— Куда?
— В отару Кумара.
— Хорошо. Я и в прошлом году была там.
— Тогда пока.— Эркин круто повернулся и вышел. «Ну и воспитание у них здесь, даже не обернулась»,—
ругал он мысленно норовистую заведующую. Но он запомнил узел тяжелых волос на тонкой шее, сережку с розовым камешком в розовой мочке маленького уха, крепкий подбородок.
Однажды, объезжая отары, проверяя, как идет окот, в маленькой ложбине он услышал чьи-то причитания. Нежный голос, такой жалобный, что слабый душой разрыдался бы, упрашивал: «Ну же, милая, ну же...» Эркин обогнул куст и увидел девушку: присев на корточки, она совала под матку ягненка с красной веревочкой на дрожащей тоненькой ножке. Девушка была так поглощена своим занятием, что не услышала, как подъехал Эркин. Он замер. Овца тупо отворачивала морду, отказываясь помочь девушке. Причитания становились все жалобнее, все печальнее, и наконец голос достиг такой силы мольбы, что у Эрки-на дрогнуло сердце. Даже глупая овца наконец вняла просьбам и подпустила ягненка к себе. Дев>шка со вздохом облегчения поднялась, распрямилась. Увидев Эркина, сказала равнодушно:
— А, это вы...
— Да, я.
— Я не слышала, как вы подъехали. Эта дурная матка отгоняет свое чадо, каждый раз надо уговаривать, просто не знаю, что делать.
Ее матовые, цвета черной смородины глаза вопросительно посмотрели на зоотехника.
— Принесите кошку, иногда это действует, матка от ревности должна допустить ягненка,— сказал Эркин.
— Нет,— улыбнулась девушка,— мать, так принявшая дитя, не насытит его.
— Тогда не вижу выхода.
— Терпение.
— Извините, но я не узнаю вас, сестренка.
— Может, если бы здесь был другой жигит, вы бы меня узнали сразу. Иногда это действует.— Девушка засмеялась.— Я заведующая библиотекой.
— Е-е... я так и подумал сначала, но ведь я не видел вашего лица. Как вас зовут, сестренка?
Девушка глядела непривычно прямо и смело.
— Вы, я вижу, не из наших мест.
«Апырау, до чего красива!» — подумал Эркин, но сказал небрежно другое:
— Вы здорово умеете угадывать.
— Это очень просто. Жигиты нашей стороны никогда не скажут девушке «сестренка». Так у нас принято называть только родную сестру. Если хотите узнать мое имя, поищите в своей записной книжке.
— Зачем? Я и так догадался. Вы Тенгринова. А вот имя действительно может подсказать книжка... Ага,., вот — Тенгринова Малика, дочь Аспана.
Девушка вдруг подхватила ягненка и, гоня перед собой овцу, пошла к кошаре.
— Сестренка, ау, сестренка!.. Малика, что это вы? — позвал он.
Девушка даже не обернулась.
«Эх, трудно мне подладиться под них!» — с досадой цыкнул Эркин и сел на коня.
Теперь, как бы случайно, его конь каждый день сворачивал к отаре Кумара. Это заметили другие сакманщицы, стали хихикать, перешептываться. Малика держалась независимо, не давала никакого повода к разговору наедине, и эта непонятная гордость ставила его в тупик.
«Может, я слишком скромен,— гадал Эркин,— и потому смешон?» Но нет, глаза Малики смотрели холодно и как-то изучающе.
Свою досаду Эркин вымещал на длинногривом коне, нахлестывал его нещадно, когда уезжал от кошары. Как-то приехал в сумерки. Дневная суматоха улеглась, и сакманщицы, по-видимому, ушли отдохнуть в домик. Когда он открыл дверь, увидел нехитрое вечернее застолье при свете керосиновой лампы.
Девушки и молодухи поздоровались с ним преувеличенно радостно, со смешками.
— Проходите на почетное место. Вы, оказывается, нас расхваливаете везде, за это мы рады накормить вас ужином,— пригласила молодуха, видимо, звеньевая. На руках ее дремал младенец. Эркин, будто не заметив шутки, сказал серьезно:
— Спасибо.
Молодуха прикрыла грудь,— видимо, только что кормила ребенка,— пододвинула Эркину миску. Девушки хихикали, щипали друг друга. Малики среди них не было.
«Зря я уселся с ними, не оберешься шуток и насмешек».
— Слишком тощую овцу вы прирезали для себя,— сказал Эркин, попробовав сурпы — бульона из баранины.
— Если бы дали жирную, мы бы не обиделись,— откликнулась бойко сакманщица.
— Разве я вам отказывал когда-нибудь? — обиделся Эркин.
— Конечно, нет,— успокоила молодуха с ребенком,— но сейчас годную для хорошей сурпы овцу не найдешь нигде в районе, все матки отощали. А мы едим вообще нетель, жира в ней столько же, сколько в рыбьем глазу. Ах, как нам жалко себя...
— Кто сегодня дежурит? — перебил ее Эркин.
— Малика,— загалдели девушки,— три раза звали к столу, чтоб поела, не идет. Слишком любит книжки, все читает, читает.
Эркин ел медленно, с расстановкой. Не вскакивать же сразу и бросаться сломя голову на поиски Малики, вот и жевал в духоте, слушая женскую болтовню.
Старая повариха ворчала на молодых, что вот и овцой недовольны, жира им мало, а как она голодала в войну, собирая в поле колоски после жатвы. Да и колоски положено было отдавать, разве что оставишь потихоньку детям на лепешку. Девушки слушали ее невнимательно. Словно насытившиеся гуси, они умолкали, погружаясь в дрему. Свет лампы падал на их лица, иногда кто-то открывал тяжелые веки и, глянув бессмысленно, снова засыпал.
Эркину вдруг стало нестерпимо жаль этих юных, красивых, но так измученных работой девушек. Да и одеты бог знает во что: на ногах кирзовые сапоги, поверх платьев грязные фуфайки; косынки сбились, и видны давно не чесанные волосы.
Заметив его взгляд, молодайка с ребенком сказала резко:
— Мы сейчас спать ложиться будем, для тебя места нет, так что езжай. В добрый путь! Передай в конторе, что молодняк весь цел, поголовье тоже. И чтоб кино хотя бы привезли.
— Хорошо, тетушка, передам.
— Я тебе не тетушка.
— Извините. Спасибо. Эркин поднялся из-за стола.
«Где же они здесь разместятся все? — подумал с состраданием.— Нет, надо поговорить с управляющим, условия для отдыха сакманщиц никуда не годятся».
После спертого воздуха маленькой комнатки аромат весенней ночи опьянил. Эркин остановился на пороге, поднял голову к звездному небу.
«Апырмай, когда наступит день, когда не будет разницы между жизнью людей? В городе такие девушки одеты нарядно, сидят в кафе, курят, едят мороженое!»
Конь заржал, призывая хозяина. Эркин обнял его голову, постоял рядом.
На вершинах гор голубым фосфорическим светом сиял снег; темные ели, не меняющие никогда своего строгого облика, застыли неподвижно.
Эркин подумал, что одиночеством своим ч красотой они напоминают Малику. Живут, борясь стойко с суровой жизнью, выдерживают все, и кажется, что силы целиком должны уйти на то, чтобы выстоять, сохранить свою гордую прямоту. Но остановись в жаркий день в их тени, и ты ощутишь благоухание нектара, тебя укроет синяя прохлада, ты окунешься в благодатное счастье тишины и красоты.
С гор подул холодный ветер. Какая здесь странная изменчивая погода, и звезды в черном небе — странные: кружатся, кружатся, будто танцуют на месте. Эркин замерз и направился к кошаре. Лениво встал с места волкодав, понюхал его и, будто сделав важное дело, вернулся на место, лег. Тоже странные существа собаки чабанов: встречают пришельца злобным лаем, готовы разорвать и вдруг успокаиваются, полны равнодушия.
Когда Эркин открыл двери кошары, на него из полумрака уставилось множество светящихся зелеными огоньками овечьих глаз. Малика сидела на низкой скамеечке и возилась с новорожденным ягненком. Сжимала ему мордочку, дула в уши. Она была так поглощена своим занятием, что не обернулась на звук шагов.
— Добрый вечер,— сказал Эркин и откашлялся.— Я, кажется, оказался добрым гостем, матка родила двойню.
— Смотрите, еще сглазите. И что это вы делаете здесь ночькР
— Ворую овец.
— Но они и так ваши, гоните хоть всю отару, никто не встанет на вашем пути.
— Кроме закона,— засмеялся Эркин и снова закашлялся.
В овчарне остро пахло навозом и овечьей шерстью. Маленький теплый мирок тихих животных вздыхал, тихонько блеял, хрустел травой, и трудно было представить, что где-то существует иная жизнь, полная бликов огней, шума автомобилей, рева реактивных самолетов, что где-то воюют солдаты, совещаются и заседают важные люди, подписывают договоры и декларации.
— Расскажите, что происходит в ауле,— попросила Малика, вздохнув.
— Устали?
— Очень. Словно ожидая моего дежурства, они начали приносить ягненка за ягненком.
— Да, это очень тяжелая работа — сакман. А почему вы не пошли учиться в институт?
— В прошлом году была не готова, а этим летом попытаюсь.
— Я мог бы вам помочь. Мой дядя преподает в педагогическом.
Малика засмеялась.
— Тогда я буду первым человеком Алтая, попавшим по знакомству в институт. Спасибо, благодарю за доброе намерение.
— Я не имел в виду протекцию. Я сказал — «помочь», это означает .другое.
— Надеюсь на свои способности.
— Интересные вы здесь люди — никому не верите, ни от кого не ждете помощи.
Девушка молчала, смотрела задумчиво на пламя керосинового фонаря, думала о своем.
— Последнее время мне очень не хватает вас,— сказал тихо Эркин,— все время хочется видеть вас, разговаривать, а вот о чем — не знаю. Да и трудно с вами, Малика.
— Ас кем легко? — спросила она, не отводя глаз от фонаря
— Ну, я не знаю,— смешался Эркин,— девушки в ваших краях какие-то особенные.
— Да... наверное... Один раз, очень давно, девушки пошли за смородиной, заблудились, и их задрал медведь. С тех пор то место называется «Шесть девушек»... Иногда эти девушки снятся мне. Если бы они остались живы, то в совхозе прибавилось бы шесть сакманщиц...
«В своем ли она уме? — в смятении думал Эркин.— Что это за страшный рассказ и что за странный вывод: прибавилось бы шесть сакманщиц »
— Раз человек в конце концов однажды оставит этот мир, то какая разница, прожить жизнь простой сакманщицей или кем-то другим? Главное — сохранить свою душу... И, может, лучше пусть съест медведь, чем плохой человек погубит твою душу. Знаете, порой мне хочется умереть, но когда я думаю об этих крошечных ягнятах, которые кажутся мне сиротами в детском доме... или о вас...
Эркин схватил ее руки.
— Малика, я только сейчас понял, о чем вы говорите... Малика не противилась, и он обнял ее, зашептал:
— Малика, не надо думать о плохом. Вы так хороши, я не видел таких красавиц.— Он прижимал ее все крепче и крепче.
— Вот и вы хотите меня съесть, как медведь. .— Малика решительно и ловко вывернулась из его, ставшего очень пылким объятия.— И ничего вы не поняли. Езжайте домой.
И снова встречи их стали случайны и кратки. А когда пришло лето, Эркин узнал, что девушка собирается в Алма-Ату. Целый день в райцентре он торчал на автобусной станции, поджидая ее. Расчет был прост: безногий отец вряд ли сможет проводить до города, а Аману некогда. Оказался прав. Она приехала с последним автобусом, спрыгнула со ступеньки, огляделась испуганно. Даже в райцентре она выглядела провинциалкой, и у Эркина защемило сердце: «Как же ты будешь одна в большом городе?»
Когда Малика увидела его, лицо ее вспыхнуло от
202
радости, и Эркин забыл жаркий бесконечный день, ожидание на пыльной автобусной станции. Но оказалось, что вон тот рычащий неподалеку автобус и есть последний до Алма-Аты.
Эркин взял руку девушки и на тоненький палец надел золотое кольцо.
Малика поспешно сняла кольцо, протянула:
— Я понимаю, что означает такой подарок. Но я и так верю, что вы будете меня ждать, и обещаю вам то же.
Она вдруг обняла его и поцеловала на виду у знакомых аульчан, глядящих в окно автобуса. Эркин смутился, но на жителей Енбека смелый поступок сестры управляющего не произвел впечатления. Гораздо больше они были озабочены тем, чтобы Малика успела занять место, и знаками призывали ее поторопиться.
...Осенью Малика, поступив на заочное отделение, вернулась в аул. Разлука сблизила их, и они решили, что должны жить вместе. Но почему-то намертво стал между ними Аман. Он не снисходил до разговора с зоотехником, показывая тем самым, что не принимает его всерьез. Малика сначала приходила заплаканная, говорила, что брат и отец хотят, чтобы хоть один человек из их рода выучился, окончил институт, потом стала избегать встреч. Тогда Эркин сам заговорил с управляющим о свадьбе, и тот сказал ему, что девушки в этих краях свободны, а мужчины не бегают жаловаться на них братьям.
* * *
— Нет, черт возьми, если я вернусь в аул живым, в тот же день устрою свадьбу! — громко сказал Эркин, встал, потянулся, разминаясь.
В снежном логове был сумрак, но теперь он увидел залитый молочным дымом мир алтайской ночи, услышал немыслимую ее тишину. Звяканье удил, хруст мерзлой травы на зубах коней растворились в этой тишине, темные силуэты были неотчетливы. Эркину показалось, что он спит.
«Может, правильнее было бы сейчас угреться в маленькой пещере и заснуть. Во сне наверняка придет Малика. Да, но придет уже на том свете, потому что стоит только смежить веки — и впереди вечный покой. Что же делать в этой нескончаемой бредовой ночи? Кричать? Нет, нет тогда раздастся эхо, в горах двинутся снега и задавят Амана-ага. Я один на один со всем миром. Просто как на трибуне... меня показывают по телевизору. Апырау... а если бы случилась такая возможность, что бы я сказал людям?.. Мне кажется, я не очень-то готов к такому выступлению... Надо попробовать».
Эркин одернул полушубок, откашлялся.
— Налейте, пожалуйста, воды и поставьте вот здесь,— приказал он лошадям.— Спасибо. Товарищи! Благодарю вас, что предоставили мне возможность выступить на этом ответственном симпозиуме. Люди прогрессивного мира с чистой совестью, я обращаю свои слова к вам. Может быть, мое выступление покажется вам длинным. Надеюсь, что за это время вы не похудеете. Для меня, который не видел никакой другой страны, кроме Казахстана, тоже нелегко выступать перед всем миром. Я тоже смертный с круглой головой и двумя ногами. В этом мире нет ни большой, ни малой страны, нет ни большого, ни малого человека. Страна есть страна, человек — везде человек, и он, и человечество существуют не для того, чтобы убивать друг друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14