В тот раз он даже выступал, правда, его выступления газеты не напечатали, только в обзоре, среди других, было упомянуто и его имя. Ваарик почувствовал себя задетым: ведь он говорил с азартом, его прерывали аплодисментами. Через десять лет он был рад, что ею речь не опубликовали. Тогда-то он и рассказал своим ближайшим друзьям, что ему пришлось так сильно изменить, исправить и дополнить свою речь, что в конце концов это была уже не столько его речь, сколько инструктора комитета комсомола Яаиберга. В чем состояли эти поправки, этого Ваарик подробно не объяснил, просто Яанберг бесцеремонно вымарал все его запальчивые высказывания. Друзьям Ваарик признался, что в те времена он был наивным сосунком, принимал за чистую монету все, что говорилось и писалось. Только позднее его глазам открылись разные перегибы и упрощения, которые он в свое время не сумел разглядеть. Но об одном Георг Ваарик не сказал никому, О том, что иногда ему кажется, будто именно то большое совещание и избрание в президиум повлияли на его характер, заставили его искать возможности выдвинуться и завоевать общественное признание. Вот так он и начал раздуваться, как мыльный пузырь.
Позднее его уже ни разу не выдвигали в президиумы крупных республиканских совещаний. Георг Ваарик давно понял, что его'должность не из тех, которые почти автоматически обусловливают избрание занимающего этот пост во всевозможные президиумы. Да его это не очень-то и огорчало. Воспоминание о давней мечте
только навевало легкую грусть, как вообще воспоминание о далекой юности. Но за составом президиумов он и теперь следил пристально. Это помогало ориентироваться. Если кого-нибудь из постоянных завсегдатаев президиумов переставали избирать, можно было быть уверенным, что выше этот деятель уже не поднимется, скорее всего, звезда его скоро закатится. Георг Ваарик уже не судил о человеке по его весу в общественной жизни, как в молодости, но и не преуменьшал значения подобной информации.
В тот день Георг Ваарик чувствовал себя паршиво. Как уже сказано, ночью он спал плохо. В последнее время он страдал бессонницей. Ваарик даже обратился к психиатру: терапевты ограничивались выпиской снотворных и успокоительных лекарств, но принимать пси-хофармаконы ему не хотелось. Мальчишкой он слышал от взрослых мужчин, что употребление снотворных за несколько лет превратит мужчину в импотента, и этот разговор он запомнил крепко. Особенно потому, что один из говоривших был доцентом университета, в те годы для Ваарика это много значило. Теперь ученые степени и звания уже не имели в его глазах прежнего веса, но слова доцента Тыумаа время не выветрило из его памяти. Наоборот, они еще крепче засели в его сознании: через несколько лет жена Тыумаа бросила мужа и сошлась с унтер-офицером кавалерийского полка, об этом сплетничали в их округе жены лавочников и домовладельцев. Женщины шептались и о том, что Тыумаа пасовал в постели.
Разъяснения психиатра не могли поколебать давней уверенности Ваарика. Георг Ваарик гордился своей мужской силой, впервые он вступил в связь уже в шестнадцать лет, это была вдова, старше его на десять^ лет; ее муж погиб в полицейском батальоне в 1943 году под Невелем. Вдова эта возвысила его в собственных глазах, она утверждала, что мужчина он просто исключительный. Читая недавно Бабеля, Ваарик подумал, что в молодости он, пожалуй, не уступал тому мяснику с восточного базара, который ночь напролет не давал покоя своей молодухе.
Психиатр внимательно осмотрел его, расспросил обо всем, как на исповеди, между прочим поинтересовался, не заметил ли он у себя ослабления сексуального влечения. Ваарик ответил отрицательно, хотя это и не вполне соответствовало истине. Он искренне верил, что
его мужские значительно выше средних, и не хотел ничего лишаться, поэтому и отказался от снотворных. Психиатр посоветовал ему поменьше обременять себя умственным трудом, больше бывать на свежем воздухе, заниматься оздоровительным бегом и физической работой, но и не отказываться от снотворных, если все предложенные им меры не помогут наладить сон. Последний его совет Ваарик пропустил мимо ушей.
Выслушав рассуждения врачей и их советы, почитав медицинскую литературу, Георг Ваарик сам поставил диагноз: стресс. Он явно перетрудился, переборщил со всевозможными обязанностями. Однажды ночью, мучимый жуткими кошмарами, он спросил себя: стоило ли так трепать нервы из-за директорского кресла и биться над диссертацией? Ваарик пошел еще дальше — он стал сомневаться, нужно ли ему было вообще заниматься наукой. Но и на этот раз, как обычно в таких случаях, он отогнал все сомнения. Депрессии подвержены все люди умственного труда, любая личность с сильно развитым чувством самокритики, и его сомнения возникли на этой же почве. Он не смеет опускать руки и отстраняться от общественной жизни, наоборот, должен euje больше подстегивать себя. Его звездный час впереди, ведь ему нет и пятидесяти.
Что касается этого совещания, то из-за него Ваарик стал нервничать уже несколько дней тому назад. Обычно собрания и совещания не вызывали у него отрицательных эмоций — наоборот, чем авторитетнее форум, тем прекраснее он себя чувствовал. Главное — быть среди приглашенных; он сильно расстраивался, если его обходили. Правда, бывало, он шел на собрание с тяжелым сердцем: в тех случаях, когда ему предстояло отчитываться и можно было опасаться более резкой, чем обычно, критики. Сегодня ему не нужно было ни доклад делать, ни в прениях выступать, а просто присутствовать. Сначала, во время подготовки совещания, ему посоветовали взять слово в порядке обсуждения, назвали даже вопросы, которые он мог бы затронуть, однако позднее сообщили, что выступать ему не обязательно. В ответ на это Георг Ваарик сказал организатору совещания, что он и не успел еще подумать над своим выступлением: дел по горло, и он охотно воспользуется возможностью не выступать. В действительности же конспект речи был у него написан. Ваарик никогда не записывал слово в слово того, что он собирался говорить, выступления по конспекту удавались ему лучше. Написанный текст исключал импровизацию, а именно она придавала его выступлению особую окраску. Так, по крайней мере, считал он сам.
Узнав, что выступать ему не нужно, Георг Ваарик будто бы и вправду почувствовал облегчение: как-шд-как, одна дополнительная обязанность свалилась с плеч. Однако позднее у него появились опасения и предположения, тревожившие его все больше. Ваарику показалось, что к нему, директору института, относятся без должного почтения. Неужели он и впрямь дутая величина и им можно пренебречь? Он никак не мог понять, почему ему сначала предложили выступать, а потом передумали. Только ли потому, что согласились с категорическим требованием Кивикаара ограничить число выступающих — чтобы совещание не растянулось на два дня? Даже если это и так, не очень-то приятно сознавать, что именно твое выступление посчитали несущественным и решили обойтись без него. А ведь теперь его акции должны были бы подняться. По-видимому, частыми выступлениями он подпортил свою репутацию. Надо, пожалуй, на какое-то время стушеваться, подниматься на трибуну только в тех случаях, когда испытываешь в этом глубокую внутреннюю потребность, когда просто не можешь не выступить. Дежурные речи нужно перечеркнуть жирной чертой. Или же дело обстоит намного хуже?.. И его время проходит? Нечто вроде отрицания отрицания: выдвинули, чтобы отбросить?
Когда Георг Ваарик после двух-трех часов томительного метания в постели наконец уснул, он снова увидел тот странный сон, который уже не раз лишал его душевного равновесия и наполнял чувством страха. Во сне с ним происходило нечто непонятное и жуткое: его кожа истончалась, как оболочка чрезмерно надутого мыльного пузыря, да и чувствовал он себя мыльным пузырем и все время боялся, что вдруг кто-нибудь проткнет его каким-нибудь острым предметом, ну, хотя бы хорошо отточенным карандашом. Или прожжет горящей сигаретой. И он был все время начеку: избегал курильщиков, мужчин с тростью, а особенно мальчишек — каждый из них мог оказаться хулиганом, боялся и женщин, у которых в руках были зонты с острым концом. Складные тупоносые зонты его не пугали. Он несколько раз просыпался и шел на кухню есть мед — говорят, мед хорошо успокаивает. По стоило ему задремать, и он снова видел тот же сон. Дошло до того, что Ваарик уже боялся уснуть. К счастью, два предутренних часа прошли более спокойно. Обычно утром он не помнил, что ему приснилось, по сои о мыльном пузыре засел в памяти до малейших деталей. Даже жуткий страх, что его могут проткнуть, не проходил полностью.
Георг Ваарик заметил, как, передаваемые из рук в руки, двигались по залу к президиуму сложенные белые листочки из блокнотов: участники совещания посылали председательствующему заявки на выступления. Ваарик глядел на эти записки с завистью. У него вдруг появилось желание все-таки выступить. Он не должен сдаваться, даже если он мыльный пузырь... «О господи! — попытался он направить свои мысли в другое русло.— Что за чушь лезет мне в голову?.. Я превратился в суеверную старуху, которая дает запугать себя вещим сном!»
Георг Ваарик заставил себя слушать.
«Мы пока не умеем еще должным образом пользоваться находящимися в нашем распоряжении материальными ресурсами. Нередко ведем себя так, как будто живем одним днем. Быть бережливее, производить экономичнее — вот требование времени».
Тут внимание Ваарика снова рассеялось. Он почувствовал, как в голове что-то неприятно сжалось.
Двое сидящих перед ним мужчин переговаривались шепотом:
— По-моему, в подобном учреждении нет вообще никакой надобности.
— Москва уже дала свое согласие.
— Комитетов и так слишком много.
— Руководителем, говорят, назначат Лахевеэра.
— Не думаю, что это что-нибудь изменит.
— Ио сейчас вообще никто ничего не делает.
— А как же с принципом экономии?
— Лахевеэру энергии не занимать...
Дальше Ваарик не слушал. Он и так знал все, о чем они шептались. Для него не была новостью организация нового комитета, а также и то, что его председателем назначат Лахевеэра. Лахевеэра он знал хорошо. Это был действительно энергичный и инициативный человек, руководитель экстракласса с большим опытом. Может быть, староват, чтобы укомплектовать и запустить новую головную организацию, но за спиной Лахсра стоит Кивикаар — пожалуй, Лахевеэра утвердят, iiec у Кивикаара сейчас больше, чем у иного деятели из высших сфер. Эти двое впереди были ему незнакомы. Странно, на совещании вообще много новых, неизвестных ему людей. Смека поколений. Во всех областях выдвинулось много новых людей. В науке тоже.
В ту же секунду Ваарика передернуло: его взгляд упал на карандаш в руках у Кивикаара. Ваарик быстро отвел глаза.
Теперь его глаза остановились на Феликсе Кийстна, сидящем на два-три ряда впереди него. Кийстна любил сидеть в первых рядах, сегодня почему-то выбрал место подальше. Опоздал, что ли... Ну вот, опять он вынул из кармана зеркальце и разглядывает себя. У Кийстна привычка во время заседания проверять в зеркале свою внешность. Поправил волосы и галстук, потом обнаружил на подбородке какой-то прыщик и стал его ковырять. Глупая привычка развлекаться с зеркалом.
«В каждом вопросе нам следует искать самые оптимальные, научно обоснованные решения»,— неслось с трибуны.
Ваарик подумал, что теперь стали много говорить о науке и о научном подходе к производственным проблемам, говорят и те, кто не имеет ни малейшего представления о том, что означает применение научных методов в экономике. По своему опыту Ваарик знал, как трудно изучать и анализировать экономику, в том числе сельскохозяйственное и промышленное производство, объективные и субъективные факторы могут связаться в такой узел, что сам черт в них не разберется. Даже Сталин ошибся, когда критиковал Санина и Венжера, советовавших продавать колхозам основные орудия производства — тракторы и комбайны.
Взгляд Георга Ваарика снова упал на стол президиума и опять сосредоточился па карандаше в руках Кивикаара, показавшемся ему неестественно длинным и острым. Ваарик старался внушить себе, что с такого расстояния не видно, чем Кивикаар пишет — карандашом или шариковой ручкой, что остро отточенный карандаш — всего лишь плод его воображения и он должен выбросить из головы подробности того идиотского сна. Желая отвлечься от навязчивых мыслей, Ваарик вынул из кармана газету и осторожно, чтобы бумага не зашуршала на весь зал, развернул ее,
На первой полосе было помещено несколько заметок о том, что принятые на себя социалистические обязательства необходимо выполнять. Ваарик пробежал глазами по столбцам и перевернул страницу. Его взгляд задержался на фотографии молодой доярки. Это не была шаблонная композиция, изображающая доярку с подойником или доильным аппаратом и с коровой, отличившейся высокими надоями; с фотографии на Ваа-рика смотрела миловидная девушка в ладно сидящих, явно иностранного происхождения, джинсах, она стояла, слегка расставив ноги, как манекенщицы в журналах. Пожалуй, немного полновата, но миловидная, с кокетливой улыбкой. Как же ее зовут? Эмми Нуут. Новое имя, во всяком случае Ваарик встречает его впервые. Он с любопытством прочел текст под снимком. Текст тоже не был стереотипным. В уста доярки не были вложены слова о важности выполнения обязательств, не говорилось в нем и о килограммах надоенного молока, а Эмми Нуут не называли передовиком, на которого нужно равняться; просто коротко сообщалось, что девушка, закончившая среднюю школу с похвальной грамотой, начала работать на ферме, работа тяжелая, оставляет мало свободного времени, но скоро будет легче, ее подруга возвращается из декретного отпуска. Георг Ваарик подумал: почему же девушка, окончившая школу с похвальной грамотой, не пошла учиться дальше? Он всмотрелся в фотографию внимательнее. Девушка нравилась ему все больше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40