https://wodolei.ru/catalog/mebel/komplekty/
– Возможно. Но если так, он сделал из этого огромную тайну. Я говорил с его слугой, но он только сказал, что Дин рано выехал из дома, однако не знал ни куда тот направился, ни с кем хотел встретиться.
– И это вас беспокоит.
– Да, я уверен: в причине его раннего ухода кроется разгадка.
– И вы думаете, я могу помочь ее решить.
– По крайней мере я на это надеюсь. Это может знать вдова Дина. Но с незнакомым человеком, например, со мной, она вряд ли будет откровенна.
– Я тоже с ней незнаком.
– Но она знает, кто вы, и не откажется вас принять. Прошу вас, давайте попытаемся.
– Ну ладно, – согласился сэр Орландо. – Если вам кажется, что это может что-то дать, я съезжу к ней прямо завтра утром.
– Я бы хотел сопровождать вас, милорд.
Судья ухмыльнулся:
– Вы мне не доверяете, думаете, я не смогу правильно поставить вопросы?
– Вовсе нет. Я только хочу видеть реакцию вдовы.
На следующее утро Трелоней заехал за священником на своей карете.
– Я бы предпочел, чтобы вы не ходили туда, – озабоченно сказал сэр Орландо. – Дин был очень известен в городе и пользовался большим уважением. Его убийство привлекло много внимания. Лондон требует скорейшего наказания убийцы. Иными словами, люди почуяли кровь и хотят, чтобы преступника повесили. И каждого, кто попытается вырвать у них жертву, сочтут врагом. Заметив, что вы ведете расследование, начнут интересоваться вами и скоро узнают, что вы римский священник.
– Понимаю, милорд, – уверил его Иеремия. – Но речь идет о жизни человека. Я обязан пойти на риск и не думать о себе.
– Смешно рисковать из-за какого-то уличного вора.
– Он не уличный вор, и я докажу вам это.
– Нет, ничего тут не поделаешь.
– Милорд, я считаю Бреандана Мак-Матуну невиновным. Поэтому сделаю все, чтобы спасти его от виселицы.
– Мне напомнить вам, как священнику, что вся наша жизнь в руке Божьей? – упрекнул судья иезуита.
– Знаете, основатель нашего ордена Игнатий Лойола как-то сказал: «Мы должны безусловно верить Богу, как будто все человеческие усилия ничего не стоят, и вместе с тем прикладывать все человеческие усилия настолько разумно и настолько решительно, как будто успех зависит только от них», – улыбнувшись, процитировал Иеремия.
На Трелонея слова Лойолы произвели впечатление.
– Умный человек этот ваш Игнатий. Должен признаться, я все больше понимаю, почему вы вступили в общество Иисуса.
За разговором они доехали до роскошного фахверкового особняка убитого советника на Брод-стрит и теперь ждали, пока посыльный доложит о них хозяйке. Скоро лакей вернулся и объявил, что леди Дин готова их принять.
Горничная провела визитеров в обитую деревом гостиную, где их ожидала немолодая женщина в черном. Они выпрямилась в кресле и указала своим посетителям на два стула.
– Милорд, вы очень удивили меня своим неожиданным визитом. Я предполагаю, речь пойдет о преступлении, жертвой которого стал мой покойный супруг.
– Прежде позвольте мне выразить вам мои искренние соболезнования, мадам, – вежливо начал сэр Орландо. – Никто не в состоянии измерить постигшую вас утрату.
Строгая вдова недоверчиво посмотрела на спутника Трелонея. Ее зачесанные назад седые волосы были почти не видны под черным кружевным чепцом, а простое платье, застегнутое до самой шеи, являлось признаком не только траура, но и пуританских нравов семейства.
Иеремия также выразил вдове соболезнования, но она продолжала смотреть на него с нескрываемым подозрением. «Женский инстинкт? – размышлял Иеремия. – Она догадывается, что мы пришли с расспросами».
– Один вопрос при расследовании убийства вашего супруга остался открытым, мадам, – объяснил сэр Орландо. – Суду важно составить полную картину того, при каких обстоятельствах было совершено преступление. К ним относится также причина, побудившая вашего супруга в столь ранний час направиться в Вестминстер. Вы что-нибудь об этом знаете?
Леди Дин заметно удивилась. Какое-то время она молча смотрела на судью, как бы пытаясь понять, чего он от нее хочет. Затем сцепила пальцы и без выражения сказала:
– Мой супруг никогда не говорил со мной о делах.
– Так он направился в то утро на деловую встречу? – вмешался Иеремия.
Вдова смерила его презрительным взглядом, ясно говорившим, что она считает подобные расспросы неслыханной дерзостью:
– Я не знаю, куда мой супруг направился в то утро. Он мне этого не говорил.
– А вы его об этом не спрашивали? – настаивал Иеремия.
– Он не обязан был передо мной отчитываться.
Иезуит сразу понял причину ее раздражения. Конечно, она спрашивала своего мужа в то утро, куда это он идет ни свет ни заря. И он с грубостью патриарха велел ей не вмешиваться в его дела.
– У вашего мужа были друзья на Стрэнде? Или, может быть, он посещал там кого-нибудь по делам? – по-прежнему вежливо поинтересовался сэр Орландо.
– По-моему, нет. Все торговцы, с которыми общался мой муж, имеют дома в Сити.
Иеремия коротко подумал и выстрелил наугад:
– А за день до его смерти ничего необычного не произошло? Может быть, кто-нибудь заходил, кого вы не знаете, или он получил какое-либо известие?
– Мне он об этом не говорил, – был: ответ.
Иеремия чувствовал, как к нему подступает отчаяние. Ощущение, что ранний уход советника в день смерти непосредственно связан с убийцей, усиливалось. Но разгадка ускользала от него как уж.
– То, что ваш супруг ничего не сообщил вам об известии, еще не значит, что его не было, – упорствовал Иеремия. – Возможно, нам удастся найти отправную точку в его бумагах.
Иеремия сразу понял, что зашел слишком далеко. Лицо леди Дин окаменело и стало еще более непроницаемым, если только это было возможно. Она резко встала с кресла и возмущенно сказала:
– Сэр, я не знаю, к чему вы клоните, но, судя по вашим словам, выходит, будто мой муж сам виновен в своей смерти. Ваши намеки граничат с наглостью. Моего супруга из мести убил преступный бродяга, которого, кстати, вы, милорд, не так давно отпустили, осудив на сравнительно мягкое наказание, вместо того чтобы повесить, как он того заслуживал. А теперь идите! В этом доме вас больше не задерживают.
Сэр Орландо бросил на священника сочувственный взгляд. Им ничего не оставалось, как уйти.
Пока они ехали в карете Трелонея к Патерностер-роу, Иеремия подавленно молчал.
– Мне очень жаль, что наш визит не принес желаемого результата, патер, – сочувственно сказал судья, – для вас даже больше, чем для ирландца, так как вы, кажется, неразумно принимаете эту историю слишком близко к сердцу. Вы сделали все, что в человеческих силах, чтобы снять с Макмагона обвинение, большего вы не можете требовать даже от себя. Ему остается лишь настаивать на неумышленном убийстве и обратиться к привилегии духовного статуса, но, честно говоря, у меня нет надежды, что присяжные окажут ему эту милость.
– Вы будете участвовать в заседании, милорд?
– Так как король пока не назначил преемника лорда верховного судьи Хайда, я буду председательствовать. Обещаю вам, права Макмагона во время процесса не будут ущемлены. Но больше я ничего не могу для него сделать.
Глава тридцать пятая
Зайдя на следующий день к ирландцу в Ньюгейт, Иеремия нашел его в том же состоянии апатии. Он как будто постарел на глазах, черты лица утратили четкость, бескровная кожа посерела, а взгляд стал неподвижным и безжизненным: в нем почти не осталось души. Когда Иеремия увидел его, у него впервые в жизни появилось желание обнять, утешить, прижать к себе, о чем ранее иезуит даже помыслить не мог. Но сейчас ему было так жаль Бреандана, что желание помочь оказалось сильнее боязни человеческой близости.
Ирландец заметно удивился, оказавшись в отеческих объятиях, в которых ему, несмотря ни на что, было очень тепло. Однако он быстро понял, что они означают.
– Вы ничего не нашли, – заключил он.
Простая констатация факта, не стремление, не отчаяние, лишь покорность, отсутствие сопротивления и полная безнадежность.
Иеремия не мог подобрать слов, чтобы поведать о своей неудаче, и начал довольно неловко:
– Остается несколько дней... я еще попытаюсь...
Не глядя на священника, Бреандан возразил:
– Вы сделали все, что было в ваших силах, патер. Благодарю вас. Но, кажется, я родился для того, чтобы меня повесили.
– Вы не имеете права так говорить. Никто не знает Божьего замысла о вас.
– В последние несколько месяцев я узнал, что жизнь может быть и прекрасной. Вы дали мне такую возможность. Но с самого начала я знал – это не может продолжаться долго.
Бреандан запрокинул голову, и Иеремии показалось, что он прячет глаза, не желая обнаружить признаки слабости.
– Рано терять надежду, сын мой, – упрекнул его Иеремия. – Вы еще живы. И несмотря ни на что, исход процесса неизвестен. Присяжные обязаны выслушать вашу версию и только затем решить, виновны вы в убийстве или нет. Если вы сможете убедить их, что не планировали убивать Дина, что потребовали драться в ответ на его провокацию и лишь защищались... Опишите присяжным, как он оскорбил вашу честь.
– Патер, такой человек, как я, не имеет в глазах бюргеров никакой чести.
– И все же расскажите присяжным, что вам говорил Дин. Тогда они поймут, почему завязалась ссора.
– Нет! – резко сказал Бреандан.
Иеремия удивился:
– Почему нет?
Молодой человек отвернулся и уставился в стену.
– Почему вы не хотите сказать, как вас оскорбил Дин? – растерялся Иеремия. – Что в этом такого страшного?
– Я не хочу об этом говорить, – упрямился Бреандан.
– Сын мой, это не самый подходящий момент лелеять уязвленное самолюбие. На кону ваша жизнь, – продолжал настаивать Иеремия.
Бреандан вскочил с тюфяка, на котором сидел вместе со священником. В мгновение ока он совершенно преобразился, в нем не осталось ни подавленности, ни угнетенности. Его переполняли гнев и злость, от которых дрожало все тело.
– Я знаю! – закричал он. – Я знаю, меня казнят, что бы я ни сказал и что бы я ни сделал. У меня нет ни малейшего шанса. Признайтесь же! Или вы такой же лицемер, как остальные?
Иеремия вздрогнул, вынужденный признать, что Бреандан прав, по крайней мере отчасти. Положение обвиняемого являлось безнадежным, если он не мог предъявить свидетелей, снимавших с него обвинение, или истинного убийцу. Но Иеремия отказывался сдаваться и не хотел, чтобы Бреандан опустил руки. Иначе он еще до процесса лишится сил, необходимых ему для оправдания.
– Я не хочу, чтобы вы потеряли мужество, – объяснил наконец иезуит. – До того момента, когда петля захлестнет вам шею, остается немало времени. Только тогда вы будете вправе отчаиваться и проклинать меня за провал. Но до этого вы должны бороться за жизнь и всеми силами поддерживать меня в моих попытках вам помочь.
Бреандан снова опустился на тюфяк. Вспышка безудержного гнева стихла, и огонь в глазах погас. Иеремия не был уверен, что до него дошел смысл сказанного, но по крайней мере духа сопротивления в ирландце он не чувствовал.
– Клянусь, я буду продолжать делать все для доказательства вашей невиновности. Только обещайте мне держаться! – мягко попросил священник.
Он собрался уходить, но еще не дошел до двери камеры, как Бреандан окликнул его:
– Подождите. У меня есть просьба. Вы можете попросить патера О'Мурчу зайти ко мне? Я бы очень хотел исповедаться земляку. Пожалуйста, не обижайтесь.
Иеремия попытался не обидеться, но не смог. Хотя просьба Бреандана была понятна, она все же доказывала, что молодой человек, несмотря на все, что он для него сделал, до конца не верит ему. Он что-то скрывает, и это что-то кажется ему таким ужасным, что он готов скорее унести все с собой в могилу, чем заговорить.
Аморе очнулась от неглубокого сна с чувством неизмеримой утраты, безграничной пустоты и одиночества. Невольно она провела рукой по кровати в поисках теплого стройного тела, к близости которого так привыкла. Но его не было, она была одна. В ужасе она открыла глаза и повернулась на бок; реальность встала перед ней и наполнила ее страхом. Резкое движение причинило острую боль, она вернулась в прежнее положение и глубоко вздохнула. Ребенок, которого она носила, стал почти невыносимым бременем. В своей тревоге за Бреандана она всеми силами пыталась не замечать изменений, происходящих в ее теле, и когда подрастающее существо в чреве болезненно напоминало о себе, приходила в негодование – становилось ясно, что она его заложница. Ребенок мешал ей пойти к Бреандану в тюрьму и быть рядом в беде, как она того хотела. Она неотступно думала о нем, представляла себе, как он, закованный в цепи, лежит на жалком тюфяке, окруженный непроницаемыми стенами и железными прутьями, оторванный от солнца и воздуха, в полной безнадежности. И в случившемся она обвиняла себя, ведь она сама позволила ему, только чтобы быть с ним, в этот проклятый час ходить по лондонским улицам. Наверно, нужно было уговорить его задержаться или послать с ним кого-нибудь из слуг. Она понимала всю бессмысленность этих угрызений совести, но не могла думать ни о чем другом.
С трудом Аморе спустилась с кровати и позвала камеристку. Сегодня открывалось судебное заседание. Через несколько часов Бреандан предстанет перед присяжными, которые решат его участь. Аморе поклялась себе быть там. Это стоило ей нешуточной борьбы с патером Блэкшо, который – что ее не очень удивило – категорически отказывался брать с собой в суд женщину на сносях. Стиснув зубы, он уступил лишь тогда, когда она так же решительно пригрозила, что, если пет другого выхода, она отправится туда одна. Никто не помешает ей видеть Бреандана и быть – пусть и не совсем рядом – с ним во время тяжелейшего испытания. «Даже духовник, даже сам дьявол», – упрямо повторяла она. Иезуиту ничего не оставалось, как пообещать взять ее с собой в Олд-Бейли.
Когда Иеремия вошел в дом Хартфорда, Аморе стояла одетая, а во дворе их ждала карета.
– Вы не передумали, миледи? – сделал он еще одну попытку. – Даже поездка в карете опасна для женщины в вашем положении.
– Патер, поймите же, я должна его видеть! Я должна знать, что с ним случится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51