Но главное соображение состояло не в этом,
товарищ...
- Ш-ш-ш! Что я тебе сказал?
- Главное соображение состояло в том, что отдать им пленку, когда
наша страна так нуждается в этих сведениях, значит взять грех на душу... Я
знал, что в один прекрасный день вы придете, и эта пленка...
- ...окажется крайне полезной, чтобы искупить преступление, -
заканчиваю я фразу Тодорова.
- Да что это за преступление? Вы сами видите, что никакого
преступления тут нет, что я перед вами как на духу...
- А триста тысяч, предназначавшиеся фирме "Универсаль", те, что ты
прикарманил?
Тодоров молчит.
- Что? Язык отнялся?
- Просто я попал в безвыходное положение, - бормочет мой собеседник.
- Попал в безвыходное положение, товарищ... извините, все забываю, что не
должен называть вас по... Я не оправдал их ожиданий, и они бросили меня на
произвол судьбы... Вернее, дали мне тут, в представительстве "Форда",
жалкую курьерскую должность, лишь бы с голоду не помер... И я, поскольку
положение было безвыходное...
- Не доводи меня до слез, - бросаю я. - И прежде чем врать, думай как
следует. В Редби первым утренним поездом ты не ездил. Либо ты вообще не
ездил туда, либо ездил позже, потому что, прежде чем сесть на поезд, ты
дождался, пока откроются банки, и сделал вклад на свое имя, а потом отбыл
в "Универсаль" и устно аннулировал сделку, чтобы фирма случайно не
связалась с торговым представительством и не стали спрашивать, в чем дело,
и чтобы твоя афера не раскрылась раньше, чем ты успеешь замести следы...
- Нет, это не так, уверяю вас...
- Слушай, Тодоров, ты отменил сделку уже на следующий день после
того, как была достигнута договоренность!
- Я боялся...
- И со страха ты прикарманил триста тысяч. Чего же ты так боялся?
- Ведь я же сказал: за мной следили.
- А прежде никогда не случалось, чтобы за тобой следили?
- Случалось... Но в этот раз...
- Тодоров!.
Призыв звучит вполголоса, но довольно внушительно.
- В сущности, Джонсон посетил меня в отеле еще вечером, после того
как мы расстались с Соколовым. И вначале никаких угроз не было, одни
только обещания. Обещали много. Однако я не дал согласия, и тогда они
стали меня шантажировать этим убийством, а все остальное было точно так,
как я рассказал, кроме этой истории с деньгами, но я очень перетрусил и
действительно на другой же день аннулировал сделку и, прежде чем сесть на
поезд, отнес деньги в банк, потому что мне предстояло целые сутки ехать по
дорогам ФРГ, а в дороге все могло случиться, и потом я не сомневался, что
Джонсон, раз уж он ко мне прилип, так просто не оставит меня, поэтому я
решил на всякий случай...
- Ясно, - говорю. - Не успели они тебя немного прижать, как ты
капитулировал. А сейчас перейдем к другим вопросам.
Вопросов у меня немного, и касаются они лишь некоторых деталей,
потому что сейчас не время, да и особой надобности нет досконально
докапываться до всего. Мне просто хочется выяснить некоторые частности,
имеющие отношение ко мне, а точнее - к действиям противной стороны.
Тодоров отвечает по мере своих возможностей, а я, тоже по мере
возможности, не позволяю ему сползать с твердой почвы фактов.
- Ну, а теперь? - тихо говорю я.
Сосед смотрит на меня так, словно не понимает, что я имею в виду.
- Я хочу сказать: если мы поставим крест на всем этом, ты вернешься
домой? Не сюда, на Нёрезёгаде, а в Софию, в ту прекрасно обставленную
квартиру?..
- Да... Только бы найти способ вырваться отсюда целым и невредимым. -
Потом, немного подумав, он повторяет: - Да, еще бы. Вернусь, конечно,
только бы найти способ...
Однако в тоне обеих деклараций чего-то явно не хватает. Прежде чем
ставить крест на его преступлении, этот человек поставил крест на своей
родине.
- Впрочем, это дело твое, - говорю. - И я пришел сюда не для того,
чтобы оформлять тебе паспорт. Адрес нашего представительства ты знаешь.
Боюсь, что тебе не известно другое: что национальная принадлежность ко
многому обязывает, к тому же, Тодоров, ты забыл о национальной гордости.
- Но ведь я... Неужто вы думаете, что я...
- Я ничего не думаю. Лучше ты подумай. И если найдешь в себе мужество
раскаяться в своем предательстве...
- Но я не предатель... Вы же сами видите, что никого я не предал!
- Никого, если не считать своей родины. И если не говорить еще о том,
что ты и меня предал.
Мой приятель умолкает.
- Что? Опять язык отнялся?
- Они меня заставили... - бормочет Тодоров. - Как только им
становилось известно, что приезжает болгарин, они тут же тащили меня на
аэродром, на вокзал или на пограничный пункт. Без конца запугивали меня, и
я должен был всех узнавать... И когда вы сошли с поезда... Не знаю, как
это получилось, но, видимо, чем-то я себя выдал, потому что Стюарт схватил
меня за руку и зарычал мне в лицо: "Ты знаешь этого человека!" И я, хотя
вначале отрицал, запутался...
- Да, да, - вставляю я. - Ты до такой степени запутался, что
незаметно для себя рассказал, кто я такой и в каком чине. Ты из той породы
людей, которые, как только запутаются, обязательно сделают подлость. Я
только что услышал о последней твоей подлости. А какая была первая,
помнишь?
И так как Тодоров молчит, а мне время дорого, я отвечаю вместо него:
- Та, с Маргаритой.
- Но зачем ворошить прошлое? С Маргаритой было совсем другое... -
пробует вывернуться старый знакомый.
- Конечно, другое, но опять же подлость. Впрочем, оставим
трогательные воспоминания и вернемся к действительности. Пока что ты
выполнил лишь два пункта программы, Тодоров. И притом не блестяще. Будем
надеяться, что ты возьмешь реванш, занявшись остальными. Завтра утром ты
первым делом передашь фирме "Универсаль" известную тебе сумму. Понятно?
- Да, да. Я готов на все.
- И, кроме того, ни слова о сегодняшнем рандеву! Считаю излишним
втолковывать тебе, что выполнение этих последних условий решает твою
судьбу, не мою. Не выполнив третьего условия, ты окончательно испортишь
наши отношения. И, как я уже сказал, тебе от нас не уйти. А невыполнение
четвертого связано с серьезным риском подложить свинью не Боеву, а
Тодорову. Сам должен понимать, что наша встреча, как бы ты ее ни
изобразил, будет истолкована твоими нынешними хозяевами в весьма
невыгодном для тебя свете.
- Это точно, вы правы... - спешит согласиться Тодоров.
- А теперь сосчитай до ста и уходи, а то простудишься.
Я встаю и удаляюсь, до меня доносится "до свидания", сказанное с
явным облегчением.
Вернет ли мой старый знакомый деньги? На данный вопрос мне трудно
ответить со всей определенностью. И если в свою скромную программу я
включил и условие, касающееся финансовой стороны дела, то не потому, что я
жалею эти триста тысяч, а потому, что если Тодоров решит вернуть деньги,
то это натолкнет его на мысль о возвращении на родину. Что касается
последнего пункта, то он действительно может решить мою судьбу, но тут я
надеюсь на то, что здравый смысл Тодорова восторжествует. Если, конечно,
эгоизм можно назвать здравым смыслом.

Перед ярко освещенным фасадом кабаре "Валенсия" несколько субъектов,
раздираемых противоречивыми чувствами, рассматривают рекламные снимки
исполняемых в заведении дивертисментов, которые на этих снимках выглядят
гораздо привлекательнее самих дивертисментов. Несколько поодаль, почти на
самой кромке тротуара, стоит одинокая женщина. Стоит и ждет меня темной
ночью, словно героиня старого шлягера.
- Вы сегодня просто ослепительны, - галантно произношу я вместо
приветствия.
Но комплимент не помогает.
- Вы заставили меня ждать вас целых двадцать минут, - глядя на свои
часы, говорит Грейс ледяным тоном. - Меня, наверно, приняли за уличную
девку.
- Подходили клиенты?
- Вы первый.
- Искренне сожалею... Не о том, что я первый, а что заставил вас
ждать... Но я заказал разговор с Болгарией, и очень долго не соединяли...
- Разговор, конечно, жизненно важный, - все так же холодно замечает
героиня ночного шлягера.
- Не столько жизненно, сколько финансово! Вы же знаете, что в
отношении богатства я не могу тягаться с вашим Сеймуром.
- Тогда почему вы ведете меня в это дорогое заведение? - спрашивает
Грейс, нехотя приближаясь к входу в кабаре.
- Потому что разговор состоялся. И теперь все в порядке. А главное -
вы и в самом деле ослепительны!
В своем сером костюме из плотного шелка, нарядной кружевной блузке
белого цвета, с высоко взбитыми черными волосами она действительно
выглядит хорошо.
Программу заведения пока что заменяет неистовый вой оркестра, из-за
которого несколько дней назад бедный Хиггинс лишился последних остатков
слуха. Обстановка все та же - банально-претенциозная. Разве что публики
побольше по случаю воскресенья.
Занимаем маленький столик и молча выпиваем по бокалу шампанского,
чтобы скорее привыкнуть к розовому полумраку и к волнующему ощущению, что
мы снова вместе. Женщина, вероятно, ждет, пока стихнет рев джаза, чтобы
задать мне очередной каверзный вопрос, а я жду, пока у нее рассеется
дурное настроение.
Впрочем, разговор с Болгарией действительно состоялся - я не стал бы
прибегать к уловке, которая завтра же будет раскрыта. Между двумя моими
свиданиями - одно в тишине парка, другое здесь, в саксофонном верещании
"Валенсии", - я сумел позвонить из отеля в Софию одному знакомому и
обменяться с ним несколькими фразами, которые можно понимать по-разному. Я
бы не имел ничего против, если бы Сеймур истолковал мой звонок как запрос
по поводу его предложения. Это создало бы у него впечатление, что я к его
словам отнесся серьезно, и если медлю с ответом, то лишь потому, что жду
указаний. А для меня сейчас самое важное - выиграть время. Главная моя
задача почти решена. Остается решить менее важную, скорее личного плана -
вырваться из объятий Сеймура.
Чтобы усмирить наконец джаз, дирижер делает взмах руками, от которого
чуть не взметнулся к потолку. И тут же в мертвой до головокружения тишине
я слышу шепот Грейс:
- Майкл, вы меня любите?
- На это я уже дал исчерпывающий ответ, - нежно говорю я.
- Я имею в виду не какую-то там любовь, а скорее привязанность,
дружбу...
- А, это другое дело. Я люблю всех людей. Одних больше, других
меньше. Вы из тех, кого я люблю больше.
- А Сеймур?
- Перестаньте приставать ко мне с вашим Сеймуром. Ума - палата,
согласен, но что из этого?
- Это опасный ум, - говорит Грейс. - Близость с таким человеком
здоровья не прибавляет.
- Опасный?
- Его голова, как те тихие машины, что производят ультразвук.
- Слышал что-то.
- Машины, чьи звуковые колебания оказывают вредное действие на
организм: при меньшей мощности причиняют головные боли, а при большей -
убивают на расстоянии.
- Человеку пора привыкать к головным болям, - замечаю я, почти с
кельнерской сноровкой наполняя бокалы.
- Интереснее всего то, что Сеймур питает к вам чувства, которые вы
называете дружбой. Просто невероятно!..
- Если не ошибаюсь, он и к вам питает чувства, хотя несколько иного
свойства.
- Вы путаете времена глагола, Майкл. Он, может, и питал какие-то
чувства, но это было очень давно.
Отпив из бокала, она смотрит на меня своими сине-зелеными глазами, но
взгляд ее настолько рассеян, что, кажется, она смотрит куда-то мимо меня.
- Помните ту драку в кабаке? И то, как Уильям бросился вас выручать?
Не кто-нибудь, а сам Сеймур пришел на помощь! Если бы я не видела
собственными глазами, ни за что бы не поверила.
- А вы ждали, что он будет спокойно смотреть, как те меня убивают?
- Ну конечно, именно этого я ждала. Я нисколько не сомневалась, что
он до конца останется безучастным свидетелем, и не потому, что он боится,
не из-за неприязни к вам, нет, просто в силу привычки смотреть на жизнь
как на процесс гниения. И чтобы не пачкать руки, не станет вмешиваться в
этот процесс.
- Я и в самом деле признателен ему, что он оказал мне помощь, но я и
не подозревал, что это жертва с его стороны.
- А другой его жест?
- Какой именно? Потому что, если вы замечаете, число их стало
угрожающе расти.
- Да, по отношению к нам - точнее, по отношению к нашим с вами
отношениям.
- Но ведь вы сами говорили, что не надо путать времена глаголов?
- Это не имеет значения. Если бы кто-нибудь другой позволил себе то,
что вы себе позволяете, уверяю вас, Сеймур тут же сделал бы из него
отбивную котлету. И вовсе не из ревности, а так, в назидание, чтобы ни
один простой смертный не смел посягать на то, что принадлежит самому
мистеру Сеймуру. Можно подумать, что он в вас влюблен.
Я собираюсь что-то возразить, но в этот момент раздается
предупредительное верещание оркестра и появляется уже знакомая парочка -
госпожа с вуалью и горничная с зеркалом.
- Это, я полагаю, будет для вас интересно, - говорю я, когда оркестр
несколько поутих. - Вы, если не ошибаюсь, еще не замужем?
Какое-то время Грейс наблюдает предбрачную церемонию. Потом,
обернувшись к столу, бросает с тоскливым видом:
- Как глупо...
- Что? Брак?
- Нет. То, что в наши дни даже самое сокровенное превращается в
жалкий фарс.
- Почему фарс? Красивое тело - это не фарс.
- Тело можно показывать и без свадебной фаты, - возражает женщина.
Потом неожиданно, безо всякой связи, с каким-то ожесточением бросает: -
Ненавижу Сеймура!
- Ненависть порой весьма двойственное чувство.
- Вполне искренне вам говорю: ненавижу его настоящей ненавистью.
- Возможно. Только чем я могу вам помочь? Застрелить его?
- Обезоружьте его, одурачьте, сделайте его смешным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38