Интересно, как он поведет себя, если я похлопаю его по плечу и скажу: “Мне очень жаль, старина, но ничего у нас не выйдет”? Придет в изумление, наверное, или вообще не поймет, о чем я говорю. А может быть, разразится слезами? Нет, не стану проверять.
Они перешли к делу.
– Скажите, у вас есть агент?
– Агент? – удивился Реджинальд. – Нет. А должен быть?
– В данном случае это не так важно. Как вы знаете, пьесу заказал Уилмер, но я не люблю смешивать дружбу и дело. У меня есть хороший специалист, и если вы готовы передать дело в его руки...
– Конечно, конечно, – горячо согласился Реджинальд. – Вы в этом прекрасно разбираетесь. А я полный профан.
По лицу Никсона скользнула вежливая улыбка, но Реджинальду показалось, что в уголках губ по-прежнему таится тоска.
– Что же касается договора между нами, я предлагаю поровну.
– Я и в этом ничего не понимаю, – сказал Реджинальд. – Так обычно и делается?
Книга моя, думал он, а этому типу достается половина.
– Ну, разумеется, все зависит от обстоятельств, но обычно именно так. Если мы имеем дело с известным драматургом, – Реджинальд слегка поклонился, а Никсон, в свою очередь, поблагодарил его обычной быстрой улыбкой, – соотношение часто бывает две трети к одной. С другой стороны, если книга популярна, как ваша... Одним словом, мне кажется, пополам будет справедливо по отношению к нам обоим.
– Очень любезно с вашей стороны.
– Во всех случаях – то есть я имею в виду, разумеется, все страны, если пьеса будет переведена, провинцию, Америку, Канаду, любительские спектакли и так далее.
– Согласен.
– И права на фильм, разумеется, тоже. Если вы еще не получали таких предложений.
– Нет, – покачал головой Реджинальд. – Вряд ли это подходящая книга.
– Ну да. Но пьеса может оказаться подходящей. Почти по каждой пьесе, имеющей успех, снимают фильм. Возможно, надо будет взять в долю режиссера; и Уилмер наверняка потребует себе что-нибудь; что же касается нас с вами – мы делим все доходы от фильма поровну. Вы согласны?
– Согласен, – повторил Реджинальд.
Таким образом, он получил на подпись официальный договор о том, что все доходы от пьесы делятся между ним и мистером Никсоном поровну. А сразу же после подписания договора в одной из газет появилась заметка, оповещавшая, что Филби Никсон работает над пьесой по известному роману Реджинальда Уэлларда “Вьюнок”. Две недели спустя в очередной заметке говорилось, что, как сообщалось ранее, Никсон пишет для Уилмера Кассельса новую пьесу по мотивам романа “Вьюнок”. И как раз когда Наш Театральный Корреспондент сообщил, что новая пьеса Никсона “Вьюнок”, по всей вероятности, станет гвоздем сезона, Реджинальд снова встретил Корал Белл.
II
Они столкнулись на углу Пиккадилли и Сэквилл-стрит. Реджинальд возвращался с затянувшегося ленча в каком-то клубе и вдруг остановился на углу Сэквилл-стрит, раздумывая, не стоит ли, раз он оказался в этих краях, заглянуть к портному и заказать один-два новых костюма. Лондон предъявлял большие требования к одежде, чем Вестауэйз. Нет, без Сильвии он не пойдет. Сильвия любит выбирать ему одежду. Для него рулон материи был всего лишь рулоном материи; быть может, некоторые отличались приятной расцветкой, но он никак не мог представить ту или иную ткань с рукавами и штанинами и с самим собой внутри. А Сильвия, кажется, может. Возможно, только делает вид, а возможно, это еще одна из множества ее удивительных способностей. В любом случае, они всегда ходили на Сэквилл-стрит вместе, и каждый визит к портному оставался у них в памяти милым воспоминанием.
Поэтому он вдруг снова повернул на Пиккадилли, продолжая путь домой, столкнулся с кем-то, пробормотал извинения и тут же воскликнул:
– О, это вы!
– Да, я, – ответила Корал Белл. – И, как всегда, занимаю слишком много места. А вы... Мы с вами... да, вспомнила. Нет, не говорите ничего.
Она вздернула подбородок и посмотрела на него из-под опущенных ресниц.
– Ормсби. Я вспомнила, кто вы. Реджинальд Уэллард.
– Да. Удивительно, что вы вспомнили.
– Удивительно? Что вы! Наоборот, это вы так чудесно... Давайте свернем на Сэквилл-стрит. Мы загородили весь тротуар, и люди начинают ходить вокруг меня. А я этого не выношу.
Они свернули на тихую Сэквилл-стрит.
– Ну вот. Это вы так чудесно признались, что в шестнадцать лет были влюблены в меня. Это было... как у вас с арифметикой?
– Неплохо. Я какое-то время служил в банке.
– В банке? О Боже мой! Тогда если вы знаете, сколько мне было, когда вы влюбились в меня, то можете легко сосчитать, сколько мне сейчас?
– Вовсе нет. – Реджинальд покачал головой. – В моем банке творилось что-то странное со временем. На него нельзя было положиться. Если кому двадцать пять лет назад было восемнадцать, тому теперь оказывалось тридцать.
– А если двадцать два?
– Значит, теперь, на Сэквилл-стрит, вполне можно дать двадцать девять.
– Прекрасно. Этот вопрос мы выяснили, не стоит больше к нему возвращаться. Почему вы так нерешительно двигались по Пиккадилли?
– Я думал, не заказать ли новый костюм. Тут неподалеку живет портной, он шьет мне раз в три года фланелевые брюки, которые сидят на мне мешком, и, скорее всего, неплохо на этом зарабатывает.
– А три года истекают как раз сегодня? Потрясающе! Какое стечение обстоятельств!
Корал Белл рассмеялась. Совсем как прежде, подумал Реджинальд.
– Пожалуйста, продолжайте, – умоляюще обратился он к ней. – Я не слышал этого уже... как мы решили, сколько лет?
– Не слышали чего? – удивилась Корал Белл.
– Вашего смеха. Перед этим вы только улыбались, а теперь засмеялись. Могу ли я надеяться на продолжение?
Она снова рассмеялась смехом прежней Корал Белл.
– Наверняка, если вы и дальше будете смешить меня.
Мистер Хопкинс, невысокий, щуплый, седобородый, с очками на кончике носа, склонился под углом сто тридцать пять градусов, произнес: “Добрый день, ваша светлость”, “Добрый день, сэр” и “Сегодня довольно прохладно” – и стал ждать, не выказывая большого интереса к пришедшим. Реджинальд объявил, что хочет заказать два костюма, один кричащий, а другой весьма скромный. Мистер Хопкинс улыбнулся ее светлости, как бы говоря: “Мистер Уэллард любит замысловатые выражения”, – и пошел за тканью.
– Мне кажется, вас знает весь Лондон, – сказал Реджинальд
– Я была здесь с Чарльзом раз или два, – объяснила Корал Белл, щупая материю.
Это, очевидно, муж, подумал он. Я совсем забыл о нем.
– Его светлость, я надеюсь, в добром здравии. – сказал мистер Хопкинс, вернувшись с двумя-тремя рулонами ткани.
– Да, благодарю вас.
– Весной, я надеюсь, талия у нас сделается на несколько дюймов тоньше. Я заранее рад. Вот, мистер Уэллард, материал, который вам подойдет. Не слишком вызывающий и в то же время не скучный. Как вам кажется, леди Эджмур? Я думаю, он будет к лицу мистеру Уэлларду.
Леди Эджмур не торопилась с выбором. Мистер Хопкинс, очарованный ее светлостью, не выказывал нетерпения. Реджинальд проявлял еще меньшую поспешность. Они рассматривали рулон за рулоном...
– Я думаю, – сказал Реджинальд, когда они очутились на улице, – было бы смешно приглашать вас куда-нибудь выпить со мной чашку чая?
Корал Белл взглянула на него с улыбкой.
– Дело в том. – объяснил он, – что, если не смешно, вы согласитесь, и это будет просто божественно, а если смешно – рассмеетесь; в любом случае я не проиграю. Что вы ответите?
Она с сомнением покачала головой.
– Боюсь, вы проиграете в обоих случаях. Я бы согласилась, но уже обещала зайти к леди Коллингборн. Вы с ней знакомы?
– Я ведь говорил вам, что не знаю здесь никого.
– Значит, мы не сможем навестить ее вместе. Или кого-нибудь еще. Так о чем бы мы стали говорить, если бы я пошла с вами пить чай?
– Так вы согласны? – воскликнул он с жаром. – Благослови вас Бог!
– Не каждый день встречаешь старинного поклонника.
– Чепуха, вы просто окружены ими.
Они пили чай у Стюартса и болтали без умолку.
– Вы знакомы со всеми, – сказал Реджинальд. – И с Филби Никсоном тоже?
– С Филом? Конечно. А что с ним такое?
– Он инсценирует мой роман.
– Вы написали их много? – спросила она с невинным видом.
– Вы не поверите, – засмеялся он, – я просто пытался быть скромным, а это чертовски трудно. Скажи я: “Он инсценирует “Вьюнок”, выходило бы, что я абсолютно уверен – вы читали “Вьюнок” и знаете, кто его автор. Вообще, все эти определения “мой роман”, “моя книга” звучат страшно эгоцентрично. А откуда вам известно, что я не написал их много?
– Мне известно больше, чем вы думаете.
– Наверняка. Поэтому расскажите мне о Никсоне. Он хорошо пишет?
– Фил? Да, замечательно. Бедняга Фил.
– Да, и мне тоже кажется – “бедняга Фил”. Но почему?
– Вы видели “Пополам, дружище!”?
– Нет. А что, очень плохо?
– Что вы, просто блестяще.
– Вроде “Тетки Чарлея”?
– Нет, вовсе нет. Может быть, так было задумано, но в результате появился некий одухотворенный фарс. Прост удивительно, насколько эта пьеса популярна и по всей Англии, и в Америке, везде. Да и в Лондоне тоже. В конце концов публика везде одинакова. Я думаю, сейчас одухотворенности в пьесе поубавилось, что ж, так и должно быть. Но на премьере вы были бы в восторге.
– И наверное, написал пьесу соавтор Никсона, а он украл ее и теперь мучается угрызениями совести...
– Ну и ну!
– Правда? Так и было?
– Вовсе нет. Никакой романтики. Фил однажды рассказал мне. Мы вместе ужинали, все было великолепно, и во мне, очевидно, появилось нечто материнское – это в последнее время случается все чаще, – а Фил стал похож на мальчишку, который много выпил. Так вот – идея пьесы принадлежала ему, потом они работали над ней вместе, внесли множество добавлений, главным образом Фил. Окончательный вариант целиком сделан им, одним словом, четыре пятых работы – его. Соавтор все время пытался свести пьесу к обычному фарсу. Все это тянулось года три, и тот, другой, постоянно обвинявший Фила во всех неудачах, в конце концов продал ему свои права на пьесу за двадцать фунтов. С тех пор Фил каждый год получает от пьесы не менее трех тысяч.
– Тогда почему Фил бедняга?
– Он помешан на театре и на том, чтобы еще раз добиться успеха, но это бедняжке не удается. И он мучается, чувствуя, что все считают его мошенником... как вы, например... и думают, что первую пьесу написал соавтор... Стеннинг, вот как его фамилия. Поэтому Филу так хочется повторить свой успех, доказать, что та пьеса вышла из-под его пера. Но у него ничего не получается и никогда не получится. “Пополам, дружище!” – его единственная удача, и сам он не имеет ни малейшего понятия, как все произошло. Бедняга Фил.
– Но ведь с тех пор ему сопутствует успех?
– Нет. Ни одна из его пьес не идет в сравнение с первой. Но он настолько сросся с лондонским театром, что никто не осознает этого. К счастью для Фила.
– Но возможно, к несчастью для меня.
– Нет, он прекрасно сумеет сделать инсценировку. Надеюсь, ради вас обоих, что она ему удастся. Вам хочется узнать о ком-нибудь еще?
– Да, Корал Белл. Скажите, вам нравится знать всех?
– Необыкновенно. А вам – не знать никого?
– Чрезвычайно.
– Правда?
– Конечно. Я думаю, в этом основная разница между мужчинами и женщинами. Мужчина инстинктивно избегает новых людей, а потом с удивлением обнаруживает, что многие из них очень милы. Женщине нравится заводить новых знакомых, а потом, к ее разочарованию, оказывается, что многие из них совершенно невыносимы.
– Нет-нет. Вы не правы. Люди действительно делятся на две эти категории, но не по признаку пола. К первой относятся люди типа выпускников элитарных школ, ко второй – все остальные. Большинство женщин относится ко второй группе, на этом вы и построили свою классификацию.
– Корал Белл, – неожиданно сказал Реджинальд, – вы необыкновенно мудрая женщина. Вы... то есть... Могу я задать вам неприличный вопрос?
– Попробуйте. Не уверена, что у вас получится.
– Вы всегда были так умны или поумнели, попав в высшее общество?
Она весело рассмеялась.
– Вы, верно, забыли, что я участвовала в представлениях на курортах, начиная с восьми лет. Забыли, какую я прошла школу. Вы думаете обо мне как о глупенькой хорошенькой мещаночке, которая в семнадцать лет идет на сцену, потому что слишком глупа и слишком хороша собой для всего остального. Как раз из таких выходят глупые, тщеславные актрисы. Я, слава Богу, не была ни хорошенькой, ни глупенькой. Если бы вы знали, как меня всю жизнь забавляли люди.
– Я думаю. Но как не рассмеяться... – процитировал он строчку ее песенки.
– Ошибаетесь. Ошибаетесь, как всякий дилетант. Вы путаете роль и исполнителя. На самом деле я довольно серьезный человек. Говоря “забавляли”, я имела в виду интерес, волнение, которое вызывали во мне люди. Например, когда я слушала Эйнштейна.
– Вы встречались с ним? Хотя, конечно, должны были встречаться.
– Не понимаю, почему “конечно”, но встречалась.
– Наверное, вы правы. Я думал о вас как о девушке из песенки. Всегда веселой, смеющейся – и очаровательной. Но вы же знаете, сколько мне было лет – мог ли я думать по-другому?
– Вот почему женитьба на актрисе – ошибка.
Реджинальд немного помолчал, затем спросил:
– Скажите, что кажется вам более странным – что так много удачных браков или что так много неудачных? Я никак не могу решить.
– Неплохой вопрос, – одобрила Корал Белл. – Я никогда не задумывалась над этим. Наверное, – она склонила голову набок и задумалась, – наверное, что так много удачных. Ужасно трудная вещь брак, правда?
– Почему трудная? Нет, не так. Я хочу спросить – что вы имели в виду?
– Самое трудное – это знать, когда и как перестать любить.
– Подождите, ведь существуют люди, которые любят друг друга всю жизнь.
– Ну конечно, и мы все надеемся, что наш брак именно такой. А поскольку люди не перестают надеяться, даже когда никакой надежды нет, их так часто ждет неудача. Видите ли, когда люди влюблены, любое самое мелкое недоразумение должно быть выяснено, чтобы они снова могли быть счастливы; а если люди уже не любят друг друга, можно ссориться сколько угодно, при этом сохраняя прекрасные дружеские отношения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34