Почему же Эмми Нуут махнула рукой на высшее образование? Первая любовь? Увлеклась молодым агрономом или трактористом?
Два года назад Ваарик сам неожиданно для себя влюбился. Прямо-таки с юношеской пылкостью увлекся лаборанткой Политехнического института, с которой познакомился в летнем лагере молодых ученых, куда его пригласили выступить. Ни разу еще не испытывал он ничего подобного, своей собственной женой он никогда не был так околдован, о случайных партнершах и говорить нечего, сердце его всегда оставалось холодным. Иные общегородские или республиканские собрания волновали его больше, чем свидания с женщинами. А вот из-за лаборантки он пропустил не одно очень важное совещание и даже подумывал о том, чтобы расторгнуть свой двадцатилетний брак и жениться на Май, так звали лаборантку. Если бы у него не стояла
перед глазами судьба его предшественника, он, может быть, и сумел бы сломить сопротивление Май — девчонка считала его слишком старым,— но это воспоминание сдерживало его порыв. Странная девушка, не воспользовалась возможностью выйти замуж за солидного, с положением мужчину! Или предвидела, что может случиться, если они поженятся? Неужели он и в самом деле так стар, что не способен удовлетворить молодую темпераментную женщину? Эту мысль Георг Ваарик тут же отбросил, но червь сомнения в его душе остался. Уверенность Ваарика в своей исключительной жизненной силе была поколеблена.
Георг Ваарик еще раз взглянул на фотографию Эмми Нуут.
А вдруг юная передовая доярка тоже здесь?
Взгляд Ваарика медленно заскользил по сидящим в зале. Он обнаружил три-четыре женские головы, незнакомые ему. Но это были женщины постарше, лет под сорок.
Ваарик сказал себе, что он превращается в полного идиота, и постарался сосредоточиться на словах оратора.
«Успехи наши очевидны. Но мы не должны успокаиваться на достигнутом. Резервов у нас предостаточно. Наряду с передовыми предприятиями у нас все еще встречаются такие, где борьба за выполнение обязательств ведется слабо. Руководители отстающих заводов должны в полней мере отдавать себе отчет в том, что оки не смеют, не имеют права работать по старинке».
Знакомые слова, подумал Георг Ваарик. Правильные, но люди к ним привыкли. А тем более директор ра — общие слова они пропускают мимо ушей. Невозмутимо читают газету или перешептываются. Одним ухом, конечно, слушают, но...
Георг Ваарик не закончил свою мысль — он неожиданно увидел Майта Сангсеппа. Почему-то это открытие подействовало на него как гром с ясного неба. Чувстьо тревоги, от которого он так и не смог избавиться, получило новую пищу. Как Сангсепп оказался здесь? Почему его пригласили на встречу передовиков и руководителей крупнейших предприятий? Сангсепп не экономист, он занимался, кажется, теорией познания. А вдруг Сангсепп переквалифицировался и переходит или уже перешел на административную работу? Вопросы закружились в голове Георга Ваарика как пчелиный рой
Ваарик хорошо знает Сангсеппа. Точнее, звал. Он считал его витающим в абстракциях умником, для которого сам человек и конкретная жизнь ничего не значат. Которому ни до кого и ни до чего нет дела. Когда-то он думал о Сангсеппе лучше. Но в конце пятидесятых годов Сангсепп неоднократно критиковал его. Не критиковал даже, а грубо нападал. На научных-студенческих конференциях. В университете Сангсепп изучая математику, но в аспирантуру пошел по философии. В конце пятидесятых и начале шестидесятых Сангсепп был одним из самых ярых разоблачителей догматизма. Лег шесть-семь он сверкал как бенгальский огонь, а потом исчез, во всяком случае до столицы его лучи не доходили. Чем он теперь занимается? Чего доброго, уже доктор философских наук? Вряд ли, такое Ваарик не мог бы проглядеть. В свое время Сангсепп пытался прошибить головой стену, говорили, что он в пух и прах разругался со своим руководителем доцентом Лаанетом. Сангсепп защищал свою точку зрения с ослиным упрямством и не желал считаться с замечаниями руководителя и кафедры. К защите его диссертацию не допустили, тогда Сангсепп сам перевел ее на русский язык и отослал в Москву; Лаанет свое-временно узнал об этом, съездил в Москву — то ли в Институт философии, то ли в университет, и Сангсеп-пу диссертацию вернули. Говорили, что Лаанет поступил подло: он вырвал из контекста и сопроводил своими комментариями формулировки Сангсеппа из разных его выступлений. Какой-то специальный журнал все же опубликовал одну главу в сокращенном варианте.
Время не стерло в памяти Георга Ваарика многие высказывания Сангсеппа, особенно те, что были направлены против него. На факультетском открытом партийном собрании Сангсепп иронизировал над диссертацией Ваарика — какая, мол, польза обществу от такой науки, которая собирает и накапливает данные всего лишь для того, чтобы с их помощью лишний раз объяснить и подтвердить господствующую в данный момент точку зрения, не имея смелости отнестись критически к общепринятым взглядам на вещи? Для настоящего ученого факты действительности всего лишь исходный материал для исследовательской работы, так сказать, фундамент, на который опираются его выводы и обобщения — если он вообще способен анализировать и обобщать. А как поступил Ваарик? Он закрыл глаза на факты, которые даже слепому доказали бы, что машинно-тракторные станции утратили свою прогрессивную роль, что интересы развития сельского хозяйства требуют передачи тракторов и комбайнов колхозам и совхозам. Ваарик или проигнорировал факты действительности, или не сумел увидеть их — и то, и другое недопустимо для серьезного ученого. Необходимо отличать непредубежденное научное исследование от манипулирования фактами.
Георг Ваарик вспомнил каждое слово Сангсеппа так ясно, будто тот стоял у него за спиной и шептал ему на ухо те давние обвинения. У Ваарика была слишком хорошая память, особенно это касалось всего того, что кто-нибудь когда-нибудь говорил о нем. Ваарик понимал, такая цепкая память не облегчает ему жизнь, даже, наоборот, усложняет — треплет нервы, портит настроение и лишает сна, но не мог ничего с собой поделать; его память, как хорошо отрегулированная самонакапливающая ЭВМ, сохраняла все, что относилось лично к нему. На том самом собрании Сангсепп сказал, что состоятельность или ошибочность политических, в том числе и политико-экономических взглядов докажет сама жизнь, докажет история; политика сама по себе — не материал для доказательства, но вполне может быть объектом исследования. Вот эту-то высказанную в пылу полемики мысль доцент Лаанет и использовал против своего упрямого ученика. Он истолковал ее как ревизионистскую попытку поставить под сомнение состоятельность исторических положений, содержащихся в партийных документах, в решениях съездов, конференций и пленумов. На собрании Ваарик находчиво отразил нападки Сангсеппа, так, по крайней мере, казалось ему самому. Сначала он подробно остановился на революционной роли машинно-тракторных станций в развитии социалистического крупного производства, как из рога изобилия сыпал цифрами, доказывающими это, покритиковал немного и себя за то, что недооценил некоторые факты в деятельности машинно-тракторных станций, а под конец, будто мимоходом, заметил, что сейчас, как грибы после дождя, повыскакивали словоохотливые мальчики, с завидной самоуверенностью болтающие о вещах, которые они не изучали, в которых у них нет ни личного опыта, ни знаний, приобретаемых только упорным исследовательским трудом. В сенсационных отечественных и зарубежных статьях они на лету схватывают эклектическою бессмыслицу и пытаются выдать ее за новое слово в науке. Люди, которые и понятия не имеют о сложности ситуаций прошлых лет, становятся в позу судьи и начинают поучать, как тот или иной ученый должен был вести себя в тот или иной период. У русских есть хорошая пословица: после драки кулаками не машут, Ваарику даже аплодировали.
Все это пришло Георгу Ваарику на ум, и он насто* рожился. Странно, и в самом деле странно, что он та& долго ничего не слышал о Майте Сангсеппе. Послед* ний раз они встретились более десяти лет назад в Риге,, на прибалтийском симпозиуме по общественным на* укам, где Сангсепп в своей бесцеремонной манере задавал докладчику каверзные вопросы. Справился ли он со своим кризисом? Самых запальчивых заводил неуравновешенных споров конца пятидесятых — начала шестидесятых годов Ваарик считал мальчишками, которые из-за отсутствия жизненного опыта и в силу поверхностности своих знаний под напором новых явления потеряли почву под ногами. Ваарик, старше их всего лишь на пять-шесть лет, старался относиться к ним пре-небрежительно, но настроение они ему портили порядком. Вот и теперь он начинал все больше нервничатьй несмотря на то что умом ясно понимал, что ни Май г Сангсепп, ни сангсеппство, как своего рода явление, ему сейчас не опасны. Он старался внушить себе, что на сегодняшнем собрании Сангсепп случайный гость. И все же невольно подумал — уж не Сангсепп ли запланирован выступить вместо него? Иначе почему он, не поднимая головы, читает и правит какой-то текст?
Майт Сангсепп и в самом деле записывал что-то з большого формата записную книжку, лежащую у него на коленях.
Дело принимало серьезный оборот.
Георг Ваарик стал внимательно разглядывать Санг-сеппа, сидевшего на четыре ряда впереди и на шее и» мест правее, то есть совсем недалеко. Высокий лоб Сангсеппа казался в профиль еще выше. Лет десять тому назад он носил длинные, по самые плечи, волосы, теперь они были сострижены довольно коротко» зато он отрастил пышные бакенбарды. Одет Сангсепп был, как и в прежние времена, в шерстяной джемпер, правда одноцветный, раньше он предпочитал пестрые. Он, чего доброго, так и не защитил кандидатской диссертации?
Нем же он пишет?
Ваарик напряг зрение и пришел к выводу, что в руках у Сангсеппа не остро отточенный карандаш, а шариковая ручка или фломастер. Кажется, все же фломастер. От этого ему как будто бы даже полегчало. Георг Ваарик снова повторил себе, что в присутствии Сангсеппа на собрании нет ничего необычного, и уж, во всяком случае, это не имеет никакого отношения к нему. И не все ли равно, чем Сангсепп пишет. Он, Ваарик, и впрямь раздулся как мыльный пузырь, если всегда и во всем считает себя пупом земли. Ваарик обрадовался, что нашел силы посмеяться над собой, Прекрасно, что хоть на миг он способен посмотреть на себя со стороны.
Глупо доводить себя до такого состояния, что сны начинают портить настроение.
«Нельзя допустить, чтобы понятие эффективности превратилось в бессодержательный штамп, не доходящий до сознания людей,— неслось с трибуны.— Мы должны добиться такого положения, чтобы каждый работник, на каком бы посту он ни трудился, осознал свою личную роль в деле повышения эффективности производства и эффективного использования материальных и финансовых ресурсов».
«Эффективность и качество, эффективность и качество»,— механически повторял Ваарик.
Поняв окончательно, что сегодня он не в силах сосредоточиться на докладе, Ваарик снова взял в руки газету. Теперь он осторожно развернул «Рахва Хяэль» и скользнул взглядом по заголовкам. Опять ничто не привлекло его внимания. Он стал читать «подвал», но так и не сдвинулся с первого столбца. Сложил газету и засунул ее в карман пиджака. Переменил положение. Откинулся на спинку кресла и вытянул ноги. Носками ботинок задел пятки сидящего впереди инструктора райкома, тот всегда подбирает ноги под стул. Иные психологи утверждают, что такая поза свойственна скромным, даже робким, людям и скрягам, кажется. Рийв и в самом деле человек скромный, но не робкий, только недавно он резко критиковал их министра, а министр давно завоевал широкое признание и авторитет. Ваарик немного подтянул ноги обратно.
Феликс Кийстна опять вынул зеркальце и украдкой разглядывает лицо. И в этот раз ковыряет свой прыщ.
«У каждого человека свои заскоки», — подумал Ваарик.
Что же все-таки пишет Саигсспп? Если Сангсепп не выступит, то поистине Савл стал Павлом, раньше у него никогда не хватало терпения высидеть спокойно на собрании. Ваарик успокаивал себя, что сегодняшнее совещание не чета студенческим сборищам, степень организационной подготовки несравненно выше.
И все-таки тревога его росла.
Тут Ваарик услышал шепот, что в буфете продается чешское пиво, и у него мелькнула мысль, не купить ли его про запас. Чешское пастеризованное пиво хранится долго, было бы здорово попотчевать им в бане друзей, поддав сначала хорошенько пару. У Ваарика стало привычкой приглашать друзей в свою баню, своей он называл институтскую, строительство которой в подвале служебного здания потребовало от Ваарика много усилий и изворотливости: банк заартачился... Ящик пива пригодится как нельзя лучше. В старину говорили не «ящик», а «корзина»: корзина пива. Тогда пиво транспортировали в деревянных, теперь в картонных ящиках.
По залу прокатился шумок.
Георг Ваарик очнулся от своих мыслей. Полноватый мужчина слева от него, профсоюзный деятель, председатель какого-то комитета, наклонился к нему и спросил шепотом:
— Что он сказал?
— Прослушал,— признался Ваарик. Профсоюзный деятель был человеком понятливым, с ним можно было не хитрить, к тому же от него ничего не зависело.
Они улыбнулись друг другу.
Из нагрудного кармана профсоюзного деятеля торчали колпачки шариковых или авторучек. Три тупых блестящих кончика.
Взглянув снова на Саигсеппа, Ваарик обнаружил, что тот бросил писать и внимательно слушает докладчика.
Ваарик решил узнать в перерыве список выступающих. Если там имя Сангсеппа, то...
Конец доклада Ваарик также проспал. Он, конечно, не задремал — такого с ним на собраниях еще ни разу не случалось, — просто его мысли были заняты другим. Он не размышлял над какой-нибудь одной определен-» ной проблемой, как это нередко случалось на совеща* ниях, не представлявших для него никакого интереса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40