешных словечек.


3. (Ленинград, весна-осень 1978 года)
Вернулся я домой за полночь, за рулем несколько раз мутило, чуть в столб не
впилился. Гаишник какой-то пристал, но, завидев мое удостоверение,
благоразумно удалился. Да, доктор Розенштейн влупила деревяшкой, во-первых,
неумело, во-вторых, от души.
Надюха давно уже дрыхла, только буркнула носом, поворачиваясь на другой
мясной бок.
- Откуда?
Хотел было сказать "с дежурства", но потом вспомнил, что на прошлой неделе
именно так и набрехал.
- Да одного самиздатчика накрыли с поличным. По ночам, паскудник, на
гектографе орудовал в коносаментном отделе порта.
Она отлично знала, что я вру. Но декор мы привыкли соблюдать.


А дальше пошла намазываться на хлеб жизни обычная тягомотина. Затуллин,
несколько расстроенный, умотал в Москву. Очевидно, в своей надзорной
инстанции он еще не был тузом. Ну и я, когда к тестю в Москву наведался,
про Андрея Эдуардовича всяких гадостей наговорил, а еще просил помочь с
переводом в ПГУ, на передний участок борьбы с гидрой мирового империализма.
Дескать, смысл работы в Пятерке от меня стал ускользать.
- Зря ты за смыслом погнался, Глеб,- резонно отметил тесть.- В ПГУ и так
народу полно, в затылок друг другу дышат. В общем, душно. Это везде так,
где загранработа светит. Там я тебе ничем пособить не смогу, будешь чахнуть
так же, как и на гражданке. А погореть в ПГУ можно в два счета.
- Все, что там делается, жизненно важно, Константин Матвеевич, и мне по
нраву. Например, промышленный шпионаж. Мы ведь не в состоянии по
научно-технической части со всем Западом тягаться. На позаимствованных у
них достижениях у нас вся электроника держится.
- Достижение мы сопрем, да пока на конвейер поставим, да еще наше качество
добавим, много ли от него толку останется,- оспорил тесть.
- А южное направление,- настаивал я,- насколько оно перспективное! Через
юг, где нефть и мусульмане, мы можем весь Запад за яйца ухватить и свой
нефтяной вывоз удорожить в несколько раз, как после арабо-израильской
заварухи семьдесят третьего.
- Да только на этом южном направлении и обломаться - раз плюнуть.
Мусульмане - это тебе не европейцы с их политесами. Сколько англичане
намучились с афганцами и арабами, а? Для кощея Хомейни мы после Америки -
дьявол номер два. У нас своя коллективность, у них своя, вот то и страшно.
Не трепыхайся, Глеб. Председатель основал Пятерку, это его любимое детище.
Бровастый будет слабеть, Председатель крепчать как самый умный, а Пятерка
разбухать во все стороны. Работа здесь не надрывная, условия для твоего
роста благоприятные, в Москву и так тебя переведем через годок. Ты только с
подружками не переусердствуй, в этом деле не стремись выйти в стахановцы...
Однако я напирал, и тесть Константин Матвеевич, горестно вздыхая,
согласился как-нибудь пособить.
- На свою головку, сынок, на свою...
Но я знал, что на свою головку найду злоключений и в Пятерке. Врачиха Лиза
Розенштейн выматывала меня, как умела, причем делала это непроизвольно и
бессознательно. Не раз я вспоминал, что слово "лиз" на научном языке
означает распад, растворение.
После 10 марта докторша уже не пыталась отвертеться от меня. Что она питает
ко мне какие-то теплые чувства, нельзя было сказать даже с большой
натяжкой. Мое полувыпадение из окна Лиза даже не посчитала приступом
совестливости у лютого опричника. Лишь неким изъязвлением гордыни и
испражнением самурайского комплекса. Дескать, последним способом достижения
хотя бы моральной победы над врагом у приверженцев бусидо является
публичное харакири.
Но я Лизавету все-таки заинтересовал. И в кое-каком плане теперь заменял
сбежавшего от хлопот Костю Сючица. Ну, а она мне - всех баб без исключения.
Те секс-волны, которые пробирали меня при первых прикосновениях к Лизке,
значительно ослабели, однако биологическое притяжение - какие-то
феромоны-аттракторы, память от предыдущих воплощений? - непреклонно
укладывали меня в кровать именно к ней.
Заброшенная Надюха регулярно нынче ходила "за спичками" к соседке, а вернее
соседу с первого этажа, ветерану-подводнику по имени Василий, которого в
сорок лет списали "за борт", на пенсию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49