Вы их довели до пяти -
вот и вся разница.
- Мне кажется, что дело не в количестве. Стадии Конта - плод
человеческого сознания, а наши - результат объективного развития
материальной действительности, - возражаю я, пуская в ход свою эрудицию,
обретенную во время путешествия в спальном вагоне.
- Верно. Одну фикцию вы заменили другой. В этом вашей заслуги
отрицать нельзя.
- Если, по-вашему, объективное развитие - фикция...
- Объективное развитие? Но позвольте, где гарантия, что вы его
прозрели? Человек самой природой запрограммирован как существо слабое и
ограниченное.
При этих словах Сеймур поднимает со стола коробку "Кента" и вертит у
меня перед носом, словно это слабое и ограниченное существо таится где-то
среди сигарет.
- И все же это слабое существо без устали совершает все новые и новые
открытия, помогающие ему преодолевать собственное бессилие.
- Это элементарная истина, и я не собираюсь ее отрицать, - кивает мой
собеседник и, достав сигарету, засовывает ее в правый угол рта. - Но
человек, даже когда делает свои жалкие открытия, не в состоянии
предусмотреть их последствий. Так что открытия эти ни на йоту не уменьшают
его бессилие и, вместо того чтобы сделать его царем вселенной, как вы
любите выражаться, приводят к еще большему его порабощению. Вот, извольте
видеть! - Он указывает своей изящной серебряной зажигалкой на
открывающуюся в глубине улицы Городскую площадь, где движение до такой
степени затруднено, что машины едва ползут. - Люди придумали автомобиль с
целью обеспечить себе быстрое передвижение, но количество машин растет в
такой чудовищной прогрессии, что скоро всякое движение станет невозможным.
Человек превратился в раба машины, созданной для того, чтобы облегчить его
труд...
Сеймур щелкает зажигалкой, делает затяжку и продолжает, выбрасывая
вместе со словами клубы табачного дыма:
- Атомная бомба рисовалась ее создателям как средство победы не
только над противником, но и над страхом перед всяким противником. Но
именно с изобретением бомбы началась эра самого большого страха, какой
когда-либо знавало человечество. Страх за всех, в том числе за создателей
бомбы.
- Это лишь служит доказательством простой истины, что технический
прогресс далеко обогнал общественное устройство. Будь общество более
совершенным...
- Иллюзии! - прерывает меня Сеймур. - Все это подтверждает бессилие
всего общества, любого общества, опирающегося на фикции тех или иных
мнимых закономерностей.
- А какие, по-вашему, действительные? - спрашиваю я, довольный тем,
что могу предоставить слово собеседнику.
- Их не существует, - отвечает Сеймур, разводя руками. - Но если даже
таковые имеются, они недоступны для нас, для нашего жалкого мозга,
оценивающего вещи, пользуясь ограниченными возможностями каких-то трех
измерений. Но будь мы хоть немного честней, мы при всем нашем невежестве
могли бы признать, что вселенная - это некий гигантский, неизмеримый
пульсар, своего рода движение, закономерное или хаотическое, вечное
дыхание некой материальной или какой хотите субстанции, каждый вдох
которой вызывает рождение, зачатие, создание, а каждый выдох - смерть,
космические катастрофы, уничтожение. Бурный, не вкладывающийся ни в какое
воображение процесс прорастания и гниения, неумолимого роста и
беспощадного размалывания произрастающего. И представьте себе, в этом
гигантском процессе человек-муравей пытается установить какой-то свой
порядок - иными словами, блоха пытается навязать свою волю волу, по спине
которого ползает.
- Впечатляющее сравнение... - тихо говорю я.
- Нисколько. Вы знаете не хуже меня, что разница между ничтожеством
человека и величием вселенной вообще не поддается образному сравнению.
- В таком случае я не могу понять, почему вы посвятили себя такой
никчемной науке, как социология.
- Потому, что такое решение было принято прежде, чем я успел
прозреть. И потому, что социология столь же никчемна, как и все остальное.
А раз так, то не все ли равно, какую именно специальность ты избрал, чтобы
внушать людям и самому себе, будто занимаешься полезным делом?
- Что касается полезности, то никакого обмана я тут не вижу:
социология помогает вам заработать себе на хлеб, - осмеливаюсь заметить я.
- В том-то и дело, что у меня нет необходимости зарабатывать себе на
хлеб, как вы изволите выражаться. Я отношусь к той категории людей,
которых принято называть "обеспеченными".
Последнюю фразу он произносит с каким-то непонятным смущением, словно
выдает порочащую его тайну. И, быстро оправившись от этого смущения,
предлагает:
- Давайте возьмем еще по бокалу виски, а?
- Как хотите.
Сеймур небрежно делает знак официанту, и вскоре перед нами появляются
еще два бокала, щедро заправленные ледяными кубиками.
- В сущности, я стал социологом еще тогда, когда находился в плену
собственных предрассудков, хотя уже начинал чувствовать весь их комизм.
Разум мне говорил, что я преспокойно могу плюнуть на все, однако
предрассудок напоминал: "А что скажут другие?" Разумеется, я уже тогда
мысленно плевал на других, на всех этих "других", именуемых обществом, и
все же мне не хотелось, чтобы на меня смотрели как на богатого лентяя
вроде тех легкомысленных субъектов, которые добрую четверть своей жизни
проводят в самолетах и на аэродромах, летая с курорта на курорт, от одного
игорного дома к другому. Это не означает, что я не был таким же
сумасбродом, как они, но мое сумасбродство было несколько иным, оно
требовало от меня возни, в которой люди видели бы общественно полезную
деятельность. Надеюсь, вы меня понимаете?
- Думаю, что да, - киваю я, поднося ко рту бокал. - Если это имеет
для вас значение.
- Естественно, имеет значение.
- "Естественно"? Если я не ошибаюсь, для вас в этом мире все не имеет
значения.
- О, не воспринимайте мои слова буквально. И не следует смешивать мои
теоретические концепции с моим поведением на практике. Вы, как выразилась
моя секретарша, - противник, и тоже, разумеется, в теоретическом плане. А
разумный человек всегда прислушивается к мнению противника... подчас даже
больше, чем к мнению друга. Не так ли?
- Не знаю, - говорю в ответ и ставлю бокал на стол, основательно
остудив им ладонь. - Мне думается, что если противник расточает по моему
адресу комплименты, то это едва ли должно меня радовать.
- Речь идет не о комплиментах, а об уважении, - уточняет Сеймур. -
Можно относиться к противнику уважительно и не говорить ему
комплиментов...
- Что-то мне трудно уловить нюанс... - заявляю я, нимало не смущаясь,
хотя нюанс налицо.
- Уважение к вам не мешает мне презирать ваши иллюзии, - терпеливо
поясняет собеседник.
Но поскольку его реплика на сей раз остается без ответа, он
продолжает:
- Вы никак не поймете, что беспорядок в своем естественном виде не
столь опасен, как ваши иллюзии насчет порядка и справедливости. Опасные
иллюзии. Все войны, все ужасные кровопролития велись во имя подобных
иллюзий. Человечество всегда истребляло себя во имя прекрасной жизни,
высоких идеалов. И вообще беды человечества состоят главным образом в том,
что о нем всегда пеклось множество самозваных благодетелей вашего образца.
Если бы каждый заботился о себе, вместо того чтобы пытаться спасать
других, в этом абсурдном мире было бы несколько спокойней.
- По-вашему, выходит, дела пойдут наилучшим образом лишь при условии,
если ими никто не станет заниматься.
- Да, если иметь в виду именно эти дела. Перестаньте учить людей, как
им жить, перестаньте помогать им устраивать свою жизнь, не спрашивая,
нуждаются ли они в вашей помощи.
- Я не пытаюсь кого-либо учить.
- Я говорю не о вас лично, а о ваших мыслителях. Что же касается
конкретно нас с вами, правило может быть выражено по-иному: мы не должны
позволять другим вмешиваться в нашу жизнь, навязывать нам принципы, в
выработке которых мы не участвовали.
- Ваша выработка началась несколько неожиданно и довольно энергично,
- замечаю я, сдерживая усмешку.
- Именно это должно вас убедить, что никакой тут обработки нет. Как
вы могли понять, я человек на редкость нетактичный, - едва заметно
усмехается Сеймур.
- Вы под нетактичностью подразумеваете искренность?
- В обществе, к которому я имею несчастье принадлежать, эти два
понятия совершенно равнозначны.
- Но вы же вообще недовольны, что принадлежите к человеческому
обществу, с трудом несете свой крест в этой жизни.
- Лучше скажите "со скучным видом". Это будет верней, - уточняет
Сеймур, выплевывая на пол очередной окурок.
Он озирается, допивает воду от растаявшего льда и смотрит на меня
прищуренными глазами:
- И все же эта скука ничто по сравнению с той, Большой скукой.
- Не понимаю, что именно вы имеете в виду? - спрашиваю я, также
приканчивая ледяную водичку.
- А то, что наступает, когда зароют в могилу.
- Для размышлений над этим у нас будет предостаточно времени, когда
нас зароют.
Сеймур снова озирается и сообщает доверительно:
- Мне кажется, что за вами следят... Если, конечно, не за мной...
То, что за мною следят, мне и без него хорошо известно. Я заметил
человека, как только поднял первый бокал виски, в традиционных пятидесяти
метрах, околачивающегося между киоском, где торгуют порнографическими
журналами, и входом в кино.
- Чего ради за нами станут следить? - бросаю с легким недоумением.
- Просто так: обыкновенная шпиономания, - пожимает плечами мой
собеседник. И, сощурив серые глаза, добавляет: - Может, опасаются, что мы
с вами заключим тайное соглашение, а?
И он хохочет. Громко и хрипло, как человек, не привыкший к такому
занятию.
Страх, что этот мизантроп пригласит меня вместе с ним пообедать, не
оправдался. Быть может, "страх" в этом случае не в меру сильное слово, но
в данный момент ни отвечать отказом на приглашение Сеймура, ни пропускать
свидания с дамой мне не хочется. С дамой в розовом.
- Куда прикажете вас отвезти? - спрашивает мой спутник после того,
как мы садимся в "плимут".
- В отель "Англетер", если вас это не затруднит.
- Ах, вы тоже в "Англетере"! - удивленно констатирует Сеймур. -
Только подсказывайте мне дорогу.
Едем молча, если не считать моих подсказок, как ехать. Водитель
поглощен своими мыслями или ритмом движения. Подозреваю, что этот человек
не из говорливых, хотя в моем присутствии он почти не умолкает.
- Не ожидал, что у этого отеля такой ослепительно белый фасад, -
заметил Сеймур в момент остановки. - Казалось бы, для старой доброй Англии
подошло бы что-нибудь более задымленное...
- А для Дороти что-нибудь более подержанное... - завершаю его фразу.
Он смотрит на меня и снова хохочет.
- С вами надо быть поосторожней. Вы так угадываете мои мысли, что это
становится опасным.
А Дороти вовсе не кажется подержанной, когда чуть позднее я вижу ее в
баре на Зеепавильонен, куда я из предосторожности добрался на такси. Она
все еще в розовом - необъяснимое постоянство для этой непостоянной
женщины. Лицо ее - это сама жизнерадостность и - будем галантными - сама
молодость. Между прочим, наше свидание с таким же успехом могло состояться
и в ресторане "Англетер". Но для Дороти обедать в ресторане своего отеля -
все равно что у себя на кухне.
- Держу пари, что вы только что расстались с этим брюзгой! - заявляет
она, как только мы устраиваемся за столиком возле огромного окна, из
которого открывается великолепный вид на озеро, что, без сомнения,
включено в стоимость блюд.
- Как вы догадались?
- По вашему кислому виду.
- Вы, дорогая, так легко отгадываете, что к чему, что это становится
опасным.
- О, это я делаю запросто. Я даже способна угадать, о чем шел
разговор, - предупреждает меня дама в розовом. - Ручаюсь, что вы с ним
говорили обо мне.
К счастью, в этот момент подходит кельнер. Правда, счастье длится
недолго, потому что, приступив к семге, Дороти снова принимается за свое:
- Не отрицайте, говорили обо мне.
- Лично я - нет.
- Значит, он говорил.
Я невольно опускаю глаза.
- Не беспокойтесь. Не стану требовать, чтобы вы повторяли его слова.
Мне они и без того известны.
- Меня это может только радовать.
- Держу пари, что он трепался о моем прошлом...
- Понимаете, когда начинаются такие разговоры, я их вообще не
слышу...
- Не кривите душой, Майкл. Мужчины всегда слышат подобную болтовню,
даже когда они глухи, как наш старый Хиггинс. А у вас, если не ошибаюсь,
слух неплохой.
- Честно говоря...
- Оставьте. Скажу вам еще более честно, что сплетни меня не волнуют.
Но Сеймур теряет меру.
- Быть может, ревнует вас... - бросаю наудачу.
- Вы думаете?
Женщина сосредоточенно смотрит мне в лицо. Потом отрицательно качает
головой.
- Он скорее ненавидит меня.
В получасовом интервале между вторым и десертом Дороти успевает
коснуться и некоторых других тем - в частности, заводит разговор о жизни
как таковой. Я стараюсь слушать ее внимательно и даже бросаю отдельные
реплики, но, пресытившись наконец розовым, взгляд мой перемещается на
озеро. По серой поверхности воды, морщинистой от вечного ветра, лениво
движется несколько весельных лодок. Вокруг буйная, сочная зелень. Вверху -
тяжелые влажные тучи. Пейзаж явно не для ревматиков.
- Жизнь сама предлагает нам многие вещи, которые иной раз силой не
возьмешь, - говорит Дороти, благодушно настроенная после вкусной еды. -
Только мы слишком глупы, чтобы оценить это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38