Если он в чем-то и был виноват, то лишь в том, что не сумел предвидеть хода войны и убедить Велли эвакуироваться. К этому выводу он пришел сейчас. В сорок первом году у него не было времени для долгих рассуждений и взвешиваний. Приказ о погрузке пришел неожиданно. Они только договорились, что он осмотрится там, в сибирском городе, куда переводят школу, и если война затянется и он останется при школе, то подыщет квартиру и Велли приедет к нему. Кто мог тогда предположить, что Красная Армия отступит до Москвы и Ленинграда, а война продлится так долго и перевернет всю жизнь в Эстонии.
Службу в армии майор Роогас считал своим призванием. Говоря так, он не преувеличивал, хотя в последнем классе средней школы он не думал, что станет офицером. Так же как большинство выьускннков гимназий, его послали на курсы аспирантов. Других после отбытия срока воинской повинности демобилизовали в звании липников, а ему предложили остаться в армии. Если бы перед Лаури Роогасом открылись какие-нибудь другие перспективы, он едва ли принял бы это предложение. Но хороших перспектив не было. Место практиканта в какой-нибудь конторе или должность кондуктора не привлекали его (бывших аспирантов иногда принимали работать на железную дорогу). Если уж носить форму, то военную. У него был хороший слух и приятный, мягкий баритон, но для карьеры певца его музыкальные способности были все же недостаточны. Профессия военного начала ему нравиться, не то в сороковом году он ушел бы в отставку. Потом он благодарил бога, что не сделал необдуманного шага.
Да, в конце войны и еще много лет спустя майор Роогас тяжело переживал из-за того, что Велли не дождалась его. Роогас знал, что значит потерять человека, которого глубоко любишь. И поэтому он думал, что физические страдания, которые сейчас переносит Андрее Лапетеус, не больше тех, которые ему еще предстоят. Если только не устранятся подозрения, что Реэт обманула его...
з
Жизнь в теле Андреса Лапетеуса поддерживали переливаниями крови, уколами, кислородом.
На четвертый день он открыл глаза, но не понял, где находится и что происходит вокруг него. На вопросы врачей он отвечал бессвязно или вообще не реагировал.
На шестой день он вдруг ясно спросил:
— Когда меня выпишут?
Санитарка, убиравшая палату, успокоила:
— Сперва поправьтесь, уйти успеете.
Лапетеус был весь в бинтах. На лице виднелись только глаза и рот. Странно блестевшие глаза, казалось, находились в глубоких колодцах.
1 Липник-младшее офицерское звание в армии буржуазной Эстонии.
— Мне нужно уйти.— Голос Лапетеуса звучал бессильно, тускло.
— Вы у нас всего несколько дней. Если уже сейчас выписку рветесь, что же вы будете делать через месяц. Здоровье возвращается не так быстро, как нам хотелось бы.
Он следил за санитаркой.
— Кости целы?
— Спросите у докторов, они вернее скажут. Не беспокойтесь, здесь склеивают кости и сращивают мускулы. Главное — будьте терпеливы и не нервничайте излишне. Принести вам что-нибудь? Быть может, соку?
— Калекой, значит, не останусь?
— Такие мысли выбросьте из головы,— санитарка ободряюще улыбнулась.— Все хотят страшно быстро на ноги встать. Дайте срок. Сегодня у вас руки свинцовые, ноги не держат, а через месяц сила вернется. Сможете гири поднимать — руки разминать.
— Литр или два крови —это пустяки.
— Если крови не хватит, подкачают. У нас всякие чудеса делают. Л теперь лежите спокойненько. Разговор утомляет. Сок здесь, видите? Клюквенный. Пейте!
Она приложила стакан к губам Лапетеуса; тот отпил, глубоко перевел дух и произнес:
— Снег тоже утоляет жажду. Безвкусный... но...
— Отдохните, отдохните. Успеете наговориться. Я положу звонок поближе к руке. Если что понадобится —-нажмите на кнопку.
Глаза Лапетеуса лихорадочно поблескивали:
— Нас было двадцать два, к утру следующего дня осталось пять. Тогда вот и я, сами видите... И Роогас... Я должен...
Он устал и не договорил. Собрал силы и с трудом закончил:
— Там Паювийдик и Хаавик... И Пыдрус. Санитарка в коридоре рассказывала сестре:
— Опять бредит. Сперва толково говорил, спросил, что с ним. Целы ли кости и не останется ли калекой. Потом опять стал заговариваться. Я ему морсу дала.
На десятый день Лапетеус ясно понял, что произошло. Позвал врача и попросил никого к нему не пускать. Кроме работников милиции и должностных лиц с комбината или из совнархоза. О своем здоровье он не задал ни одного вопроса.
Лежал почти неподвижно и ни с кем не разговаривал. Если у него спрашивали что-нибудь в связи с лечебными процедурами, он отвечал одним-двумя словами. В другое время он на вопросы не реагировал. Лежавший на соседней кровати больной, у которого была ампутирована нога, вскоре оставил его в покое.
— Сводит счеты сам с собой,— заметила санитарка старшей сестре.
— Директорская гордость из него выпирает,— высказала свое мнение старшая сестра.— Этот журналист или корреспондент, который за его женой ухаживал, был его друг. Жена сама говорит.
Доля правды в словах санитарки имелась: многое из того, что Андрее Лапетеус забыл, снова ожило в его воображении. Воспоминания зачастую были так живы, что ему казалось, будто все это происходит сейчас. Порой, когда не снижавшаяся температура поднималась особенно высоко, сегодняшнее выключалось из сознания, и он словно жил только вчерашним...
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Аидресу Лапетеусу сообщили, что его вызывают в райком партии. Он только что вернулся из командировки, устал, был не в настроении. Поблагодарил передавшего вызов и попытался угадать, что от него опять хотят.
Зазвонил телефон.
Едва он переговорил с Метсакюла, как позвонили снова. На этот раз с объединенных лесопилен. Попросили ускорить утверждение нового главного инженера.
«Может, о политучебе или назначили в какую-нибудь проверочную бригаду?» Лапетеус снова подумал о том, что могло ожидать его в райкоме.
Тут же постучали. Вошла секретарша министра и подала какое-то заявление, на углу которого толстым красным карандашом было размашисто написано: «Тов* Лапетеус! Прошу проверить».
Он скользнул взглядом по заявлению и отложил его в сторону.
— Товарищ министр просил напомнить, чтобы вы зашли к нему вечером со сводным отчетом.
Сказав это, секретарша улыбнулась и ушла.
Лапетеус хотел спросить у своего заместителя, как дела со сводным отчетом, но телефон не ответил.
Он написал на одном из настольных блокнотов: «Сводный отчет» и набрал новый номер. На этот раз он связался с Управлением железной дороги и потребовал, чтобы в Туду направили больше вагонов.
Окончив телефонный разговор, превратившийся в яростный спор со взаимными обвинениями, Лапетеус почувствовал, что устал больше обычного. Он не спал толком четверо суток. Вирумааский уезд отставал по заготовкам, и он ездил туда, чтобы подтолкнуть дело, В разгар сезона Лапетеус приезжал из одной командировки и сразу же уезжал в другую. Ездил по леспромхозам и лесопунктам, проверял и налаживал, организовывал и воодушевлял, убеждал и, если нужно, ругал без стеснения, пользуясь и самыми крепкими выражениями.
Он мог бы выполнять свои обязанности и со значительно меньшей тратой энергии. Его предшественник большую часть времени сидел в министерстве и тоже справлялся. Но Лапетеус предпочитал бывать на лесосеках и на магистралях, куда свозили лес. Поэтому он тонул в работе, особенно зимой, в нервные дни кампании лесозаготовок. Составление отчетов и сбор информации, что его предшественник считал самым важным, он возложил на своего заместителя, а сам спешил туда, где задерживалась рубка и вывозка леса.
Все удивлялись, что, так много работая и разъезжая, Андрее Лапетеус находил еще силы для учебы. Он не берег себя. В бытность свою командиром роты он первым поднимался утром и последним ложился вечером, используя ночные часы для подготовки к занятиям и изучению уставов. Так поступал он и теперь. Поздно вечером приходил домой и сразу же начинал копаться в конспектах. Конспекты и тетради можно было увидеть в его руках и в купе вагона и в кабине грузовой машины, в гостиничном номере и в бараке лесопункта. Он не тратил времени впустую. Пять-шесть часов сна ему хватало. Когда же в голове начинали вперемежку кружиться отчеты и сводки, формулы и теоремы, он отдыхал вечер-два, ходил в театр или довольно крепко выпивал с кем-нибудь из знакомых, обычно с Виктором Хаавиком. После такого «расслабления нервов» — термин Виктора Хаавика — он ворочал дальше в старом духе. Все курсовые работы, семинары и экзамены сдавал в предусмотренное время. Только в том случае, если какая-нибудь командировка задерживала его в Килинги-Нымме или в Сонда, он на неделю-другую договаривался об отсрочке.
— Вы железный человек, но — простите меня — сумасшедший,— шутя выговаривала ему Реэт Силларт, рослая молодая блондинка.— Учиться нужно, я не представляю себе современную жизнь без работы и учебы, но,— улыбнулась она,— никому из нас не дано двух жизней.
Андрее Лапетеус понимал, что за улыбкой Реэт Силларт что-то скрывалось. Он ответил: общество, члены которого не хотят напрягать головы, захиреет. И добавил вычитанную мысль, что социализм не строят, лежа на печй1 Только слово «печь» он заменил диваном.
Реэт Силларт снова улыбнулась.
— Я понимаю вас,— неожиданно серьезно сказала она.— Такие люди, как вы, способны сдвинуть горы. Не всем это под силу.
— Слишком много ворочаешь, капитан,— говорил Хаавик.— Сжигаешь себя. Обществу не нужны преждевременные развалины. Посылай на места своего зама. И с учебой знай меру. Не так уж валено, получишь ты диплом на год позлее или раньше.— Он не понимал, для чего старается Андрее.
Лапетеус ответил, что не хочет, чтобы его столкнули с мчащегося поезда в канаву.
Виктор Хаавик с восхищением смотрел на друга. Он всегда высоко ценил основательность и последовательность Лапетеуса. Но то, как теперь тот прямо-таки с упорством вола лез вперед, затмевало впечатление военных лет. Конечно, что касается опасения быть столкнутым, то это Хаавик понимал. Он и сам не хотел бы .глядеть, раскрыв рот, вслед неудержимо спешащему времени, да еще находясь в каком-нибудь деревенском захолустье или крохотном городишке. Время действительно требовало бойкости и настороженности, сообразительности и гибкости. Но молено идти в ногу с лшз~ нью и ценой меньшего напряжения, Об опасности перегореть он говорил Лапстеусу потому, что сам боялся этого. Он хотел и старался жить полной грудью, жить так, чтобы каждый день был полон новых, волнующих переживаний и впечатлений. А так горб ломать, как это делает Андрее, значит отупеть, износиться, преждевременно одряхлеть. Да, поведение Лапетсуса порой представлялось ему бездумной торопливостью.
2
Иногда Виктору Хаавику казалось, что Лапетеус топит себя в работе и учебе из-за Хельви. Хаавик не лез к нему в душу, чтобы выяснить, почему расстроились его отношения с Хельви. Всегда ведь и увлекаются и охлаждаются. Горят и остывают. Любят и пресыщаются. Знакомятся, живут и расходятся. Лучше перетерпеть кратковременное царапанье совести, чем до конца дней жить тупо, скучно. Но когда Андрее как-то снова отыскал его, чтобы отдохнуть вечерком от вечных хлопот, Хаавик куда-то позвонил, потом повел товарища военных лет в кафе, где познакомил его со своей знакомой по работе, молодой и очень веселой женщиной, а также с ее подругой, такой же молодой и еще более веселой. Из кафе перешли в ресторан, оттуда домой к приятельнице знакомой Хаавика. Ее квартира в Кадри-орге оказалась и просторной и уютной. Лапетеус танцевал и веселился. Но впоследствии, когда его партнерша снова напомнила о себе по телефону и пригласила в гости, он резко отказался. Это не осталось секретом для Хаавика, и убеждение, что Лапетеус не дает себе поблажки из-за Хельви, углубилось.
Сам Хаавик работал в редакции городской газеты. Его величайшее желание — поселиться в столице — исполнилось. Он охотно посещал родной Пайде, но остаться там насовсем — об этом больше не могло быть и речи. Отец Хаавика умер во время оккупации. Виктор узнал, что отца из-за него вызывали на допрос в полицию, держали в камере, но потом все же отпустили, Хаавик выслушал мать, подумал и сказал:
— Отца убили фашисты.
— Нет, нет, Виктор. Он вернулся через два дня, и у него все было в порядке. Жаловался только, что страшно проголодался. Съел четыре тарелки молочного супа и несколько ломтей сепика В полиции им дали только жиденькую капустную похлебку и кусочек кислого хлеба. А это не для него. Он ведь кислого хлеба есть не мог, от кислого у него была изжога, сам знаешь. Трогать не трогали. Боялся он сильно, но вышел с целой шкурой.
— Если бы его не арестовывали, он жил бы и сейчас.
— У бедняжки опухоль была во весь живот.
— С опухолями иногда живут годы,— не уступал сын.— Запугивали и терзали — вот что подействовало На нервы отца. От нервов зависит все.
— Оно так, ему и верно угрожали. Обещали пулю в затылок, если правды не скажет.
— Вот видишь. Так я и знал. Жаль отца.
Мать хотела переписать дом на Виктора, такое пожелание высказывал и покойный отец, но Виктор отказался.
— Вы с отцом дни и ночи ради этого дома горб гнули и центы собирали, он твой — пусть твоим и остается. Я живу в Таллине, ты в Пайде, с какой стати будем мы переписывать дом на мое имя? Отец думал, что я вернусь в Пайде. Но меня не отпустили и не отпустят. Если бы отец сейчас слышал наш разговор, он сказал бы: мать, Виктор прав.
Правда, в мечтах Хаавик по-другому представлял себе работу в редакции. Переписывание заметок рабкоров, беготня по предприятиям и учреждениям, кропанье информашек — это все не то. Но лучше уж пол-яйца, чем пустая скорлупа. И он намеревался учиться, однако до сих пор дальше намерений не ушел. Но он внимательно читал центральные газеты и брошюры, принимал участие во всех собраниях и совещаниях, куда его приглашали или куда ему удавалось раздобыть билет, был всегда в курсе политических событий. Он быстро приобрел способность на лету улавливать существенное в текущей политике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31