— А зачем тебе эта машинка?
— Ты еще спроси охотника, зачем ему ружье. Был бы микроскоп у бедняги старого доктора Джеронимо Фракас-ториуса, папского лекаря, — основоположником микробиологии был бы он, а не Пастер и Кох тремя веками позже. А так за гениальную догадку, что инфекции вызывают невидимые крошечные организмы, его только высмеяли... Кстати, над Пастером тоже смеялись его коллеги: «Смешно! Чтобы взрослому человеку бояться малюсеньких «букашек», которых невооруженным глазом даже и не разглядеть!»
Рассеянно поискав на полочке под окном бутылку, чтобы угостить Пирка, Мариан наставительно произнес:
— Без такого инструмента не было бы ни одного фундаментального исследования. — К Павлу Пирку он относился ласково, как взрослый мужчина к младшему, немного отсталому, брату. — И думается мне — если каменные, бронзовые и железные века характеризует использование каменных, бронзовых и железных орудий, то наша эпоха войдет в историю как век фундаментальных исследований. Черт возьми, какие высокие слова. Конечно, всяк кулик свое болото хвалит —я, например, обожаю паровые машины... Только незачем ему принимать со мной такой менторский тон. А может, он этого и не осознает.
— Ну, Пирк, — за «Микадо» серии тысяча двести шестьдесят!
— Триста девяносто восемь! (Полная безграмотность по части локомотивов.) За фундаментальные исследования! Ну и крепкая же у тебя сливовица!
— Домашняя — отчим прислал. А я так пью, что и за три месяца не одолел бутылочку.
— Вот мы и подошли к тому, зачем я почтил тебя своим визитом. Речь как раз о дяде Наваре. Батя считает: надо бы тебе заглянуть к нему в больницу.
— Что с ним? — отставил рюмку Мариан.
— Думаю, почки — в общем, что-то серьезное.
— Да, он маялся почками с самой войны — после «обработки» в гестапо.
— Говорят, придется одну почку удалить. Мне тут пришло в голову, коли ты с медиками на короткой ноге, может, лучше его в Прагу перевести? Возможно, я и обижаю тамошних лекарей, но та паршивенькая больничка, скорее, похожа на допотопный полевой лазарет. Сестрами там служат аббатисы в таких широких чепцах, что в двери им приходится входить боком.
Мариан рассеянно кивнул. Пирк внимательно за ним следил. Ведь, не будь отцова товарища йозефа Навары, не было бы сегодня у Мариана такой красивой фамилии. Поменять же «неблагонадежную» фамилию родителей, бежавших от немцев в Англию, в ненадежных условиях протектората было очень невредно. Правда, эта новая фамилия привела его потом в концлагерь, и получилось, как говорится, из огня да в полымя. Но так или иначе, навестить приемного отца Мариану следовало бы.
— А что это у тебя под футляром? — приподнял Пирк клеенчатый чехол на каком-то аппарате.
— Центрифуга — сработали, так сказать, домашними средствами. Допотопный прародитель древнего сепаратора.
— У тебя кругом механизмы...
— То же говорит и Мерварт: «Помните, что некоторые из главнейших открытий в медицине сделали люди, которые, не умея пользоваться сложными механизмами, полагались на свою интуицию и зорким глазом отыскивали то, что природа скрывала от нас». Well1, да только наш отел Мерварт — последователь старой школы, которая в практике больше полагается на выстукивание и прослушивание.
— Мне это как-то больше по сердцу, что ли, Мариан с укором взглянул на свою жалкую центрифугу.
— А ведь есть уже центрифуги, которые вращаются в вакууме, в электромагнитном поле. Сорок тысяч оборотов в минуту, можешь себе представить? Но бедному студенту приходится довольствоваться ручным приводом... Слушай, — вдруг оживился он, — ведь у вас в депо есть разные мастерские. Может, мне кто-нибудь сделает пару зубчатых колесиков — хочу прибавить оборотов этой бедняжке..,
Пирк с интересом покрутил ручку центрифуги.
— Это не проблема! Но тогда потребуется большая движущая сила.
— Она у меня есть! — Мариан с готовностью согнул руку в локте и предложил Пирку пощупать его бицепс.— В концлагере я одно время трудился в дубильном цехе. Lederwerke Mahring2. Знаешь, сколько весит сырая воловьи шкура? А нас всего-то было на это дело—два тощих хефтлинга 3.
Трудновато представить себе за тяжелым ручным трудом этого долговязого интеллектуала, да еще голодного.
— Но для привода тогда понадобится новая рама, — постучал Пирк ногой по старой раме.
— Мои финансы поют романсы, но я уж как-нибудь рассчитаюсь за работу.
— Ты что, рехнулся? Я все это тебе сам сделаю. Даром, что ли, выучился на токаря? А вот если заработаю аппендицит, ты мне его в благодарность вырежешь.
— Не знаю только, буду ли я когда-нибудь орудовать скальпелем. Вот скорее... если лейкемией заболеешь, тогда смело обращайся ко мне, и я — но тогда уже на более совершенной центрифуге — в лучшем виде отделю твои кровяные тельца от сыворотки,
Пирк взглянул на часы.
1 Хорошо (англ.).
2 Кожзавод Меринг (нем.).
3 От нем. Haftling — заключенный.
— Я еще зайду, набросаю чертеж этой рухляди уже не успею — тороплюсь в ночную. Привет!
Уже отойдя от дома, Пирк вдруг остановился: черг возьми, ведь шел-то я совсем за другим! Об отчиме Мариана мы так и не договорились.,,
Камилл нажал на газ — и разом его пронизал тихий восторг открывателя мира. Волна упоения взрослостью; яркое ощущение собственной молодости как бы усиливало даже случайные приятные впечатления: вишневый сад под косыми лучами восходящего солнца, и под каждым деревом — ровное кольцо кроваво-красных опавших листьев; в быстрой езде послушный хозяину руль (даже автомобильные, с дырочками, перчатки из тонкой замши дают сознание роскоши, которую обычно он презирает); эгоистическая радость, что этой поездкой окажет услугу хорошему человеку. Ведь Крчме он обязан многим! Человек, которому давно место не за гимназической кафедрой, а куда выше. Он из того редкого сорта учителей, которые делятся с учениками не только знаниями, но и сердцем. Крчма никогда не требовал от своих учеников скрупулезного знания предмета, а сам между тем давал им во сто крат больше — знания того, что важнее в жизни. Камилл же обязан еще и за покровительство, которое Крчма оказывает ему в первых литературных опытах: ведь именно он тактично заставил Таицнера посвятить столько времени «зеленому» прозаику.
Это ощущение чистого счастья, вдруг охватившее Камилла, кажется, распространилось и на Руженку: вот сидит она слева от меня и торжественно едет к первому месту своей работы, пускай в добровольной бригаде, но где ей будут платить, — и, быть может, так же, как и я, угадывает впереди распахнутый настежь мир успеха. Только жаль, что бедняжка Ружена видит окружающее несколько смазанным: когда выезжали, она незаметно спрятала очки, которые обычно снимает только во время чтения. Резкий поворот прижал ее плечом к плечу Камилла; она со смехом извинилась, однако выпрямиться не спешила.
Остановились выпить кофе в придорожном, совершенно пустом ресторанчике, весь зал был в их распоряжении. Камилл по-светски заказал две «бехеровки». Вот они сидят за одним столом, Камилл поднял рюмку и с молчаливым тостом посмотрел Руженке в глаза. А у нее новая
Вид ликера.
прическа и свеженакрашенные ногти, привычные для него мелкие знаки внимания ей явно льстят (а он их даже не замечает). Она что-то с увлечением рассказывает и будто невзначай кладет ему на руку свою горячую ладонь. И вдруг — словно сигнал: осторожнее, приятель! Дружба между девушками и юношами, если они оказываются наедине, всегда несет в себе зародыш слегка волнующей надежды. А вот Руженка словно бы обладает даром гасить этот взлет: даже ее начитанность прежде всего способ бежать от жизни, заполнить время, которое другие девушки проводят куда приятнее...
Он уже старался избегать ее украдкой брошенных взглядов. Знала бы ты, что мое предложение отвезти Роберта Давида домой рождено не одной благотворительностью...
К полудню машина остановилась в центре маленького курортного городка. По старым фахверковым домам и по фасадам вилл в стиле модерн заметно, что и в годы войны, и бог знает за сколько лет до нее на поддержание их никто ничего не тратил. С обветшалостью внешнего вида зданий контрастирует оживление на променаде: тут ощущается «курортная» беззаботность, расслабление после шести тяжких лет, когда даже над самыми малыми радостями нависала тень войны со всем злом, что она с собой несла. В зазывных улыбках пациенток и оценивающих взглядах пациентов Камилл читает не столько желание поправить здоровье, сколько стремление к любовным приключениям. Пожалуй, Роберт Давид — один из немногих, кто приехал сюда лечиться.
Навстречу им шла старая женщина с хозяйственной сумкой; угадав в ней местную жительницу, Камилл спросил, как пройти к пансионату Крчмы. Она испугалась, с боязливой готовностью на ломаном чешском языке попыталась объяснить дорогу.
Под новой надписью «Дукля» на фасаде пансионата проглядывала старая надпись готическим шрифтом «Wald-frieden»1.
— Угадайте, пан профессор, кого я привезла! — сказала Ружена, входя в комнату первой; Камилл по уговору остался пока в коридоре.
— Вот уж кого бы не угадал, так это тебя, дружище!— встретил Камилла Крчма и, не совладав с собой, обнял обоих. И тут же словно устыдился своей слабости: решительно взъерошил брови, отступил на шаг» оглядел
«Лесной покой» (нем).
молодых людей с головы до йог, и по лицу его можно было прочесть: а что происходит между вами?..
— Мишь бросила кукол и по каким-то соображениям кинулась в медицину. А ты из подобных же побуждений не собираешься ли в библиотекари?
Камилл со смехом заверил его, что останется верным философскому факультету.
— Ив такую даль ты поехал только ради меня? — Крчма вдруг отвернулся, протопал к окну и стал смотреть на улицу, словно там было что-то очень важное; когда вернулся, его омраченное лицо выражало какую-то борьбу.
— Что это тебе взбрело? — Крчма с некоторой неохотой повернулся к Ружене. — А ты, милая, перепутала числа: тебе приступать к работе только с первого, то есть через четыре дня! — Он пытался принять свой обычный грубоватый тон, но это ему не совсем удавалось.
— Неужели? Кажется, я действительно перепутала: ведь обычно к работе приступают с понедельника... — Краска залила лицо Руженки и все поднималась, уже и лоб покраснел до самых волос, приподнятых спереди и спускавшихся с висков двумя плавными волнами. Камилл все понял, Крчма тоже, только раньше.
— Ну что ж, заведующая библиотекой, пожалуй, рада будет получить помощницу несколькими днями раньше,— постарался он помочь девушке справиться со смущением.
После обеда они разошлись: Крчма не прочь был занять горизонтальное положение, как он выразился. А пиджак-то стал ему широковат, и с лица он осунулся, пожелтел...
— Сходим посмотрим твое рабочее место, — предложил Камилл, когда они с Руженкой остались одни. Но что это с ней? Почему она все замедляет шаг, как будто ей туда не хочется?
У двери в библиотеку блестела новая вывеска на чешском языке, но сама дверь из коридора была заперта. Кто-то прошел по коридору к соседней комнате.
— Новая заведующая — я еще не знаю, как ее фамилия, — будет здесь только первого. Она говорила, у нее от отпуска еще несколько дней осталось.
Руженка виновато посмотрела на Камилла, щеки ее опять порозовели. Что теперь? Сдается мне, милая, что все это ты знала и раньше...
— Отнесем пока чемодан в твою комнату?
—- Это успеется... — в ее тоне Камиллу послышалось подозрительное. — Пойдем пока посмотрим, как вы-i «ядит мое новое место действия.
Осмотр Катержинок занял четверть часа. Лечебница, один большой пансионат и два поменьше, кафе, кинотеатр, парк с павильоном для музыки. Два лебедя на озерце моментально подплыли к берегу и начали попрошайничать. Курортный городок в этот час был почти безлюден, пациенты, согласно предписанию, отдыхали после обеда.
— А лес по виду неплох, — кивнула Руженка на зеленую полосу неподалеку. — Только, пожалуй, страшновато будет одной...
— Остается надеяться, что курортники не нападают на одиноких девушек, а «вервольфов» уже отослали домой, в рейх.
— Вот не надо было вспоминать об этом, теперь уж я точно стану бояться. Читал про почтальона, которого недавно убили на хуторе у Тахова?
— Ты не должностное лицо, и при тебе не будет большой сумки, набитой деньгами, — ответил он и вдруг подумал: почему рядом со мной нет сейчас Мины! И очень четко ее увидел — в новом платье, которое ей так к лицу— это называют «моделью», — с непривычным асимметричным овальным вырезом... С усмешкой поймал себя на том, что перенял от своей любовницы некоторые специальные термины из области, в общем-то недостойной поэта, — но ведь, в конце концов, обыденные вещи неотъемлемы от жизни, а прозаик обязан знать даже то, что вряд ли когда-либо использует в своем творчестве.
— Зеленый валуй! — вскричала Руженка, и Камилл только сейчас заметил, что они перешли из парка в лес. — А это зеленушка, она голубоватая, и .. зубчатые пластинки...— она с веселым видом принесла показать гриб Камиллу.
— Вот не предполагал, что ты в лесу как дома.
— Я редко когда попадаю в лес, а грибы знаю по книжкам. Кроме трех сотен книг, у меня дома есть еще три атласа грибов. В сущности, все, что я знаю, — из книг, — сказала она, словно извиняясь.
И Камиллу от этого признания стало жаль ее — за то, что лишена Ружена всех тех радостей, которые обогащают жизнь девушек. И за то, что ей придется провести здесь четыре дня в полном одиночестве, когда он уедет с Крчмой. Однако сострадание — совсем не ю, чего от него ожидала Ружена...
Почему нет со мной Мины? Она, правда, вряд ли отличит белый гриб от поганки, зато она излучает такие возбуждающие любовные флюиды, что дух захватывает...
Руженка в восторге носила Камиллу гриб за грибом и даже один лесной шампиньон — такой гриб он видел впервые в жизни. На косогоре над дорогой Ружена нашла боровик; прыгая через канаву — Камилл подал ей руку, — она споткнулась и прямо влетела к нему в объятия. Их лица оказались вплотную:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16