То, что должно было случиться, случается уже возле самой набережной.
В глубине улицы, по которой я еду, возникает черный автомобиль, чей вид
мне достаточно знаком, чтобы узнать в нем наглый "форд". Через мгновение
выкатываю на набережную и, пользуясь полным безлюдьем, жму на всю железку.
Впереди, над широким каналом, вдоль которого я мчусь, синеет разводной
мост. Пароход, отправляющийся в Мальме точно в шесть, будет у моста в
шесть десять. Мне остается ровно три минуты.
"Волво" тужится, будто идет не на третьей, а на первой скорости, но
стрелка спидометра танцует на цифре "100", а это предел моей таратайки. До
моста остается несколько десятков метров, когда в зеркале заднего вида
снова выплывает зловещее рыло черного "форда". Ее размеры увеличиваются с
фантастической скоростью, потому что у него на спидометре, вероятно, все
сто шестьдесят, но мне сейчас не до расчетов. Крутанув вправо, я уже качу
по мосту, едва успев проскочить под опускающимся шлагбаумом. Впереди в
поле моего зрения одновременно попадают темная громада приближающегося
парохода и красные стрелы второго шлагбаума, медленно опускающиеся на
середине моста.
Снова жму на газ, сбавленный на повороте, и устремляюсь вперед, так
как у меня единственный путь - вперед. Передо мной вырастает человек в
форменной фуражке, бешено размахивающий руками. Жерди шлагбаума уже почти
на уровне машины, затем следует какой-то удар, у меня над головой
раздается острый скрежет. Но "волво" все же успевает пересечь ту гибельную
черту, где мост начинает разводиться. Не сбавляя скорости и не обращая
внимания на пронзительный свист позади меня, я продолжаю свой полет,
выскакиваю на противоположную набережную и, лишь сворачивая в первый
переулок, успеваю мельком увидеть поднятые в воздух два крыла разведенного
моста и стоящий на том берегу черный "форд". Нас разделяют каких-то двести
метров. Но двести метров воды...
Через четверть часа я уже у "Тиволи", но не со стороны главного
входа, а с задней стороны парка. У главного входа на бульваре всегда
большое оживление, а любая новая случайность означала бы для меня полный
провал. По другую же сторону улица совсем пуста, что вполне объяснимо, ибо
она проходит между каменными оградами двух парков - Скульптурной галереи и
"Тиволи". Машину ставлю в заранее выбранном месте. Это небольшая площадка
между высоким подстриженным кустарником, служащая автомобильной стоянкой,
совершенно пустая, так как в это время никакого концерта нет. Место очень
удобное, машины со стороны улицы не видно, и я могу, взобравшись на ее
крышу, спокойно перелезть через ограду и прыгнуть в кустарник, относящийся
уже к естественному декоративному ансамблю "Тиволи".
В этом углу парка совершенно безлюдно по той простой причине, что
никаких аттракционов здесь нет. Так что совсем незаметно я выхожу из
кустарника на покрытую галькой аллею и направляюсь к ближайшему павильону.
И вот я снова в мире развлечений, где, если верить словам Сеймура, люди
преимущественно скучают. Мне лично на скуку отведено полчаса, и я решаю
посвятить это время богу азартных игр, так как упомянутый павильон полон
рулеток-автоматов. В парке еще светло, чего не скажешь об этом заведении,
особенно если иметь в виду угол, где я устраиваюсь. Гирлянды красных и
желтых лампочек скорее освещают вход, но не зал павильона, и я, никем не
смущаемый, в уютном полумраке просаживаю горсть монет, предназначенных для
борьбы с этим мифическим зверем - скукой.
Семь часов, человек в немодной кепке и с синей сумкой стоит на своем
обычном месте у входа в "Тиволи". Я подхожу к нему сзади и, поравнявшись с
ним, почти касаюсь его боком, что-то у него спрашиваю, показывая план
Копенгагена. На мой ничего не значащий вопрос он дает такой-же ответ,
делая вид, что указывает какое-то место на плане.
- Я положил вам в карман конвертик и билет на самолет, - тихо говорю
человеку в кепке. - Конвертик переправьте немедленно, а билет оформите на
завтра, на вторую половину дня и оставьте в справочном. Все.
- У меня тоже все, - отвечает человек, бессмысленно шаря пальцем по
плану.
И мы расстаемся. Часом позже я здороваюсь за руку с Уильямом и
усаживаюсь рядом с ним за столик перед кафе на Городской площади.
- Вы обзавелись машиной, а ходите пешком? - замечает Сеймур,
предлагая мне сигарету.
- Я ее оставил в ста метрах отсюда.
Потом добавляю:
- Ваши люди исправно докладывают вам.
- Да, не могу пожаловаться.
И, поскольку кельнер уже повис над нами, американец спрашивает:
- Что будете пить?
- Банальное виски.
- Почему "банальное"? Принесите нам два "Джон Крейби" восьмилетней
выдержки, - говорит Уильям официанту.
- Восьмилетнего вам нальют из той же бутылки... - бросаю я, когда
кельнер удалился. - Только плата будет другая.
- И ваше настроение! - добавляет Сеймур.
- Мне бы не мешало несколько поднять настроение, особенно после
истязаний ваших преследователей.
- Затасканные приемы, - пожимает плечами Уильям. - Я даже не
предполагал, что подобные вещи могут как-то действовать на вас.
- В сущности, они на меня не действуют. Но то, что они подосланы
лично вами... человеком, который уверял, что полностью мне доверяет...
- Доверие в нашем деле, как вы знаете, имеет известные границы, -
напоминает мне собеседник.
И, так как я не реагирую на его слова, он продолжает:
- Впрочем, я вам благодарен, что вы подняли этот вопрос. Пользуясь
случаем, могу объявить вам, что наблюдение за вами снято. Получив
последний "доклад", как вы изволили выразиться, я тут же расформировал
группу.
- Восстанавливаете доверие?
- Нет. Устанавливаю факты.
- Устанавливаете факты?
- Вот именно. К этой затее пришлось прибегнуть с единственной целью:
установить, будете ли вы пытаться выйти из-под наблюдения. Вы сделали
такую попытку. И одного этого факта для меня вполне достаточно. Нет даже
необходимости устанавливать, чем вы занимались в последние часы. Ясно, не
правда ли?
Кивнув в ответ на его слова, я машинально поднимаю только что
поставленный передо мною бокал. Сеймур определенно намекает на то, что я
исчез, чтобы получить от кого-то инструкции. Разумеется, не в моих
интересах убеждать его, что моей целью было не получить инструкции, а
кое-что передать. Восьмилетний "Джон Крейби"... Возможно, и восьмилетний,
но что из этого? Пьянством мне своего противника до банкротства не
довести, будь виски даже столетним. Сейчас гораздо важнее то, что снята
блокада, если это действительно так.
- Как вам нравится виски? - спрашивает Сеймур, сунув в угол рта
сигарету.
- Что-то в нем есть общее с моим пребыванием в этом городе. На первый
взгляд - ничего особенного, а на деле - грозит коварными последствиями.
- Вы, я вижу, делаетесь бОльшим пессимистом, чем я, - усмехается
Сеймур. - Не так все мрачно, как вам кажется. Даже наоборот.
И неожиданно меняет тему разговора:
- Вы и квартиру новую сняли?
- Да.
- Насколько мне известно, вы в тот же день показали ее Грейс?
- Да. Надеюсь, вас это не задело?
- Нет, конечно. Если речь зашла о Грейс, то меня больше всего бесит
ее внешность.
- Вот как? А мне, наоборот, кажется, что сейчас она стала более
привлекательной, чем была.
- Верно. Но именно это меня и бесит, - поясняет Сеймур. - В этом
мире, где внешность служит для большинства женщин средством саморекламы -
они как бы сами себя предлагают, - я решительно отдаю предпочтение строгой
внешности, а не привлекательной.
- Дело вкуса...
- Нет, дело не в этом, - возражает Сеймур. - Женщина - низшее
существо, и, как только она перестает казаться недоступной, сразу теряет
свою притягательную силу.
- Стоит ли обращать внимание на такой пустяк, как, скажем, модное
платье? - примирительно вставляю я.
- Пустяк перестает быть пустяком, когда за ним кроется нечто более
существенное. Важно не платье, а то, что за ним кроется.
- Известно, что кроется за платьем.
- Да, но я имею в виду определенный поворот в психике этой женщины.
Честно говоря, я не думал, что Грейс способна так легко поддаваться
влиянию...
- Дурному влиянию...
- Влиянию, не сходному с моим, - уточняет Сеймур. Он переносит взгляд
на городскую ратушу, ярко освещенную скрытыми прожекторами и напоминающую
на фоне ночи театральную декорацию. Я тоже смотрю туда и, может быть,
именно в эти мгновения в полной мере сознаю, где я нахожусь, каким
нереальным и призрачным кажется все, что в эти дни меня окружает. Все,
кроме отдельных элементов, прямо связанных с моими действиями.
Остроконечная башня, громоздкая и мрачная, вонзается в черно-красное,
несколько-мутное от неоновых отсветов небо, и в моей голове оживает
ненужное, выцветшее воспоминание о другом вечере, проведенном недалеко от
этой башни, - гудящий за облаками самолет, унылые рассуждения Грейс.
Грейс, о которой мы говорим сейчас, хотя мысли наши заняты совсем другим.
Впрочем, похоже, что по крайней мере в данный момент Сеймур не думает
о другом. Он отрывает взгляд от ратуши и неожиданно обращается ко мне в
каком-то порыве, совершенно ему не свойственном:
- Вы знаете, Майкл, меня все время не покидает чувство, что вокруг
все рушится; протяну руку к чему-либо - и оно рассыпается в прах, словно в
каком-то кошмаре: идеалы, в которые верил, любовь, которую ощутил,
женщина, которую воспитал, встретившийся мне друг - все распадается в
прах... Жизнь напоминает какой-то шабаш призраков, которые сразу же
рассеиваются, стоит только приблизиться к ним...
Хмурое лицо Сеймура исказила не то боль, не то горечь.
- Все зависит от того, как вы приближаетесь... С каким чувством... От
вас исходят опасные токи, Уильям.
- От меня? А с вами такое не случается? Вы познали веру, любовь,
дружбу? Только давайте без лекций, скажите прямо: познали?
- И что из этого, познал я или не познал? Может ли служить
доказательством какой-то единичный случай - счастливый или несчастливый?
- Не хитрите. Либо ответьте прямо, либо молчите.
- Во всяком случае, я постиг одно, Уильям: что есть верный путь.
Твердый путь, который не рушится у тебя под ногами, с которого ясно видна
цель, на этом пути встречаешь только близких людей: с одним поравнялся,
другие тебя обгоняют, но они тут, рядом, не рассеиваются, когда к ним
приближаешься.
- Слова, слова... - прерывает меня Сеймур. - Как всегда, одни
слова... Впрочем, в ваших словах я нашел ответ. Вы испытываете ту же
пустоту, мою пустоту, но вы боитесь увидеть ее и в страхе пытаетесь
заполнить ее словами.
- Пусть будет так, если это вас устраивает.
- А вы убеждены, что это не так?
- Нет. И поскольку вопрос ваш не прост, чтобы мы не обманывали друг
друга, я скажу прямо: бывают моменты, когда я тоже испытываю чувство
пустоты. Но у меня нет никакой необходимости скрывать это от самого себя.
Вы прекрасно понимаете, что человек не в состоянии скрывать от себя вещи,
причиняющие ему боль. Как их скрывать, когда тебе больно? Только для меня
подобное состояние - вещь случайная, болезненное состояние в целом
здорового человека, живущего здоровой, наполненной жизнью. А у вас
наоборот.
Сеймур молча смотрит на меня задумчивым взглядом. Затем снова
закуривает и тянется к виски.
- Если это сказано искренне, вы действительно счастливый человек,
Майкл.
- Хотите сказать, "глупый".
- Я не собираюсь говорить именно так, но...
- Но почти. Быть может, вы правы. У меня действительно нет ни навыка,
ни умения без конца перемалывать в мыслях всевозможные вопросы бытия.
- Верно, отвратительная привычка, - неожиданно соглашается
американец.
- Почему? Мне кажется, эта привычка доставляет вам удовольствие.
- Только в том смысле, что помогает мне убивать скуку. Иные,
нервничая, грызут ногти, а я думаю. Увы, думать куда опаснее, чем грызть
ногти. И если бы думание доставляло удовольствие, я бы постоянно утопал в
блаженстве. Мышление всегда анализ, а анализ - рассекание, умерщвление, то
есть разрушение источника удовольствия. Если вы сядете и начнете думать о
том, какие микроорганизмы копошатся в этой сигарете, какое гниение
происходит в ней, вам ни за что не захочется подносить ее ко рту. Разве не
так?
- Цель вашего мышления не познание вещей, а их уничтожение.
Назначение ваших хирургических операций не лечить, а умерщвлять. Вы
сетуете, что в ваших руках одни только трупы, и не даете себе отчета в
том, что эти трупы - дело ваших рук. Может, у меня получается несколько
грубо, но...
- Почему? Напротив! - Сеймур великодушно машет рукой.
Но так как я замолкаю, он спешит заметить:
- Ваши попытки убедить меня абсолютно безуспешны, Майкл, и все же,
должен признаться, ваши суждения доставляют мне истинное удовольствие,
быть может, именно своей грубостью и наивной уверенностью. Это меня
освежает, побуждает снова пересмотреть некоторые истины, которые я давно
установил и которые мне давно опротивели. Конечно, горькие истины
останутся истинами, но в данный момент ваш оптимизм действует на меня
тонизирующе.
- Мерси.
- Я это говорю не для того, чтобы вас поддеть. Просто-напросто мы с
вами устроены совершенно по-разному, и меня лично это нисколько не
задевает. Я сделаю еще одно признание. Эти два дня я сознательно с вами не
встречался, чтобы установить, будет ли мне вас недоставать. И установил,
что да!
Сеймур делает знак кельнеру, тот кивает в ответ.
- Я с самого начала подозревал, что вы встречаетесь со мной только из
дружеских побуждений, - говорю я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38