тем временем прелестные девушки проделывали свои номера в духе Карнаби-стрит или Кингс-роуд – босые, без лифчиков, в просвечивающих блузках, расклешенных джинсах, коротеньких шортиках, макси-юбках до пят, в больших круглых очках в металлической оправе, а также с гирляндами маргариток в волосах. Над ними летал громадный флаг Вьетконга, звездный и трехцветный, и множество плакатов, намалеванных как по-английски, так и по-французски, гласили: «НЕМЕДЛЕННО ЛЕГАЛИЗОВАТЬ КИСЛОТУ!», «ВОЙНЕ ОТСОС!», «ЗАВЕДИ СЕГОДНЯ ДРУГА!», «СВОБОДУ КИМ АГНЬЮ!» и т. д. и т. п. В общем, это был совсем не тот чистенький, подстриженный выводок, на который рассчитывал Лис Леттерман. Агент все еще себе воображал, что молодые киноманы по всему миру по-прежнему такие же, как и во времена Энди Харди .
Дебби, привольно расположившись на одном сиденье, спала со специальной лиловой маской на глазах, а Дэйв и Лис сидели напротив нее, глазея из окна на толпу, пока самолет подруливал к «мерсу».
– Боже милостивый, Дэйв, – пробормотал Лис, – можешь ты им сказать, чтобы они убрали этот вьетконговский флаг? Пресса нас за это просто измордует!
Молодой человек сонно покачал головой.
– Ничего я им не могу сказать, папик, – пробормотал он. – Я их парень. А потом, я, типа, врубаюсь в этих вьетконговских чуваков – они крепко там держатся, разве нет?
Лис с тревогой оглядел салон, убеждаясь, что никто не подслушивает.
– Пожалуйста, Дэйв, бога ради, больше такого не говори. Разве что в шутку.
Молодой человек устало улыбнулся.
– То же самое ты мне и про траву говорил, – напомнил он агенту, – вспоминаешь?
Лис скорчил кислую рожу.
– Хорошо-хорошо, насчет травы я ошибался. На траве мы сделали колоссальную рекламу, признаю. Но ведь у них там злоебучий флаг Вьетконга, черт побери! Проклятье, мы же с этими пиздоглазыми воюем!
Дэйв пожал плечами.
– Я всегда за обездоленных – знаешь, типа Давида в «Давиде и Голиафе»? То есть я врубаюсь в обездоленных… раньше я и сам таким был – вспоминаешь?
Самолет выполнил резкий левый поворот и остановился.
– Шутишь?! – сказал Лис и потянулся через проход разбудить Дебби – с излишней нежностью, одновременно умудряясь задеть прикрытую кашемиром грудь без лифчика и сонный сосок – при этом без всякой паузы продолжая высказывать Дэйву свою укоризну: – Год назад я не мог заплатить киностудии, чтобы она тебя сняла! А теперь ты на вершине, и именно там я хочу тебя поддерживать!
Они начали вставать, и молодой человек негромко рассмеялся, качая головой.
– Не ты, папик… – Большим пальцем он указал в сторону толпы. – Вот они будут поддерживать меня на вершине.
Лис пожал плечами и кивнул.
– Ладно, задира, это твой красный велосипед.
– Лады, – отозвался молодой человек, улыбаясь и кивая в знак согласия.
Когда они вышли из самолета, он немного постоял, подняв одну руку со «знаком мира» из указательного и среднего пальцев в форме римской пятерки, а затем стал медленно поворачиваться, точно папским благословением, осеняя этим знаком всю толпу.
В стороне от главной группы находилась другая, более эксцентричная – человек двадцать так называемых «крейзи». Они размахивали черным анархистским флагом и двумя плакатами: «ДОЛОЙ ТРУСЫ!» и «ЭДИПУ ОТСОС!». «Крейзи» также были красочно разодеты, а некоторые к тому же носили защитные шлемы, словно готовясь к бунту; девушки там были по пояс голыми. Каждые несколько минут вся группа выкрикивала пару-другую боевых кличей на индейский манер – совсем как женщины в «Битве за Алжир» . Затем они начинали в диком неистовстве подпрыгивать, точно на пружинах, выбрасывая вверх сжатые кулаки в салюте «Черных пантер» , после чего неподвижно замирали до очередного выплеска.
– Что с ними такое? – кривя физиономию в мучительном испуге, спросил Лис.
– Занимаются своим делом, приятель, – мягко объяснил Дэйв и кивнул, подчеркивая идеальное понимание.
Лис тоже кивнул, но несколько иначе, и, бросив взгляд на молодого человека, отвернулся. Лицо его выражало усталое презрение. В действительности его подлинную и искреннюю заботу в данный момент (а также во все остальные моменты) составляли вовсе не юные Дэйв и Дебби, а его главная, приоритетная клиентка Анджела Стерлинг, стоимостью миллион с лишним за картину. Энджи «безоговорочно» запретила Лису приезжать в Лихтенштейн, вынуждая его таким образом прибегнуть к этой жалкой, почти недостойной уловке и притвориться, что он здесь затем, чтобы представлять интересы Дэйва и Дебби Робертс – «пары недоношенных сопляков», как он любил говаривать у них за спиной. Не считая случайных попыток время от времени забраться Дебби в трусики, Лис вообще редко когда о них думал, ибо не сомневался в том, что «все это молодое говно» – просто мимолетная прихоть и всего лишь способ по-быстрому зашибить монету, что молодежная мода целиком и полностью сфабрикована Мэдисон-авеню .
С Энджи дело обстояло совершенно иначе – и постоянным кошмаром Лиса, разумеется, было опасение, что она в любую минуту улизнет к другому агенту. В этом случае он бы пострадай самым печальным образом – как в плане престижа, так и от утраты чудесной лафы в виде четырехсот тысяч комиссионных в год. Энджи и раньше отвергала его советы, но никогда так откровенно – и никогда она не начинала работать без контракта. А что было еще хуже, так это их нынешнее положение по отношению к киностудии – из-за пренебрежения к контракту, а также из-за несомненной уязвимости перед чудовищным судебным искам, если С. Д. и компания все-таки решат его предъявить. Лис вдруг понял, что с тоской задумывается о том, как бы укрепилось их положение (его и Энджи), если бы она уже со всей этой компанией переспала.
«Безусловно, – подумал он, – там должен быть хотя бы один… единственный… крупный… акционер… который ее еще не ебал». Тут Лис вздохнул, осел на сиденье и затеял скучное табулирование.
Тем временем «мерс» катил к отелю, а Дебби Робертс с неизменным изумлением в ясных глазах, которое составляло ее фирменную марку, обращаясь к брату, воскликнула:
– Черт, Дэйви, а ведь колоссально будто снова увидеться с Энджи!
Дэйв сверхневозмутимо пожал плечами.
– Надеюсь, у нее там все путем, – пробормотал он, – и она занимается своим делом.
– А я просто надеюсь, что она там! – воскликнула Дебби и повернулась к агенту. – Скажи, Лис, ты уверен, что она все еще там?
Лис грустно улыбнулся и покачал головой.
– Похоже, в наши времена, деточка, уже ни в чем нельзя быть уверенным. Но мы очень скоро это выясним, разве не так?
Сказав это, он ощутил настоящий озноб. Заядлый завсегдатай ипподрома с непременной верой в интуицию, Лис был не на шутку встревожен, чувствуя, как его опасения усиливаются с каждым поворотом больших колес «мерса». Впрочем, теперь все уже вышло за пределы простых опасений – это было ужасное предчувствие.
21
Когда С. Д. вернулся к машине после своих весьма необычных занятий, он развалился на заднем сиденье подобно измотанному марафонцу, который даже не может понять, выиграл он или проиграл.
– Куда, шеф? – спросил невозмутимый Липс Мэлоун.
– Просто поводи немного по округе, Липс, – отозвался старик, в глазах у которого ничего нельзя было прочесть из-за темных очков. – Мне нужно обдумать кое-какие производственные проблемы.
Примерно через час С. Д. наметил в качестве места следующей остановки отель. Ему требовалось «освежиться перед обедом», как он выразился.
Вылезая из машины, старик повернулся к Липсу, который придерживал для него дверь, и засунул две аккуратно сложенные банкноты в нагрудный карман пиджака своего серного спутника.
– В общем, – с лаконичной уверенностью добавил он, – ты знаешь, где меня найти… на тот случай, если подвернется что-то интересное.
– Так точно, шеф, – без выражения сказал Липс, а затем поднял два пальца к воображаемой фуражке. В каких-то фильмах он видел, что именно так делают британские шоферы.
Тем временем на охоте за «пом-помом» все шло не слишком удачно. Какое-то время события развивались именно так, как спроектировал их возможное развитие Борис. Переживая грандиозное воздействие экзотического винт-опиата под названием «Грустная девочка», Энджи пребывала в полном неведении относительно продвижения языка Фераля, который вначале достиг клитора, а затем – через солидный промежуток времени – полностью вошел во влагалище. Какие бы ощущения это ни вызвало у девушки, она, судя по всему, приписала их общей эйфории от наркотика. А потому в плане актерской игры она продолжала в том же духе – как будто все было в полном порядке. Стоны и корчи с закрытыми глазами остались точно такими же, как и раньше, а Энджи продолжала ласкать, целовать и сосать искусственный член, превосходно демонстрируя продолжительную и нарастающую страсть.
Когда Борис увидел, что язык Фераля целиком вошел во влагалище, он прошептал Никки:
– Порядок, убирай эту ерунду из кадра. – После чего художник-постановщик отклеил липкую ленту, крепящую «оснастку целомудрия» над лобком Энджи и на ее ягодицах, а затем убрал полоску ткани, обеспечивая таким образом языку Фераля немедленный и полный доступ к сказочному «пом-пому».
– Теперь держи это, Лас, – прошептал Борис главному оператору, который в данный момент снимал сцену посредством ручного «арри», – а потом мы попытаемся в этой же съемке получить ее лицо.
– Проверь, стоит у него или нет, – сказал он Никки через минуту, не желая покидать камеру.
– Ах, я и сам бы рад, – вывел художник предельно экстравагантную трель, с балетной легкостью скользя к другой стороне кровати. Убедившись в эрекции, он в преувеличенном изумлении изогнул брови: – Ах, Иисус Мария, еще как!
– Порядок, Лас, – сказал Борис, – давай попробуем ту сторону.
Они быстро двинулись к другой стороне кровати, где Энджи с закрытыми глазами сосала искусственный член. По сигналу Бориса Никки ловко открепил ограничительную полоску Фераля. Возбужденный член выскочил, точно чертик из табакерки.
– Ням-ням-ням, – заворковал Никки.
– Порядок, Лас, – прошептал Борис. – Будь наготове, потому что это может долго не продлиться. – Затем он наклонился к девушке. – Не открывай глаз, Энджи, мы по-прежнему снимаем… это прекрасно… я просто хочу, чтобы ты на минутку попробовала другой… пожалуй, он может быть лучше… – Говоря все это, он одной рукой держал искусственный член, а другой – орган Фераля, высвобождая один и вводя замену. Переход получился предельно плавный, и Энджи, по-прежнему с закрытыми глазами, лишь промычала, словно бы в сонном удовлетворении.
– Ну как, разве этот не лучше? – спросил Борис, в то же самое время отступая назад из кадра и энергичными жестами призывая Ласа продолжать.
– Мм… – промычала Энджи, – теплее. – И она устроилась поуютнее, точно кошка у блюдечка с кремом.
Тони, который прибыл на съемочную площадку как раз вовремя, чтобы увидеть «великое хуепереключение», как он окрестил это позднее, в завороженном возмущении наблюдал.
– Хотел бы я знать, понимает она или нет, что у нее там настоящий хуй!
– Мне самому интересно, – отозвался Борис. – Но я ручаюсь, что на большом экране это будет выглядеть чертовски классно. Ты только врубись в это лицо – ведь оно же ангельское, черт побери! Нам надо бы ей нимб организовать! – И он принялся дико озираться в поисках кого-нибудь из осветителей.
Пока еще невозможно было понять, то ли наркотик мешал Энджи осознать, что игра стала реальностью, то ли напротив, позволил ей принять этот переход от притворства к действительности. Больше всего это было похоже на тот род сна, в котором сновидец, сознавая, что это на самом деле сон, а следовательно, вещь безвредная, позволяет ему, и даже с охотой, продолжаться.
Пока Никки и бригада осветителей работали над эффектом нимба, Ласло снова двинулся снимать другой конец (язык Фераля).
– Послушай, – спросил он у Бориса, продолжая снимать и едва шевеля губами, – а как насчет того материала с задним проходом, про который ты упоминал?
– Фантастика, – сказал Борис. – Мы получим анал – язык и нимб в одной композиции! Прекрасно. – И он уже собрался было изложить идею перехода с «пом-пома» на задницу самому Фералю, как вдруг поймал мимолетный, но очень многозначительный его взгляд. Взгляд этот говорил о том, что партнер Энджи уже на грани оргазма. – Нет-нет, Фераль, – стал умолять Борис, – пока еще нет, пожалуйста! Никакого «бум-бума»! Пожалуйста, пока еще никакого «бум-бума»!
Бешено толкая перед собой Ласло, он устремился к другому концу (голове Энджи), словно мог невесть как предотвратить беду у ее источника. Однако ничего уже было не поделать. Это со всей очевидностью явствовало из воя экстатического высвобождения, что вырвался из губ Фераля, а также из конвульсивной дрожи, которая охватила все его тело. Анджеле в первоначальный момент спазма, похоже, еще казалось, что все это часть романтического сна, сексуальное притворство, и что вполне можно продолжать в том же духе. Она даже повторила свое громкое мычание, словно бы от удовольствия или в предвкушении такового – точно котенок, готовый устроиться еще удобнее для новой порции теплого крема. Однако с первой же струей пришло грубое пробуждение. Энджи выдернула член изо рта, разглядывая его широко распахнутыми от недоверия глазами. Крошечная струйка спермы поблескивала у нее на подбородке, когда в ее крепкой хватке стойкий орган принялся выдавать свое главное сокровище… но теперь уже прямо на новую затейливую прическу Энджи. Она просто не могла в это поверить – или так, по крайней мере, казалось. Застывшая, загипнотизированная, Энджи держала член прямо перед собой, точно плюющуюся кобру, в то же время от него отворачиваясь – так что основная масса спермы вошла прямиком в ее золотые локоны справа, образуя там, согласно позднейшему выражению Хелен Вробель, «самую богомерзкую липкую гадость, какую только можно себе представить!».
Эффект воздействия массивного спуска Фераля на ее безупречную прическу стал чертовски травматичным, еще больше усиленный, надо думать, дьявольским «винтом».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33