Он бросился напролом, обдирая лицо, руки о голые ветви деревьев. Впереди что-то светлело. Наверное, горное озеро. Там он отдохнет, вымоет усталые, саднящие ранами ноги.
Озеро было неприветливо свинцовым, оно вдруг стало приближаться, раздвигая свои берега, грозя вот-вот поглотить холодными водами. Аспан издал стон и проснулся. Недоуменно обвел глазами палату и вспомнил все сразу...
— У меня нет ног,— громко и спокойно сказал он. ...Когда минули полные печали и тоски три месяца,
Аспана выписали из больницы. Провожали до телеги все врачи, вернее — санитары несли его на руках, остальные шли рядом, говорили бодрые слова, похлопывали по плечу. Молча и незаметно, будто между прочим, хирург положил рядом что-то в курджуне. Их тайну.
Стояла светлая тихая весна, похожая на скромную невесту.
— «Тот, кто не падал с коня и не ударялся о землю, тот не станет смелым жигитом» Это мудрые слова,— тихо сказал на прощанье хирург
Трясясь в телеге, Аспан жадно оглядывался вокруг. Как прекрасна была его земля! Почему он не замечал этого раньше, носясь по ней на коне?
Камка настегивала лошадку, сидела прямо и не обернулась ни разу. Странная женщина. Аспан не знал, что слезы душат жену и тоска разрывает ей сердце.
Встречные 1утники здоровались преувеличенно вежливо.
Глупцы, ему не нужна их жалость, они не знают, как он силен теперь!
Но когда показались дымы родного аула, запершило в горле. Аспан откашлялся и сказал в спину Камке:
— Отвезла бы меня лучше в дом инвалидов. Камка молчала.
— Отвези. Это же рядом. Буду отвлекать себя простой работой. Резать из дерева ложки и игрушки для детей. У нас дома, кажется, еще сохранились ложки, сделанные инвалидами, хорошие ложки
Камка молчала.
— Какой бабе интересно обнимать гнилой пень?
Камка молчала, только чаще и сильнее хлестала бичом коня. Телега трясясь на камнях, мотала седоков из стороны в сторону.
— В чем вина бедной лошади, что так бьешь ее? Лучше ударь меня.
Камка молчала. Откуда у этой обычно слезливой, несдержанной женщины теперь взялась сила?
— Оставь меня здесь! - крикнул Аспан.— Слышишь, я не хочу домой!
Камка натянула вожжи, остановила лошадь. Круто обернулась: волосы взлохмачены ветром, лицо горит, веки опухшие.
— Эй, Аспан,— сказала спокойно,— ты не пили мою и без того измученную душу. Не ты один стал калекой, беда постигла нас обоих. И если до сих пор терпел ты, то дальше терпеть должна я. Умрешь — похороню честь по чести, не умрешь — будешь жить со мной, пока я не умру. Так что не кипятись, не трави меня, словно это я свалила на тебя лавину. Раз послал бог на голову беду, возьми беду на плечи. У меня хватит сил выдержать и издевательства судьбы, и твою немощь Только ты не мешай
Отвернулась, ударила лошадь. Качнувшись назад, Ас-пан еле сумел удержаться, ухватившись за края телеги.
Слова Камки, ее твердость поразили его. Та ли это бессловесная тень, которую обижал всю жизнь? Не жалел, не ласкал, все не мог забыть до конца другую — из Сармоньке.
И она терпела, ходила поникшая, ни в чем не переча Сейчас он увидел другую женщину, может и не любящую, не забывшую обиды, но настоящего друга, увидел огонь в глазах, увидел силу характера, силу, готовую выдержать испытания жизни, и его крики и просьбы показались жалким кривлянием, шутовством. Он вспомнил слова красивой медсестры. «Терпите, ага. Настоящий подвиг — это когда победишь себя»,— сказала она.
Камка победила себя, победила старую боль, обиду ревность, оскорбленное женское самолюбие. Очередь за ним. Он должен стать по-настоящему другим человеком Ведь там, в ледяном безмолвии, он пережил и свою смерть, и свое второе рождение. И впереди жизнь, он ее начал, вот только выполнить долг перед Табунщиком надо.
Возле леса, совсем близко от аула, он окликнул жену
— Камка, ау, Камка, придержи немного!
— Ну что еще?
— Ты оставь меня здесь, а сама съезди за лопатой
— Зачем? — спросила недовольно.— Что ты забыл на кладбище?
— Я хочу похоронить принадлежавшее мне,— тихо сказал Аспан.
— А-а-а .. да, совсем забыла. Доктор ведь говорил...— Она засуетилась, стараясь избежать его взгляда, соскочила с телеги, подставила плечо.— Сойди осторожно, обними меня. Осторожно, вот так... Тебе не больно?
Как ребенок, он повис на спине жены, и она отнесла его к маленьким холмикам. Усадила бережно на нежную траву.
— Жди.— Вскочила на передок телеги и, нахлестывая лошадь, понеслась в аул.
Когда впервые коснулся телом земли, всего передернуло: «Точно — упал г коня, недаром хирург пословицу подходящую припомнил. И как холодна земля!»
Подтянул к себе курджун и пополз, волоча его за собой. Пока добрался до отцовской могилы, пот катил градом, заливая глаза
Аспан провел ладонью по лицу, почтил память родного
Ладонь стала мокрой. Сорвал молодую травинку, положил в рот, пожевал еще безвкусный нежный побег.
Со стороны аула послышалось тарахтение телеги, покатилось по дороге облачко пыли.
«Ах, моя бедняжка, летит как птица»,— впервые с нежностью и благодарностью подумал он о жене. Камка правила стоя, ветер трепал за спиной концы платка, и казалось, что белые крылья несут ее над землей.
Аспан не мог оторвать глаз от статной, устремленной вперед крылатой женщины — своей жены.
— Ты что так смотришь? — спросила она, торопливо поправляя растрепавшиеся косы.— Весь аул ждет тебя.
Аспан молчал.
— Ну, где копать?
— Копай возле отца и не бери слишком близко. Пусть останется и для меня место.
— Говоришь что попало.
— А ты научилась разговаривать дерзко. Женщина оперлась подбородком на черенок лопаты,
улыбнулась.
— Это я нарочно так, чтобы не разреветься.
Она отбросила прядь со лба, подоткнула высоко юбку и начала копать.
Ее стройные ноги поразили Аслана гладкостью и белизной; ее высокий стан гнулся легко, и черные волнистые волосы, рассыпавшись, то заслоняли лицо, то, ложась на спину тяжелой глянцевой волной, открывали изумленному взгляду Аслана смуглые, пылающие румянцем щеки, блестящие угольно-черные глаза.
Как же он не замечал двадцать лет, что лежащая в его объятиях женщина так хороша! Женившись неожиданно и постоянно гоняясь за лошадьми, он был слеп к ней, живущей рядом. Он тосковал по девушке с той стороны, не забывал первую любовь и этим ранил душу жены. Может, поэтому после рождения первенца Камка ходила будто незамужняя. Причины они не понимали и не спрашивали друг друга: почему?
Аспан был уверен, что, потеряв ноги, он потерял и свою мужскую силу, и это было, может„ главным мучением его бессонных ночей в больнице.
Но сейчас неожиданно он почувствовал то, что чувствовал давно с девушкой из Сармоньке. Он дрожал и задыхался, будто приподнимал одеяло любимой.
— Ой, что с тобой? — испуганно спросила Камка, вонзив лопату в землю.— У тебя, наверное, жар.
— Да, жар. Подойди ко мне, душа моя, и поцелуй меня в лоб
Камка опустилась перед ним на колени, и Аспан обнял ее мощными руками и прижал к себе так крепко, что она застонала
Навсегда запомнил Аспан запах влажной вскопанной земли, н крик жаворонка в вышине, и в ответ ему счастливый крик жены, и бледное небо в легких полупрозрачных перышках облаков, когда, положив голову на колени Камки, он лежал обессиленный, а она гладила его лицо, волосы, трогала пальцами губы; ее прохладные слезы капали как светлый благодатный дождь.
Они вместе закопали курджун, насыпали холм и воткнули курук.
..В снежном феврале Камка родила девочку, а через год, тоже в феврале, еще одну Росли они тихими и светлыми, как майский день. Младшая, Малика, уже девочкой поражала необычайной красотой и какой-то нездешней странностью речей и поступков Ночи напролет жгла лампу, сидя над книгами, а однажды Камка показала Аслану листочки, исписанные столбцами строчек. И каждая строчка оканчивалась похожими словами. Аспан сказал, что это называется «стихи», и не велел жене трогать листочки. «У девушек это бывает, но потом проходит»,— объяснил он испуганной жене
Два путника — управляющий отделением совхоза и зоотехник — двигаются по белой снежной долине Они спешат к плененным этими же снегами табунщикам Алатая.
Кони измучились до остервенения. Белый конь Амана время от времени, будто вспомнив, что он лихой жеребец, нелепо прыгает и тотчас проваливается в снег. Мудрый азбан зоотехника мощно таранит грудью бесконечную преграду, но и он в мыле.
Все же, судя по борозде, пересекающей долину, всадники прошли довольно большое расстояние. После полудня укрывавшие небо серые тучи разошлись, и появилось солнце. От его лучей снега засверкали, заиграли миллионами зеркальных осколков.
Но двое мужчин лишь надвинули ниже треухи, а белый жеребец, всхрапнув, вдруг шарахнулся в сторону и затих, тяжело дыша.
— Когда только исчезнет классовое различие,— пошутил зоотехник,— на сильного жеребца садится управляющий, вешает на него ружье, а я должен тащить лыжи и плестись за ним.
— Если он тебе так нравится, давай меняться,— мрачно ответил Аман,— меня устроит и твой азбан.
— Вы хотите сказать, что жигит украшает и стригунка, если садится на него?
— Как мне положиться на тебя, если ты все время меня подкусываешь! — обиделся всерьез Аман.
— В таком нелегком пути шутка лишь помогает. Но если мои слова не нравятся, я буду держать их при себе.
- Правильно сделаешь,— буркнул Аман.
— Если же говорить серьезно, то, думаю, нам полагается отдых. И им — тоже,— Эркин кивнул на коней.— Мой азбан изнемог. Даже следовать за вами становится все труднее.
— Пожалуй, ты прав.
Когда спешились, сразу исчезли в узком снежном тоннеле. Из кармана полушубка Эркин вытащил несколько шариков курта.
— Вот и обед, ага.
Истекая слюной, они молча жевали курт. Кони застыли, словно оглушенные
— До Алатая на конях не дотянем. Мой жеребец, кажется, сдался.
— А что если оставить коней здесь и махнуть на лыжах?
— Это не выход.
Солнце, поднявшееся над белоголовыми горами на высоту аркана, замерло, чуть медля, перед тем как соскользнуть вниз и спрятаться снова за те же вершины.
Вокруг мертвая тишина и холод.
— Мы похожи на двух мышей в мешке с мукой,— засмеялся Эркин,— но, в отличие от муки, снегом не наешься.
Солнце вот-вот сядет, а мы даже не дошли до Чертова моста, где мой отец попал в лавину.
— В какой это стороне? - спросил Эркин.
— Если поехать напрямик, то не очень далеко.
— Но ведь нам нужен бетонный' Чертов мост очень опасен.
— Нужен-то нужен,— неопределенно протянул Аман,— но он в два раза дальше.
- Я до сих пор так и не видел этот знаменитый Чертов мост, хотя уже два года в ваших краях.
- Зачем тебе его видеть, ничего хорошего в нем нет,— вздохнул Аман.
— Но о нем ходит столько рассказов, и все страшные.
— Мой отец сказал как-то- «Перед каждым человеком хоть раз в жизни встает Чертов мост. И его надо перейти. Только люди без страха достигнут другого берега невредимыми».
— Почему?
— Он говорил, что будто у каждого человека на одном плече сидит дьявол, а на другом — ангел. И если в этом обманчивом мире кто-то совершает грехи, то дьявол, сидящий на левом плече, в конце концов осиливает ангела сидящего на правом. И тогда от такого человека происходят беды.
— А вы сами верите этому? — спросил Эркин.
Он путал «ты» и «вы», потому что иногда Аман казался своим парнем, ведь они почти ровесники, а иногда — умудренным аксакалом.
Вот и сейчас, глядя на его суровое застывшее лицо, Эркин подумал: несмотря на то что родились они, наверное, в одном и том же году, Аман словно обладает каким-то недоступным ему, Эркину, знанием жизни и людей.
Аман закурил.
— Ты спросил, верю ли я? Не знаю. То есть я думаю, что отец иносказательно говорил о добре и зле. О том, что нельзя поддаваться злу, если ему поддаться — оно съест
,человека. Отец уверен, что так же, как извечно существование мира, так же извечны добро и зло.
— Извечны? — задумчиво спросил Эркин и испытующе посмотрел на Амана.
Уже два года он работает рядом с этим могучим человеком и ни разу не видел, чтобы он злился или кричал. Ни в чем не изменяет своему спокойному нраву. Похоже, что неколебимость — качество их рода. Такова и Малика... Как узнать ее душу, как понять... Или вот как понять вчерашний взрыв Амана в зимовке табунщиков? И, словно отвечая на его мысли, Аман сказал медленно:
— Я ночью был несдержан и виню себя... Отец говорит мне часто: «Сын, никогда не повышай голоса, криком добьешься немногого. Я — жертва крика, и пусть на мне оборвется эта цепь». Я грызу себя за то, что нарушил наставление отца.
— Вас чем-то раздражал один из табунщиков. Я думаю, он делал это нарочно, и именно поэтому вы должны были, извините, держать себя крепко в узде. Это трудно, может, труднее всего побороть в себе ненависть к другому человеку Их два брата, и неизвестно, какой из них хуже Я нокл чш чужой в вашем ауле, и многое мне не-мнмгно. Но, как я слышал когда Аспан-ага проезжал мост, кто-то нарочно крикнул и сотворил снежный Кто это был, вы знаете?
Я могу только предполагать. Что-то дрогнуло в лице Амана, и Эркин понял, что за-и ял слишком серьезный разговор. Но они были одни среди полого безмолвия, впереди их ждал путь, полный испы-П1ний. Зоотехник любил сестру этого человека и не мог ее понять. В тех краях, откуда он пришел, жигиты говорили начистоту, поэтому он сказал:
— Все же мне кажется, что истине нужно смотреть в глаза. Неужели и в вас еще живет страх? Неужели боитесь мести? Но, поверьте, нельзя оставлять закрытым казан на огне. Тем более что из него идет дурной запах. Молодые чувствуют этот запах.
— Молодые должны пройти свой путь.
— Но они ведь не начинают дорогу, они продолжают ту, которой шли старшие.
— Люди не меняются тысячелетиями.
— Нет, поколение сменяет новое, другое поколение
— В чем — другое?
— Они опираются на разум, а не на крик. Вот, к примеру, случай с вашим отцом. Кому-то, кто дал ложную сводку, было выгодно погубить несчастных голодных жеребят. Стихия для этого — самый подходящий предлог, а то, что пострадал ваш отец,— так это случайность, говорили они.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14