Вряд ли хоть один человек из тысячи знает теперь, что такое Королевский лес!
Лес, каждое дерево которого как бы повествует о прошлом. Лес, полный торжественного шороха, где листья словно одарены живой душой, а любая травинка помнит о минувшем, где под валежником, между молодыми побегами, струится алая кровь героев, где зеленый мох видит сны, а шумящая листва рассказывает о них.
В этом лесу произошла Ишасегская битва, которая длилась двенадцать часов, от полудня до полуночи.
Здесь, в тени этого куста шиповника, под небольшим круглым курганом, осененным бело-красными цветами, погребены в общей могиле четырнадцать павших воинов.
Большие валуны навалены над ними, чтобы дикие звери не растащили их кости.
Два огромных нароста на стволе вон того векового бука – это след от попавших в него пушечных ядер. Дерево нарастило новую кору, и она затянула вмятины.
Видите раскиданные по лугу камни? Это – остатки печи для обжига извести. Когда у гонведов кончились патроны, они разобрали печь и стали забрасывать врага камнями. Поросший ежевикой перелесок с торчащими, закопченными и обгорелыми стволами деревьев – то самое место, где Елачич приказал поджечь у себя в тылу лес, чтобы задержать наступление преследователей.
Этот срубленный пень послужил столом для венгерского главнокомандующего, когда он писал свой короткий приказ:
«Сегодня мы должны либо победить, либо отойти за Тису!»
А виднеющиеся на леваде пятна темной зелени! Они не блекнут даже в самое засушливое лето и обильно рождают цветы колокольчиков, чей неслышный звон как бы заменяет заупокойный гул колоколов по усопшим.
А на той широкой круглой площадке, посреди обширной лужайки, трава не растет. Тут бились между собой две вражеские кавалерийские бригады и так вытоптали землю, что она и по сей день остается лысой.
Не битва, не сражение происходило здесь, а поединок, где с каждой стороны встали друг против друга не менее десяти тысяч бойцов, где бились верхом и в пешем строю, пулей и штыком, саблей и прикладом, камнями и голыми руками. То был невиданный поединок! Под каждым деревом воин, один на один, сходился со своим противником. Любой древесный ствол становился крепостью, любой куст – окопом, который оборонял, отстаивал, терял и вновь брал с бою один солдат у другого. Вот кончились патроны у обоих противников – огневой бой длится уже пять часов! Остается только пустить в ход штыки. Но они тоже затупились, ими можно лишь колотить, а не колоть. Стуком топоров отдается в лесу эхо от ударов прикладами. Сломалась винтовка, ее владелец хватается за оружие неприятеля, силясь вырвать его из вражеских рук. Команды никто уже не слушает, каждый дерется как может. Багровые брызги крови пятнают стволы деревьев. В этом грозном одиночном бою участвуют все: и полководцы и рядовые солдаты. Пушечные ядра с треском и грохотом прокладывают себе путь сквозь кроны деревьев и гущу кустарников, с воем разрываются в таинственной глубине леса. Артиллерия бьет с обеих сторон; слева австрийцев обстреливают вспомогательные войска Аулича, справа их осыпает картечью бригада Монтенуово, приняв своих товарищей по оружию за неприятеля. Сражение ведется под перекрестным орудийным огнем. Но никто уже не обращает на это никакого внимания.
Каждый воин твердит себе:
– Мы должны здесь нынче либо умереть, либо победить!
Королевский лес простирается к югу, на расстоянии в три тысячи шагов от заповедника Гёдёллё, вдоль левого берега реки Ракош. Но возле Ишасега деревья, растущие на опушке леса, вплотную подходят к Ракошу, склоняясь над с мой водой. Через этот лес проходят три проселочных дороги. Все они сходятся в Ишасеге и сливаются там в один тракт. Это – ворота, ведущие в Пешт.
А венгерская армия стремилась в Пешт.
Именно потому и сражались тут венгерские солдаты. Разве это непонятно?
Королевский лес в самом широком месте насчитывает три тысячи шагов, в самом узком – тысячу двести. Протяженность его – одна миля. За этот самый лес и шло ожесточенное сражение.
Лес во всю свою длину окаймлен рекою Ракош, которая в летнюю пору представляет собой всего лишь ручей, но весной превращается в настоящее болото. Во время битвы быстрый ручей – хозяин положения, переправиться через него можно только там, где он позволяет. Одна такая переправа имеется под Ишасегом, вторая – чуть подальше к северу, возле мельницы.
Обе эти переправы находились в руках неприятеля, который выставил против венгерских войск сорок две тысячи воинов, двести тридцать две пушки, три батареи мортир и пятьдесят шесть кавалерийских эскадронов.
Господствующие над полем боя холмы тоже были заняты австрийцами.
Кроме того, вражеские войска в ходе сражения подожгли Ишасег, его улицы пылали, и пробиться сквозь них вместе с артиллерией не было никакой возможности.
Сражение в Королевском лесу, длившееся с полудня до самого вечера, шло с переменным успехом.
Сначала венгерские войска выбили австрийцев из южной части леса. Тогда австрийцы подожгли его. Затем, подтянув новые силы, они вернулись назад, оттеснили венгров, но тут путь им преградил горящий лес.
Тем временем другая венгерская часть захватила северную окраину леса и предприняла наступление на мост возле мельницы. Она уже продвинулась было вперед и добилась успеха, но отступление первого отряда вынудило и ее сдать занятую позицию.
И снова пришлось начинать все сначала.
В борьбе за лес войска противников беспорядочно перемещались. Двигаясь от дерева к дереву, враги с боем отвоевывали друг у друга каждую пядь земли, вновь и вновь посылая на битву свои потрепанные части.
Уже никто не обращался в бегство, как это было три месяца назад. Тот, кому приходилось отступать перед превосходящими силами неприятеля, только немного отступал, а едва появлялась помощь, вновь поворачивался и опять нападал на врага.
Свист ядер и пуль был теперь хорошо знаком солдатам. Привычная песня! Грохот пушек больше не приводил в содрогание сердца, а полученная рана не заставляла бледнеть. Ее даже порою не сразу замечали.
Уже шесть долгих часов шло сражение, но ни одна из сторон не могла пока похвалиться, что она отвоевала у другой хотя бы небольшое пространство. Даже ту территорию, куда градом падали снаряды, противники не желали оставлять.
Но вот враги решили сделать последнее усилие. Офицеры поднимали с земли свалившихся от усталости солдат; санитары спешно перевязывали раненых и приговаривали: «Разве это рана? Так, пустяковая царапина»; командиры подбадривали малодушных, подтягивали резервы; и вот войска вновь устремились на поле боя, навстречу друг другу.
Лес загудел от яростных криков. Военачальники сами шли впереди своих войск со знаменем в руках.
Австрийские части приготовились нанести решительный удар по центру венгерской армии.
Шестнадцать эскадронов драгун и уланов, два полка кирасир и шесть эскадронов вольноопределяющихся плотной массой в сопровождении восьми пушечных и двух ракетных батарей двинулись на север от Ишасега, через переправу на реке Ракош, и лавиной ринулись в самую середину венгерских войск.
На круглой площадке, там, где и поныне не растет трава, сомкнутым строем стояли венгерские гусары.
Три тысячи гусар, собранных воедино!
Противник установил свои орудия прямо против них, на флангах собственной кавалерии, и открыл уничтожающий огонь.
Отступать гусарам было некуда. Оставался только один выход, и они им воспользовались.
Надо было, не раздумывая, атаковать с фронта кавалерию противника и, врезавшись в ее боевые порядки, так перемешаться с нею, чтобы неприятель потерял возможность разобраться, где его собственные войска, а где – чужие, и был лишен возможности вести орудийный огонь.
Сказано – сделано!
По всему фронту затрубили горны, призывая с налета ринуться на врага. Земля дрожала от неистового галопа, лес гудел от крика, а вскоре к этому шуму присоединился звон тысяч стальных клинков, тысяч скрестившихся сабель.
Клубы пыли окутали поле битвы. А когда внезапно налетевший порыв ветра подхватил ее и отнес в сторону, это поле предстало глазам очевидцев как живое олицетворение героического эпоса о древних витязях.
По меньшей мере шесть или семь тысяч всадников перемешались друг с другом! Неистово вставали на дыбы кони. Сверкали сабли и клинки, красные кивера, стальные шлемы, четырехугольные шапки… На поле боя 368 сошлись три основных воинских группы, образовав почти замкнутый круг. Они то откатывались назад, то устремлялись вперед. Казалось, движется челнок какой-то чудо-машины. В одном конце поля виднелось трехцветное венгерское знамя, в другом – австрийское императорское, двухцветное. Самые яростные схватки закипали вокруг этих знамен. Самые отважные воины стремились захватить вражеское знамя и, истекая кровью, защищав ли свое.
Венгерские и австрийские кавалеристы скучились в такую плотную, хотя и беспорядочную массу, что напоминали собою огромный муравейник, внутри которого все кишело, перемещаясь взад и вперед.
Эх! Случись тут, при подобных обстоятельствах, царский полководец, он бы уж знал, что ему надо делать! Навел бы все свои шестьдесят девять орудий и смел напрочь и тех и других.
А между тем солнце зашло за синие будайские горы, рассыпая оттуда по апрельскому весеннему небу золотистые снопы лучей.
Закат позолотил распустившиеся почки деревьев, между которыми скользили солнечные лучи, и только что зацветшие кизил и явор. Золотистым туманом казалась поднятая всадниками пыль, золотыми изваяниями – по» крытые потом лица героев.
А воины все продолжали биться. И дрались они с таким ожесточением, будто считали, что солнце не смеет закатиться до тех пор, пока не станет ясно, кто же вышел победителем.
Каждая рука напрягалась до предела, каждый удар наносился с такой силой, словно именно от него зависели судьбы страны и эпохи, торжество идей. То была смертельная схватка двух великанов, и каждая капля крови, казалось, дышала, творила чудеса храбрости.
Страшные свидетельства ожесточенной битвы были разбросаны на поле боя. Каски, рассеченные пополам, стальные панцири, пробитые насквозь одним ударом. А главное, люди – истекавшие кровью, покрытые десятками ран, герои, которых еще не успела покинуть жизнь.
Висевшая в воздухе пыль раскалилась от ярости сражавшихся. Среди этой залитой солнцем пыли, в светящемся тумане, рожденном гневным людским дыханием, два офицера, два врага, приметили друг друга. Каждый на голову возвышался над окружающими. Один был Рихард Барадлаи, другой – Отто Палвиц.
И сразу одна мысль пронзила обоих. Не мысль даже, а молния, рожденная от столкновения двух грозовых туч.
Прорываясь сквозь ряды бойцов, они устремились друг к другу. И воины расступались перед ними с такой готовностью, словно считали: «Это – суд божий! Мечам двух витязей суждено решить, кому должна принадлежать победа. Пусть они и решат это, один на один!»
Те, что стояли вблизи, отходили в сторону, освобождая дорогу, чтобы всадники могли съехаться друг с другом.
И наконец они встретились!
В их жилах пламенело все, что придает жар мужскому сердцу: жажда славы, гордость дворянина, неистребимая память об оскорблениях, жгучая ненависть к врагу и пылкая любовь к родине. Чувства эти все возрастали в буре сражения, в опьянении боя, в экстазе кровопролития и достигли исполинской силы.
Их сабли скрестились.
Ни один не думал о том, как отразить удар, каждый думал лишь о том, как поразить врага!
Ударили они одновременно, в полную мощь руки, со всей силой гнева.
Поднявшись в стременах, высоко вскинув клинок, каждый обрушил его на противника.
Оба целили прямо в голову. Две сабли сверкнули, как две скрестившиеся молнии, и оба всадника разом свалились с седла.
Удар, нанесенный Рихарду Барадлаи, был так сокрушителен, что не видать бы ему больше восхода солнца, если бы тело его не было столь неуязвимым, как тела тех героев «Илиады» и «Нибелунгов», которых матери купали в волшебных источниках.
Но, быть может, и наш, не знающий мифов век, тоже имеет свои волшебные средства, при помощи которых матери делают неуязвимыми тела своих сыновей! Быть может, неустанная материнская мольба за сына парализует палаш, способный разрубить железо и сталь, делает его бессильным!
Сабля Отто Палвица рассекла стальной обруч кивера Барадлаи. Но, как это нередко случается, клинок ударил по голове Рихарда не острием, а плашмя.
Страшный удар, правда, оглушил гусара; он пошатнулся и вылетел из седла; но ранен не был.
Зато удар, который он сам обрушил на противника, можно уподобить упавшей с неба молнии. Сабля разрубила шлем Палвица и глубоко рассекла череп до самого виска.
Когда доблестные офицеры одновременно свалились с коней, вокруг них завязалась ожесточенная схватка. Солдаты пытались спасти своих павших предводителей.
Пал, отважный ординарец Рихарда, всюду неотступно следовавший за ним, мгновенно спрыгнул с коня и прикрыл собой тело своего командира. Кони тут же затоптали старика насмерть. Зато он спас своего любимого господина. Бедняга был так прост! Он был не более примечателен, чем тот полковой горнист, на память о котором осталась лишь его труба. Но у него было верное и доброе сердце – и он пожертвовал им ради спасения своего любимца. Он умер вместо него.
В эту минуту грохнули орудия со стороны леса. Что же произошло?… Королевский лес содрогнулся от громких криков: «Да здравствует родина!»
Это подошел резервный корпус венгерской армии и развернул свои части к бою.
Его батареи открыли огонь, батальоны гонведов вы били противника из Королевского леса. Судьба сражения была решена.
Горнисты в австрийском стане затрубили отбой. Строй бившихся кавалеристов разомкнулся. Подбирать с поля боя убитых и раненых пришлось венгерским войскам. Подобрали они и Отто Палвица. Он был еще жив.
Солнце уже закатилось. Но долгий день битвы не закончился с наступлением тьмы.
Ночь была озарена пламенем горящей деревни, и тот, кто хотел назвать себя победителем, должен был овладеть ею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76