Молодое лицо в веснушках около носа побледнело от утомления. С пустой корзиной, в которой она носила подаяние на помин души, она прошла мимо Ненада вразвалку, как ходят беременные женщины, сосредоточившись в себе. Ясна была готова, и они отправились в Красный Крест.
То, что называлось Красным Крестом, было расположено возле полотна железной дороги и тонуло в сером тумане. Многочисленные деревянные бараки отдавали лазаретом, казармой, конюшней — всем разом. Дорога от Железного моста к Красному Кресту шла мимо крепости, через незасеянные и затопленные поля; бурая грязь, в которой было полно гниющих отбросов, переливалась через канаву; по обе стороны дороги среди помятой травы вились дорожки для пешеходов; тут грязь была гуще: нерастоптанная, тяжелая, она прилипала к обуви. Ненад не знал, что такое Красный Крест: село, пригород или больничный городок, называлось ли это место так и раньше, или переименовано недавно. Так же называлась и маленькая станция, где стоял
пустой санитарный поезд с открытыми дверями и окнами; от него шла сильная вонь; женщины все в грязи, с красными, распухшими от воды и холода руками, мыли вагоны. По извивающимся тропинкам через поля, над которыми клубились волны рассеивающегося тумана, спешили сгорбившиеся фигуры мужчин и женщин; последних было больше. В сером поле мелькали черные платки, скрываясь за редким низкорослым кустарником; вороны взлетали и усаживались чуть дальше, как черные мокрые камни. По шоссе промчалось несколько пустых подвод для боеприпасов; громко смеясь и щелкая бичами, лошадей погоняли молодые безбородые солдаты. Навстречу шел обоз груженых повозок; их тащили, тяжело переступая ногами, упитанные, совсем облезлые черные буйволы; колеса по самые ступицы, упряжка, сами животные, куртки и тулупы погонщиков, охрипшими голосами подбадривавших усталых буйволов, — все было в комьях сухой, замерзшей грязи. Обгоняя обоз, проскакал извозчик, который вез к Красному Кресту красивый светло-желтый металлический гроб. Гроб вылезал по обе стороны экипажа, на заднем сиденье которого притулилась маленькая женщина, вся в черном.
Барак, где ведают списками, они сразу узнали по огромной толпе, которая мерзла перед дверями, облепленными выцветшими объявлениями.
Глубокое молчание толпы прерывалось лишь тяжелыми вздохами. Вопросы задавались шепотом, как в церкви.
— А ваш?
— На Цере.
— А ваш?
— Вольноопределяющийся, на Гукоше.
— И мой.
Время от времени двери отворялись, и вместе с одуряющим жаром натопленной комнаты на улицу вырывался крик. Он мгновенно тонул в тумане и постепенно исчезал в поле среди низкого, оголенного кустарника. Толпа стояла молча. Все новые и новые женщины входили и выходили; одни — с плачем, другие — смеясь, спешили домой с радостной вестью. Слышно было, как на станции устало пыхтит паровоз.
У барака остановился экипаж. Служебный — фонари без номера. По верху стекала грязь; от лошадей валил пар, их потные спины дымились. Из экипажа вышел высокий господин (Ненад успел только заметить усы с проседью на смуглом, почти черном, худом лице) и, не оглядываясь на толпу, направился к дверям, минуя очередь. Женщины молча его пропустили. Двери открылись прежде, чем он дотронулся до ручки. Он вошел. Двери закрылись.
Ясна судорожно стиснула Ненаду руку и нагнулась к самому его уху. Она была бледна и взволнована:
— Запомни, сынок, этого человека...— Она хотела еще что-то сказать, но после легкого колебания, которое не ускользнуло от Ненада, смущенно добавила только: — Это Деспотович, министр Деспотович, запомни его, сынок.
Деспотович пробыл в канцелярии с минуту и быстро вышел. В одной руке он держал шляпу, в другой запачканный узелок. Он шел прямо через расступившуюся толпу, с поднятой головой и невидящим взглядом. Вышел на дорогу, где его ждал экипаж, не заметил его и двинулся дальше. Мелкий дождик разгонял туман. Деспотович продолжал шагать посередине дороги, по жидкой грязи, с обнаженной головой. Пустой экипаж следовал за ним. Вскоре и человек и экипаж скрылись в измороси. Какая-то женщина подле Ясны сказала:
— И у него на Гукоше, вольноопределяющийся.
Ясна содрогнулась. Они были уже у самых дверей.
Пришел и ее черед. Ненад остался снаружи. Его снова охватила мука одиночества. Двери отворились. Вышла Ясна. Ненад увидел, что на ней нет лица. Крупный рот крепко сжат, губы судорожно шевелились, напрягались, будто пытались что-то сказать, но вдруг вытягивались, слабели. Ясна прижала платок к губам. Ненад взял ее под руку и почувствовал себя взрослым и сильным. Молча выбрались на дорогу и побрели домой, увязая в грязи.
СОЮЗНИКИ
Пришла зима со снегами и морозами. На большой дороге за Деревянным мостом, который вел в белградское предместье, лед держался неделями. Сначала дети, а потом и взрослые стали ходить туда кататься на коньках. У красивых девушек и юношей, одетых в разноцветные свитеры, были настоящие коньки. У дет
воры и жителей победнее коньки были устроены весьма просто: деревянный треугольничек, нижняя сторона которого обита медной проволокой,— и все. Треугольничек привязывали веревкой к одной ноге и быстро катили по льду. Повсюду проносились смешные фигуры с подогнутой ногой. У Ненада тоже был конек собственного изделия. Но катанье не доставляло ему никакого удовольствия; конек ежеминутно сваливался, да и стыдно ему было, что одна нога постоянно подобрана, как у аиста. Он почти все время стоял в сторонке, засунув руки в карманы, и с грустью посматривал на обладателей настоящих коньков. Раз как-то Войкан одолжил ему свои маленькие никелированные коньки с острым нарезом. Ненад боязливо двинулся, но на втором шагу потерял равновесие, ноги разъехались, и он грохнулся. Пытаясь подняться, он обнаружил, что подметка почти напрочь оторвалась вместе с коньком. И домой он вернулся, привязав подошву веревкой, чтобы не болталась. Два дня, пока чинили башмак, он просидел возле окна — другой обуви у него не было.
Мича уже шевелил пальцами, кистью, а теперь стал двигать всей рукой. Он мог уже садиться. Бабушка неслышно хлопотала по хозяйству. Ясна давала уроки. В полдень и вечером, после службы, приходил кум и приносил газету, которую читали вслух.
В одно солнечное утро, одетый в свою широкую шинель и опираясь на Ненада, Мича вышел из дома в первый раз. Пошел в парикмахерскую, где ему сбрили бороду.
Наступила весна, и зацвел сад.
У Васки родился сын, сирота. Сквозь стену слышно было, как она, тихо напевая, баюкала его.
Весна сменилась летом. Птицы клевали зеленые еще ягоды винограда. Васка с ребенком на руках по целым дням их отгоняла. Мича вернулся в свой отряд добровольцев. Ненад, сидя в беседке, учил французские глаголы.
А потом снова пришла осень, пасмурная, дождливая.
Ненаду было непонятно, почему наши союзники ничем не хотят нам помочь. Какие же тогда это союзники? Ненад прислушивался к разговорам старших, но они еще больше сбивали его с толку. «Взрослые,— думал он,— только зря запутывают дело, совершенно ясное: у союзников есть все, а у нас ничего нет, даже бинтов». Ему казалось бессмысленным это доказывать и, когда все доказано, еще целыми неделями рассуждать о том, как можно было помочь. А тем временем немцы спускались с севера, все разрушая на своем пути тяжелой артиллерией. Горькая обида за всю эту ложь и лицемерие овладела Ненадом. Он стал относиться с предубеждением к громким заверениям в братской дружбе со стороны русского царя, когда ему сообщили о бедственном положении сербской армии; он начал подозревать французов, итальянцев, чей король был зятем черногорского короля. Он ничего не понимал, и меньше всего то, почему союзные войска застряли в Салониках.
Болгары зашевелились. Однажды по городу распространилась весть, что болгары собираются выступить на стороне немцев, что они уже выступили. В газетах Ненад прочел сообщение, что в Софии русский посланник беседовал с французским посланником. Как это возможно? Они там сидят, делают друг другу визиты, а болгары уже занимают границу. Почему же и эти важные господа не сражаются? Почему не едут на границу в скотских вагонах? Совсем запутавшись, Ненад пошел к Войкану.
— Так это же дипломатия,— объяснил Войкан.
— Но они лгут, они притворяются! — закричал Ненад.— Если они наши союзники...
Войкан объяснил ему, что так полагается, что есть даже школы для дипломатов, где учат, как лучше лгать и обманывать.
— Но зачем, зачем? Зачем лгать и обманывать, когда можно просто говорить правду?
И в душу Ненада закралось сомнение, действительно ли все зиждется на праве и правде. Вечером он стал осторожно расспрашивать кума. Кум был в затруднении. Старался объяснить, как переплелись интересы разных стран, но под конец совсем запутался. Даже рассердился слегка.
— Что ты донимаешь вопросами? Шел бы лучше играть.
Следующий день принес неожиданность: всю главную улицу, от Железного моста до Соборной церкви, рабочие обсаживали высокими молодыми елями. Другие протягивали между ними через улицу гирлянды из веток чемерицы, самшита и сосны. Как только начало смеркаться, к елям прикрепили флаги, совсем новенькие: сербские, русские, бельгийские, французские,
английские. Получился целый свод из гирлянд и флагов; полотнища с шумом развеваются на ветру; пахнет сосной и зеленью; электрические лампочки освещают ворота, которые украшены надписями из цветов: «Добро пожаловать! Да здравствуют союзники!»
Газеты сообщают: вчера двинулись из Салоник, утром прошли Скопле, в полдень были во Вране...
Улицы запружены народом. Легкий ветерок треплет новенькие флаги — все напоминает пасху. Незнакомые люди приветствуют друг друга, дети стреляют из пугачей, в руках девушек вянут цветы, которые они принесли для встречи союзников. Только никто точно не знает, с какой стороны союзники войдут в город и в котором часу. Поздно ночью люди стали расходиться, все еще не теряя надежды.
Вечером, когда Ненад вышел с кумом запереть ворота, он в глубокой ночной тишине услышал отдаленный, приглушенный гул. Небо было ясное, звездное. Гул доносился временами, вместе с ветром, но едва слышно, как шум водопада, доносящийся издалека, или как стук повозок, которые волы тащат по сухому деревянному мосту.
— Кум, слушайте, разве вы не слышите? — Ненада обуял страх, он схватил кума за руку; по небу гулял ветер, но оно было ясное и звездное.
Кум прислушался: словно далекий град бьет по листьям, словно удары мягкой палочки по литаврам, покрытым черным сукном.
— Пушки...
Это было настолько далеко, что звуки все время исчезали в глубокой ночной тишине.
Весь следующий день флаги развевались напрасно, цветы увядали, наполняя воздух сладковато-горьким запахом: союзники не появлялись. И Войкан к Ненаду не приходил. Тогда Ненад пошел к нему. Еще издали он увидел перед домом военный грузовик; солдаты уже заканчивали погрузку вещей. У Ненада дрогнуло сердце. Он подошел. Из дома вышла вся семья: две его сестры, мать, бабушка, старая тетка и служанка с двумя китайскими собачками на руках. Отец Войкана, полный господин небольшого роста, ходил вокруг грузовика и давал указания, как перевязывать вещи. Прохожие оборачивались, останавливались и, глядя на беженцев, начинали ругаться, поняв, что обмануты, а потом сами устремлялись за сведениями и готовились к бегству.
Тем временем мать Войкана, бабушку, тетку и сестер втиснули в закрытый экипаж; служанка с собачками взобралась на грузовик. Отец Войкана в сторонке спорил с прыщавым фельдфебелем, и только теперь, наконец, в глубине улицы показался Войкан; он бежал со всех ног, держа фуражку в руке, и тянул на поводке красивую серую собаку. Не обращая внимания на то, что ему кричали из экипажа, не глядя на отца, который грозил ему палкой, весь красный, он кинулся Ненаду на шею.
— Я был у тебя дома. Все кончено. Мы бежим в Салоники. Министерства перебираются вечером. Папа не позволяет мне брать с собой Мусу. Возьми его, пожалуйста.— Он сунул Ненаду поводок. Собака начала рычать.— Вот твой новый хозяин, Муса, слушайся его. А ты не бойся, он не кусается. Приласкай его. Я тебе напишу. Может быть, и ты приедешь в Салоники. Будь здоров, дружище.
Войкан поцеловал Ненада, показал язык отцу, который кричал, чтобы он торопился, вскарабкался на грузовик и устроился рядом со служанкой, солдатом и собачками. Загудел мотор, и, наполняя всю улицу вонючим синим дымом, машина тронулась. Войкан махал фуражкой, пока грузовик не завернул за угол. Муса скулил, глядя вслед машине, но не вырывался. Ненад постоял перед раскрытыми воротами. Улица, как в тумане, стала двоиться у него в глазах, по щекам скатились две крупные слезы. Он пошел домой. Пес послушно последовал за ним. Ненад перестал плакать. Но на сердце лежал камень, не хватало воздуха, он чувствовал себя подавленным. Значит, все ложь — и флаги и сообщения в газетах. Чтобы удобнее было удирать! Собака лизнула ему руку. Ненад обнял ее за шею.
Днем пошел мелкий осенний дождь. Через два дня от флагов остались только пестрые, полинялые тряпки, висевшие на мокрых столбах. Гирлянды распались. Кое- где они свисали до грязной мостовой. Всю ночь громыхали проезжавшие мимо нагруженные повозки. Отдаленная канонада доносилась теперь и днем. В одно ясное утро в небе послышалось монотонное жужжание самолета. По нему дали несколько выстрелов шрапнелью; раздался взрыв сброшенной бомбы; самолет исчез как шмель; но долго еще в чистом небе неподвижно висели маленькие, белые, мягкие и курчавые облачка шрапнельных разрывов.
БЕГСТВО
Поезд тронулся медленно и как-то неуверенно. Съежившись в углу теплушки, Ненад дремал, положив голову на колени бабушки. В его памяти одна за другой быстро сменялись картины. Ночь, внезапный отъезд Мичи и поспешные сборы; вой запертого Мусы и его неожиданное появление на вокзале с оторванной веревкой на шее; потом улицы, украшенные мокрыми флагами, белотелая голая женщина, Войкан на грузовике — все это перемешалось:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67