– Да, серьезная, – ответил Пол. Он был благодарен портье за участие. Злость прошла, осталась только усталость. – Упало давление масла. Закончились гонки. Три круга… – он поднял вверх три пальца, которые слегка дрожали.
– Жаль, – произнес портье. Даже в эту убийственную жару на нем был тугой воротничок и то, что, по предположению Пола, являлось форменным галстуком. – Надеюсь, никто не пострадал?
Пол покачал головой.
– Никто.
Он направился к лестнице: не было смысла будить посыльного, чтобы ехать на лифте. До него донесся голос портье: – Хорошо, что гонка была не очень важной.
Пол не ответил. Он поднялся по лестнице, прошел через безмолвный коридор с раздвижными дверями и вошел в свой номер. Слава Богу, что горничная не забыла закрыть жалюзи. Благодаря лениво вращавшемуся над головой вентилятору пребывание в комнате было терпимым. Пол опустился на кровать и решил, что все-таки не будет убивать Фернандеса.
В общем-то не стоит особенно винить этого парня, Фернандеса. Он страстно хотел победить и очень нервничал. «Ты бы тоже захотел прийти первым в двадцать три», – подумал про себя Пол. И несмотря на то, что эта гонка, как сказал портье, не была важной, Фернандес безумно желал победить – победить в своей первой гонке за пределами Штатов, впервые попробовать вкус настоящей романтики. Эмилио Фернандес, гонщик. Двадцать три. Поэтому он и сорвался со старта, ведя машину как маньяк, вырвавшись вперед – сначала на сто ярдов, затем на четверть круга, несясь с сумасшедшей скоростью. Один, два, три раза он оставил без внимания сигналы Пола с заправочно-ремонтного пункта. Он сверкал улыбкой, приклеившейся к его лицу, и плевал свысока на немногочисленную кучку зрителей, смеявшихся вместе с ним и в то же время над ним. Они знали, что это не сможет долго продолжаться при сорокаградусной жаре. И они были правы. Через полторы мили, на втором круге, улыбка сползла с лица Фернандеса, как этикетка с мокрой бутылки. Стрелка указателя давления масла упала почти до нуля.
Мол вздохнул. В конечном итоге именно это они и хотели обнаружить. Главной целью приезда в Нассау в это время было опробовать машины в настоящей гонке – пусть и не очень важной – при сильной, не по сезону, жаре. И то, что другие гонщики, как и Фернандес, были зелеными, а машины – не первого класса, не имело значения.
Пол знал или думал, что знает, в чем кроется причина беспокойства и как с ней справиться. Фактически, если бы Фернандес не гнал машину с такой идиотской скоростью, дефект мог бы и не проявиться. В любом случае, сейчас ничего не остается делать, как возвращаться домой. С поломанной машиной, наказанным водителем, обгоревшей и похмельной командой.
Он зевнул. Наверное, будет вечеринка, когда с гонок вернутся остальные участники, шумная вечеринка с разбитыми стаканами, истошными воплями и, конечно, с дракой. И, вероятно, придет жена британского консула или вице-губернатора – он не мог вспомнить точно, – которая танцевала с ним перед званым обедом прошлым вечером. Дайана, Дейдр, Дебора? Этого он тоже не помнил. Зато на память пришло, как она попросила его, легко, словно речь шла о передаче посылки в Штаты:
– Не мог бы ты увести меня куда-нибудь? Он вернется через час. У него слабые легкие.
Под «ним» подразумевался муж, который, помимо слабых легких, имел очень слабую власть над женой.
– С удовольствием бы, – ответил Пол, – но я всю ночь должен провести возле капризной гоночной машины.
В ее глазах стали появляться раздражение и неприязнь. Он добавил: – В какой-то мере я отвечаю за жизнь этих людей.
Ее глаза сразу же простили его. Поскольку она серьезно относилась к сексу, то не могла с легкостью говорить о смерти.
Пол задремал. Где-то внизу, в холле, хлопнула дверь. Люди начали возвращаться с трассы. Вдруг он почувствовал знакомый запах хороших французских духов и очнулся. Дверь его комнаты открылась. Вошла жена консула.
– Привет, – сказал Пол, по-прежнему не имея понятия, как ее зовут.
Женщина была в набивном шифоновом платье с меховым боа, которое она тут же бросила на стул, словно желая поскорее избавиться от униформы правящего класса. Туда же отправились и серьги. Скинув туфли, она спросила:
– Есть здесь что-нибудь выпить?
Пол указал на бутылку, стоящую на столе.
– Прекрасно, – сказала она, направляясь к столу и щедро наливая себе. Она протянула бокал в его сторону. Пол отрицательно покачал головой. Женщина вернулась и села к нему на кровать.
– Я видела, как ты ушел, и сказала своим, что должна забрать детей. Теперь у меня есть два часа. И я всегда могу позвонить Иену и сослаться на пробки. О, боже, как жарко! Извини меня, я сниму этот чертов пояс.
Она встала и изящным движением извлекла из-под платья маленькую эластичную ленту, чулки соскользнули по ее ногам.
– Ты в таком жутком настроении из-за машины? Я тебя утомляю?
– Только самым приятным образом, – улыбаясь произнес Пол. Он встал с кровати и поднял ее платье до бедер. – Оно снимается через верх или низ?
– Через верх. Подожди, сейчас расстегну.
Спустя некоторое время они спокойно лежали, захваченные внезапно подкравшейся темнотой субтропиков, прислушиваясь к нарастающему в отеле шуму. Люди возвращались с гонок, и нетрудно было понять, кто победил. Громкие тенора техасцев легко проникали сквозь толстые стены.
Она взяла со столика часы, посмотрела на них и вздохнула.
– Боюсь, что мне действительно пора.
– Очень хорошо, что ты пришла, – сказал Пол. – Кроме шуток, я чувствовал себя мерзко.
– Я так и думала. Хотя нет нужды говорить, что я здесь не только поэтому. – И потом добавила: – Мне нравятся американцы. Но ты не похож на большинство из них. По крайней мере ни на одного из тех, кого я знаю.
Она вся задрожала, когда Пол погладил ее.
– Да? На кого же я похож?
– Милый, продолжай. Пожалуйста, не останавливайся.
Он ласкал ее до тех пор, пока она, наконец, не прошептала с облегчением:
– Я погибла, совсем, совсем погибла.
– Ты говоришь, что я не похож на большинство американцев, но не сказала почему.
– Разве? – ее голос был сонным и мягким. – Думаю, вот почему. Я должна была уйти несколько часов назад. Меня ждет страшный скандал.
Она приподнялась на локте и, взглянув на Пола, опять откинулась на подушки.
– Тебе следовало выгнать меня. Выкинуть отсюда.
– Нет, до тех пор, пока не ответишь мне, – сказал он.
Она улыбнулась.
– Ты очень много знаешь. Ты тактичен. Ты довольно долго жил за границей. Не в смысле «слишком долго», а просто ты стал другим, ну, потерял, что ли, свое национальное простодушие. Могу я спросить тебя кое о чем?
– Спросить можешь, хотя я могу и не ответить.
– Ты, случайно, не еврей?
– Сначала скажи мне, что ты думаешь о евреях.
– Я не знаю точно, но, честно говоря, я не испытываю к ним особой симпатии. Так меня воспитали. И ничего тут не поделаешь.
– А сейчас? – спросил Пол. Она пожала плечами.
– Правда, не знаю. Я знакома с несколькими евреями, прекрасные, полные жизни люди. Но трудно забыть все, чему тебя учили в молодости. Можно смеяться над этим или стыдиться этого. Можно противиться. Но нельзя совсем забыть. Я несу вздор?
– Не знаю, – мрачно отозвался Пол.
– Ты не ответил. Ты…
– Еврей ли я?
– Да.
– Нет.
Пол положил руку ей на грудь и начал гладить коралловый сосок, устыдившись своих слов перед его обезоруживающей невинностью и зная, что эту ложь он произнес в последний раз.
Позже, после обеда, он сидел с ней и ее мужем Иеном за отдельным столиком и медленно потягивал вино, в то время как вечеринка в другом конце зала набирала обороты. Оказалось, что ее зовут Делия, – теперь он никогда не забудет ее имени. Она с поразительным проворством позвонила своему мужу, – свежая после душа, лишь с полотенцем, наброшенным на плечи, – и выдала ему нагромождения хитро сплетенной лжи. Тут же, на ходу, было придумано приглашение на обед от Пола. Обед закончился, и они сидели, трое симпатичных благовоспитанных людей, обмениваясь пошлыми, откровенными анекдотами, ставшими неотъемлемой частью цивилизованного общения. Время от времени они понимающе поглядывали на кривлянье в другой стороне зала, и иллюзия, взаимный гипноз, оказались такими реальными, что Пол быстро забыл обстоятельства появления багрового кровоподтека на шее Делии – он просто через некоторое время перестал для него существовать. А для Иена, он был уверен в этом, синяк не существовал и раньше. Он находил Иена обманчиво мягким парнем, в характере которого едва угадывалась закаленная сталь – пружина старых часов или жесткая проволока, – которая поранит вас, если вы сожмете ее слишком сильно.
И вдруг молодой Фернандес с его каштановыми кудрями, позолоченными солнцем (и, как подозревал Пол, подкрашенными) тонкий и гибкий, как бамбуковая поросль, представил им огромную светловолосую глыбу – девушку, которая выглядела так, как будто сошла с опоры моста.
– Я хочу познакомить вас с Джоанной-Мэй Детвейлер, – начал Фернандес, но продолжить не сумел.
– Сзади! – заорал Пол, не успевая сделать что-либо, а лишь для того, чтобы как-то предупредить Фернандеса, глупо вытаращившего глаза, когда стул разбился об его голову.
К счастью, это был видавший виды стул с плетеным камышовым сиденьем, поэтому, когда Фернандес упал, Пол заметил, что, несмотря на удар и стул на плечах, взгляд его был осмысленным. Пол вскочил на ноги и ухватил техасца за грудки, но тот с размаху ударил его в лоб. Пол тут же упал и так и остался бы лежать под столом, где было хорошо и спокойно, если бы техасец не прорычал:
– Достали вы меня! Я отучу вас всех от ваших рокерских повадок. Катитесь отсюда к своим итальянским бабам.
Пол ударил техасца сбоку ногой по колену. Этого было достаточно. Парень зашатался и замахал руками, пытаясь сохранить равновесие. Выкарабкавшись из-под стола, Пол увидел перед собой огромный, как пороховой бочонок, незащищенный живот и изо всех сил влепил по нему. Техасец согнулся. Не думая о том, что может повредить руку об острый подбородок, Пол врезал снизу в челюсть и удовлетворенно хмыкнул, услышав, как хрустнула кость.
Не успел первый техасец опуститься на пол, как внезапно рядом появились другие. Краем глаза Пол заметил, как Делия и ее муж исчезают в двери, ведущей на террасу. Хорошо. Им будет что весело вспоминать через несколько лет. Фернандес уже освободился от стула, встал на ноги и со свистом метал тяжелые тарелки в нападавших, а те окатили его содовой водой из сифонов, а затем пустили в ход и сами сифоны.
Крупный детина схватил Пола за руку, к счастью, у плеча. Пол ударил его, голова противника мотнулась назад, но и рука онемела. К ним бросился коротышка и, пока Пол выбирал, лягнуть ногой коротышку или сцепиться с высоким, чертов недомерок ударил его коленом в пах, и он стал падать. Детина было замахнулся, но затем передумал и ухватил Пола за горло. Пол вонзил зубы в его руку со всей силой, какую только могли выдержать челюсти. Рот заполнил вкус соли и табака.
Послышались свистки полицейских, пыл дерущихся охладел, и каждый почувствовал себя неуютно, словно в ознобе, как если бы пришла зима.
Украдкой Пол выплюнул лоскут кожи с большого пальца техасца. Тот убрал руки с его горла, Пол повернулся и увидел Фернандеса, верхом восседавшего на ком-то: он методично поднимал за волосы голову противника и давал ей свободно опускаться на пол. «Хороший парень, этот Фернандес, – подумал Пол, улыбаясь, – и всего-то ему двадцать три». После чего сполз на пол лицом вниз.
На следующий день в самолете до Лос-Анджелеса Пол сидел позади Фернандеса и всю дорогу молчал. Полицейские оказались очень сговорчивыми ребятами и никого не арестовали. Служащие отеля тоже не стали шуметь, а просто выставили счет. Протрезвевшие к этому времени и сконфуженные техасцы повели себя честно, уплатив безо всякого свою долю и даже предложив Фернандесу вставить ему новый зуб. Фернандес высокомерно отказался, хотя позднее, когда они остались одни, горько плакал о потере. И сейчас он сидел, отвернувшись к окну с носовым платком в руке, прикрывая рот, а Пол мог видеть его все еще опухшие и полные слез глаза. Пол похлопал его по ноге. Фернандесу будет нелегко пережить потерю одного из его прекрасных зубов.
– Послушай, Пако, забудь об этом. Когда мы приедем домой, я позвоню своему дантисту. Босс заплатит.
Фернандес невнятно пробормотал самое грязное, какое только смог вспомнить, испанское ругательство и надолго умолк.
Пол улыбнулся и закрыл глаза. Да, подобное выражение, высказанное вслух, может успокоить душу мужчины.
– Скази-ка мне, – вдруг спросил Фернандес. Понимать его было труднее, чем обычно, так как слова с присвистом проходили через дырку от выбитого зуба и застревали в складках носового платка. – Почему, черт восьми, ты влес в эту драку? Неузели ты думал, что я не справлюсь с ним?
Ну, что ты. Я знал, что справишься. Я только подумал, что давненько я не участвовал в хорошей потасовке. А тогда, почему бы и нет?
– Когда мне было тринадцать, я пообещал своей матери, что никогда не буду носить нож. Я дал священную клятву, понимаешь? О-о! – Он сжал пальцы в кулак и нанес воображаемый удар себе тринадцатилетнему, своей матери, священным клятвам. – Что заставляет меня звереть, так это то, что у меня не было возможности схватиться с этим здоровым… Ты вмешался, и мне пришлось драться с другими.
– Я позаботился о нем вместо тебя, разве нет? Сломал ему челюсть. Что, черт тебя дери, еще надо?
Фернандес замолчал и посмотрел на Пола. Наконец он пожал плечами.
– Пол, не злись на меня. Извини. Ладно?
– Конечно.
– Я только хочу узнать, почему ты влез в драку? – Его глаза опять начали наполняться слезами. Он с трудом вымолвил: – Ты ведь не паршивый итальяшка. – Он опять отвернулся к окну и закрыл лицо руками.
– Пако, послушай меня. – Пол обнял худые плечи Фернандеса. – Это была хорошая гонка, правда? Ты вел машину, как сумасшедший. Ты понравился зрителям. Ты понравился той девчонке. А парень был жлоб.
– Пошла она, эта девчонка! – огрызнулся Фернандес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45