я продал стадо, потому что они все равно бы его захватили, а так они получили его за деньги. Да и генерал прикарманил треть суммы, которая, видно, пришлась ему очень кстати. Человек, он, должно быть, семейный, имеет, верно, детишек. Да благословит его бог!
С этими словами Бокша снова отрезал себе изрядный ломоть хлеба и ветчины.
Эден позавидовал этому человеку, не терявшему чувства юмора даже в самом катастрофическом положении.
– А теперь – в путь!
Полная луна сопутствовала скитальцам. Среди болот нередко попадались почти сухие лужайки, где можно было ехать быстрее. Удавалось и лошадей покормить – всюду росла сочная трава, темнели заросли ежевики и папоротника.
Под утро они приблизились к берегу какой-то реки. Здесь Гергё Бокша и его спутник передохнули в хижине знакомого рыбака, который сварил для них уху с паприкой. Бокша приготовил к ней крампампули. Позавтракав, Эден почувствовал, что после беспрерывной скачки в течение трех ночей его неодолимо клонит ко сну. Растянувшись на тростниковой циновке, он сразу заснул и спал очень долго. Когда он проснулся, Бокша сидел возле хижины.
– Сколько времени? – спросил Эден.
– Поглядите, уже смеркается.
– Неужели я так долго спал? Почему вы не разбудили меня?
– Ну, это было бы непростительным грехом. Во сне вы побывали дома и говорили со своим сынком.
При этих словах Эден сразу помрачнел. Сон его отгадать было нетрудно!
Теперь дорога все время шла вдоль извилистой реки. Берега ее на всем протяжении были пологими. После половодья прибрежные левады стояли с весны и до самой осени в воде, передвигаться по ним можно было либо в лодке, либо верхом. Река текла среди густых дубовых и ольховых лесов, и острова на ней казались как бы их продолжением. Местами огромные деревья, росшие по берегам реки и на островах, припадали друг к другу кронами, и вода струилась под их сводом.
День был уже на исходе, когда путники приблизились к какому-то большому острову. Северный берег, по которому они ехали, соединился с этим островом мостом.
– Прибыли, сударь, – сказал Бокша. – Здесь находится жилище моего знакомого, к которому я обещал вас доставить.
– А как его зовут?
– Потом узнаете.
– А не буду я ему в тягость?
– Ну, нет!
Они медленно перебрались через мост. И, как только расступился перелесок у предмостья, склоненные друг к другу деревья словно образовали зеленую арку, давая возможность путникам заглянуть в глубь острова. Там их взору предстала освещенная луной барская усадьба, стены которой были укрыты плющом и вьющимися розами – как раз стояла пора вторичного цветенья! Возле дома высилась гигантская липа, а напротив раскинулся широкий лазурный пруд, в котором, как в зеркале, отражался дом.
Эден подумал, что он где-то видел все это, может быть ему вспомнился какой-то пейзаж, нарисованный художником.
На веранде дома уже горел фонарь. Падавший из освещенных окон свет дрожал на волнистой поверхности.
Всадники неслышно подъехали к усадьбе по усыпанной гравием дороге. Перед верандой они спрыгнули с коней Конюх принял от них поводья, и пришельцы поднялись по мраморной лестнице.
Стоя на пороге веранды, Эден Барадлаи бросил взгляд сквозь освещенное окно внутрь дома и увидел там, возле стола, одетую в траур юную женщину со спящим на коленях младенцем. Другая женщина, с белым как мрамор лицом, читала раскрытую библию с застежками. Молодой человек, держа на коленях мальчика, выводил для него на большой черной доске какие-то буквы.
Эден вдруг понял, что ему отлично знакомы все эти лица.
В углу лежала большая собака, ньюфаундленд. Она быстро вскинула голову, весело оскалила зубы и побежала к дверям. Казалось, это улыбается большой добродушный человек: ведь собаке нельзя лаять – малютка уже уснул.
Услыхав возню собаки, все выжидающе уставились на стеклянную дверь. Они не могли разглядеть в темноте, что происходит снаружи.
– Где я? – срывающимся от волнения голосом спросил своего проводника Эден.
– Дома!
Письмо, которое не было показано
Эден и раньше знал, что его пребывание в семье будет горьким счастьем. И действительно, его жизнь превратилась в каждодневную агонию.
Сразу же по прибытии он известил письмом облеченного неограниченной властью австрийского главнокомандующего о месте своего пребывания и предоставил себя в его полное распоряжение. Он сообщил ему, что будет ждать его приказаний.
– А пока постараемся быть счастливыми.
Но как это сделать, если каждый их поцелуй напоминал о прощанье, каждое объятие вызывало из мрака колодную тень; она вставала между ними и шептала: «Может быть, завтра?»
Аранка страдала и томилась, как обреченный на вечные муки ангел.
– Не оставайся здесь, – шептала она мужу, – уходи, спасайся, скройся! На что мне твоя гордость, величие? Пусть ты будешь унижен, уязвлен в своем достоинстве, лишь бы остался жив. Беги, пока не поздно. Ты дал им честное слово? Ну так что же, нарушь его сто раз. и я в сто раз больше буду тебя обожать! Уезжай за границу, я последую за тобой. А хочешь, – останусь дома скорбящей вдовой. Я согласна ходить в трауре, лишь бы ты был жив. Избавь своих детей от страшного кошмара, не купай в кровавой купели своих сыновей! Станем ходить по миру нищими, лишь бы вместе. Что нужно мне, кроме тебя и двух моих крошек? Что мне до вашего громкого фамильного имени? Откажись от него, и я буду любить тебя, какое бы имя ты ни носил. Моей родиной станет та земля, где будешь ты. Поедем в Америку. Я буду твоей служанкой, поденщицей, батрачкой! А не то – убей меня сначала, и тогда можешь подражать гордым римлянам!
Эден не поддавался на ее уговоры, он решил ждать своей судьбы.
Было невыносимо изо дня в день видеть мучительную тревогу молодой женщины. Она вздрагивала при каждом скрипе открываемой двери, ее охватывал трепет, едва раздавался в передней чей-нибудь незнакомый голос – не вызывают ли мужа?
А ночью, когда все засыпали, она бодрствовала и, считая минуты, обходила с ночным фонарем в руках все комнаты, прислушиваясь к каждому шороху, любой звук принимала за бряцание оружия.
Енё каждую ночь встречал свою бродившую, как приведение, невестку. Судорожно запахивая на груди халат, с широко раскрытыми невидящими глазами она неслышно скользила с веранды на веранду, словно одержимая, словно лунатик. Енё иногда удавалось рассеять ее тревогу, ненадолго успокоить ее, уговорить молодую женщину вернуться к себе в спальню. Он убеждал ее, что кругом все тихо, спокойно, не слышно никаких звуков…
А что было, когда приходила почта, с какой тревогой вся семья хваталась за письма. Кому письмо? Что в нем? Может быть, это ответ на то послание, что отправил Эден?
Однажды среди доставленной на кёрёшскую виллу вечерней почты оказался конверт с. адресом, написанным по-немецки:
«Hern Eugen von Baradlay».
Эуген – по-венгерски значит Енё. И письмо вручили Енё.
Он вскрыл конверт, прочитал письмо и сунул его о карман. Это произошло в присутствии всех домашних.
Мать спросила Енё, от кого письмо и что в кем содержится.
– Мне необходимо уехать, – кратко ответил Ене.
– Куда и зачем? – осведомилась мать.
Набравшись храбрости, Енё разом выпалил:
– Не могу я больше спокойно смотреть на все это. Дом Барадлаи разваливается и грозит обрушиться на голову нашей семьи. Все потеряно, и вы уже не в силах ничему помочь, Ваши надежды не осуществились, ваши усилия принесли только вред, ваши принципы растоптаны. Я не в состоянии больше смотреть на ваши муки. Об одном брате мне ничего не известно, другой – со дня на день ждет ареста. От матери целыми днями не услышишь ни слова. Невестка близка к помешательству. Меня убивает такая жизнь. Вы делали все, но теперь ничего не можете предпринять в наших интересах. Теперь настал мой черед действовать.
– Как? – холодно спросила мать.
– Я знаю как.
– Но у меня тоже есть право это знать. Никто из вас не может что-либо предпринять ради нашей семьи, пока я не скажу: «Быть по сему!»
– Ты узнаешь, когда все совершится.
– А если я скажу тогда: «Этому не бывать?!»
– Тебе уж не изменить того, что произойдет.
– В таком случае я заранее запрещаю это.
– Напрасно, Я больше не подчиняюсь тебе. Я – мужчина и волен в своих действиях.
– Но ты в то же время сын и брат, – вмешался Эден.
Енё печально посмотрел на него и с тихим вздохом ответил:
– Потом все поймешь!
Мать взяла Енё за руку.
– Ты думаешь о спасении нашей семьи?
– Думаю и хочу действовать.
– Хочешь я отгадаю твои мысли?
– Оставь, не выпытывай.
– Я умею читать в твоем сердце. Ведь я изучала тебя с младенческих лет. Ты был книгой, каждую главу которой я знаю наизусть. Ты думаешь в эту минуту о том, чтобы покинуть нас, вернуться в Вену, возобновить старые связи и восстановить былое влияние у наших врагов…
– И потом захватить конфискованное имущество своих старших братьев, не так ли? – с горечью прервал ее Енё.
Матери стало жаль его.
– Нет, сын мой, я укоряю тебя не в жестокосердии. Как раз напротив – в том, что ты слишком сильно нас любишь и потому задумал пожертвовать своей честью ради нашего спасения. Но такая жертва горше погибели.
– Может быть, сперва будет горько, но потом вы свыкнетесь.
– С чем?
– Я ничего не сказал. Ты сама знаешь.
– Знаю! Ты вернешься к Планкенхорстам!
Енё грустно улыбнулся.
– Ты прочла это в моем сердце?
– Ты решил взять в жены эту девицу и, используя всесильные связи ее семьи, вызволить из беды своих братьев!
– Ты так думаешь?
– Ты собираешься жениться на девице, которая принесет тебе в приданное мою ненависть, которую прокляла твоя родина и которая навлечет на тебя божью кару!
Аранка припала к груди свекрови.
– Не говори так о ней, матушка, ведь он, может быть, любит ее!
Эден отвел жену на прежнее место.
– Не вмешивайся, любовь моя. Речь идет о вещах, о которых не ведает твоя чистая душа. Если бы дошло до того, что кому-нибудь из нас пришлось бы босым, с пеньковой веревкой на шее идти каяться и вымаливать прощение грехов, я сказал бы: «Так надо!» Ведь нечто подобное случилось когда-то с одним королем. Если бы нам заявили, что кому-то из нас нужно отправиться в храм и перед всем народом отречься от того, во что он до сих пор верил, я ответил бы: «Что ж, может случиться и так». С одним мудрецом произошел подобный случай, Но покупать жизнь и счастье, клянясь в любви к женщине, по дьявольскому наущению которой нашу отчизну подвергали стольким бедствиям, к женщине, что разжигала ненависть между народами, была доносчицей, шпионкой, наговорщицей, которая сперва подстрекала людей к мятежу против трона, а потом выдавала палачам этих бунтарей! Эта женщина вынашивала в своей дьявольской груди адские планы, и две страны, приняв их, будут горько расплачиваться за это, никогда не избавятся от их пагубных последствий! И Енё хочет привести в отцовский дом эту свирепую фурию! Нет, этого не может сделать никто из рода Барадлаи. А если сможет, то найдется другой, кто откажется от жизни, купленной такой ценою.
Мать с рыданием кинулась на шею старшего сына. То был голос ее собственной гордой души.
Енё на это ничего не ответил, только снова печально улыбнулся и приготовился уйти. Аранка с немым состраданием смотрела на него.
– Ты тоже меня осуждаешь? – шепнул ей Енё на прощанье.
– Поступай так, как подсказывает тебе сердце, – со вздохом промолвила молодая женщина.
– Клянусь небом, я поступлю именно так!
Но мать снова преградила ему дорогу. Она встал перед ним на колени.
– Сын мой, заклинаю тебя, не уходи. Пусть постигнут нас страшные муки, смерть, нищета, мы терпеливо, безропотно перенесем все. Ведь десятки тысяч патриотов погибли за идею. Но мы не позволим убить наши души. Все мы переносим адские муки, но разве ты слышал когда-нибудь, что бы мы богохульствовали? Не закрывай перед нами дорогу в небеса.
– Мать, прошу тебя, встань.
– Нет! Если ты уйдешь, мое место в грязи. И это ты столкнешь меня туда.
– Ты не понимаешь меня! Да я и не хочу, чтобы ты поняла.
– Как? – радостно воскликнула мать. – Значит, ты не совершите того, от чего я хочу тебя предостеречь?
– Я ничего не отвечу на это.
– Только одно слово, – вмешался в разговор Эден. – Если хочешь нас успокоить, покажи полученное тобою письмо.
Енё испуганно схватился за грудь, словно опасаясь, что у него отнимут письмо, и, не будучи в силах скрыть смущение, проговорил:
– Нет, я не могу его показать!
Но затем лицо его вспыхнуло.
– Эден Барадлаи! Письмо адресовано Эугену Барадлаи, а это – я!
И он гордо отвернулся от брата.
– Увы! Значит, предположения нашей матери правильны, – сказал Эден.
Мать поднялась с пола. Из глаз ее струились слезы, но лицо сохраняло гордое выражение.
– Хорошо, ступай! Иди, куда влечет тебя твое упрямое сердце. Что ж, покинь меня в отчаянии и слезах. Но знай: хотя над головами двух моих сыновей занесен топор палача, ч оплакиваю не тех, кто погибнет, а тебя, который останется жить.
Услыхав это, Енё с мягкой улыбкой посмотрел на нее.
– Мать! Вспомни когда-нибудь, что последние мои слова к тебе перед уходом были: «Люблю тебя». Прощай. – И он поспешно вышел.
Никто не обнял его на прощание. И лишь маленький племянник, игравший на траве перед домом, поцеловал Енё и спросил:
– Когда ж ты вернешься, дядя?
Письмо, полученное в тот день, гласило:
«Господин правительственный комиссар Эуген Барадлаи. Вам надлежит немедленно явиться в пештский военный трибунал: Новое здание, второй корпус».
Внизу стояла подпись военного судьи.
Произошла небольшая ошибка: имя «Эден» перевели на немецкий как «Эуген». Такие случаи в Венгрии в те времена иногда происходили,
Оказывается, мы не знали этого человека
Енё Барадлаи явился к военному судье во второй корпус Нового здания точно в назначенное время.
Доказать требовалось лишь то, что он действительно Эуген Барадлаи и что именно Эуген Барадлаи вызван в суд. Все остальное произошло просто: его взяли под стражу. Он должен был, сидя в тюрьме, ожидать, когда дойдет до него черед.
Ждать пришлось недолго, его имя в списке значилось одним из первых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76