Хладнокровно и цинично они перечисляли имена тех, кого поведут на плаху, схватят и закуют в цепи, хотя только вчера они с подлым двуличием именовали их героями, своими добрыми друзьями и братьями.
Эдит понимала, что она не вправе выдавать свой ужас. Все силы души она употребляла на то, чтобы побороть страх, чтобы подавить лихорадочную дрожь, сотрясавшую все ее существо, чтобы не застучать зубами, как это бывает с детьми, когда им привидится кошмарный сон.
Наконец подошло время отъезда.
Эдит почувствовала, как чья-то холодная, словно змеиное жало, рука тянется к ее лицу. Но она не посмела отшатнуться.
Пусть они ее будят, пусть изо всех сил трясут за плечи, Эдит долго не разомкнет глаз! Потом, зевая и пошатываясь, она склонится на плечо сестры Ремигии, которая, поддерживая девушку, должна будет вести ее по лестнице до самого экипажа.
Госпожа Антуанетта проводила их.
– В доме нет ни одного мужчины, чтобы открыть ворота, – пожаловалась она. – Всех взяли на баррикады, даже привратник ушел. Мы совершенно одни. Если бы кучер не был глух и хром, его бы, наверное, тоже забрали.
Баронесса дошла до самой кареты, чтобы своими глазами убедиться, что монахиня увезла с собой Эдит.
Мало ли что может быть? Осмотрительность никогда не мешает.
Только когда баронесса увидела, что Эдит тяжело опустилась на сиденье и тут же уронила голову на грудь, она окончательно успокоилась и вернулась в свои апартаменты.
Фамильная карета медленно покатилась по темным улицам, то и дело натыкаясь на вывороченные камни мостовой. Кучер клевал носом.
Когда карету обступил мрак, Эдит открыла глаза.
Что она высматривала во тьме? О чем думала?
Лишь об одном.
Бежать!
Бежать во что бы то ни стало! Бежать, если бы даже сонм чертей охранял дверцы кареты, если бы даже призраки всех мертвецов, погибших в тот кровавый день, разгуливали по неосвещенным улицам мрачного города.
Эдит бросила пристальный взгляд на свою спутницу.
Та уже спала.
Не притворялась, как Эдит, а в самом деле спала сном праведницы после сытной трапезы.
Когда карета миновала центр города и выехал на линию бульваров, монахиня захрапела во сне. Выпитый ликер сделал свое дело.
Как только девушка услышала этот храп, она осторожно открыла дверцу кареты и выпрыгнула на мостовую.
Кучера можно было не опасаться: он был глуховат и, вероятно, тоже дремал на козлах.
Со всех ног. насколько ей позволяло дыханье, она бросилась бежать по аллее бульвара к городу.
Лишь достигнув первой темной улицы, Эдит оглянулась и увидела одинокий огонек фонаря, который, словно бродячий светлячок, все уменьшался, по мере того как карета увозила монахиню все дальше и дальше во мрак беззвездной ночи.
Только бы ночная прохлада не разбудила сестру Ремигию раньше времени. Ведь тогда за Эдит устремились бы в погоню.
Девушка торопливо завернула за угол и пошла быстрым шагом по тихой и темной улице.
В глухую полночь, когда не видно ни зги, беззащитная девушка, почти ребенок, бесстрашно шла по неосвещенному, тревожно спящему огромному городу, разыскивая ту улицу, тот дом, где она никогда еще не была, чтобы увидеть женщину, которую она никогда еще не видала.
Лишь безграничная, самозабвенная любовь могла превратить это слабое существо в настоящую героиню, способна была придать ей силы для такого подвига.
Куда идти? Как не заплутаться в этой темноте?
Высокий купол собора св. Стефана служил ей единственным ориентиром.
Улица Зингерштрассе должна быть где-то в той стороне. Следовательно, надо прежде всего выйти к собору. Авось по дороге встретится добрая душа, которая подскажет ей, куда идти дальше.
Теперь Эдит могла дать выход своему волнению. Пусть громко стучит сердце, пусть дрожит каждый нерв, – теперь ее уже никто не видит.
Трясясь словно в лихорадке, задыхаясь от бега, Эдит миновала одну улицу, затем другую; она спешила к заветной цели – высокой готической башне собора. Кругом по-прежнему царили мрак и тишина. Ей чудилось, будто она пробирается по глубокому подземелью в каком-то сказочном лабиринте. На узких улицах центра города, среди многоэтажных домов ночь казалась еще темнее. Все окна были завешаны, фонари потушены: нельзя, чтобы осаждающие нащупали хотя бы одну мишень.
Все, кто смел духом, – на окраинах, у городских ворот, на баррикадах; все, кто робок, – в подвалах, в поисках спасения от снарядов. Город вымер. Улицы пустынны.
Девушка бежит, едва касаясь земли, не слыша звука собственных шагов. Ей очень страшно; она боится темноты, своего одиночества, но гораздо сильнее этого страха чувство любви к Рихарду, которому сейчас грозит смертельная опасность; она обязательно должна его спасти! Подобно горячечному бреду, одолевающему в конце концов тяжелобольного, внезапно родившаяся отчаянная отвага помогла ей превозмочь страх. Эдит походила в тот час на тех больных горячкой людей, которые вскакивают в забытьи с постели, бросаются к окну, чтобы выпрыгнуть из него; они способны бежать босиком по острым камням, кинуться в реку, не умея плавать, напасть на более сильного человека, – и все это от страха, в исступлении.
Эдит остановилась и прислушалась: уже второй раз или часы на городской башне. Значит, она блуждает уже полчаса, а между тем ей было хорошо известно, что за полчаса центральные улицы Вены можно пересечь, идя спокойным шагом. Стало быть, она сбилась с пути. Она обрадовалась, очутившись на небольшой площади, где скрещивалось несколько улиц.
Эдит снова стала искать глазами купол собора св. Стефана. Теперь он высился вправо от нее.
Итак, она все-таки не ошиблась!
Зингерштрассе должна находиться где-то поблизости. Но как разглядеть в этом кромешном мраке табличку с названием улицы и номером дома?
Девушка остановилась на углу какой-то улицы и присела на каменную тумбу. Только теперь она почувствовала усталость.
В третий раз послышался неторопливый, степенный бой городских часов. Они пробили двенадцать ударов.
И лишь только отзвучал последний удар, как с какой-то ближней башни в воздух взвилась красная ракета, озарив тусклым светом соседние дома и прочертив на темном небе все тот же таинственный вопросительный знак. Кто мог бы объяснить, о чем вопрошала она, какого ждала ответа?
Воспользовавшись мгновенным проблеском света, Эдит поспешно взглянула на угол ближайшего дома, ища на нем табличку с названием улицы.
Сердце ее вздрогнуло от радости: прямо над ее головой висела дощечка, на которой узким, готическим шрифтом было выведено: «Зингерштрассе».
Сила и вера наполнили ее сердце. Ее взял под свое покровительство добрый ангел-хранитель, он ведет ее за руку прямо к цели! Эта сладкая вера успокоила девушку. Нет, не слепая случайность привела ее сюда, а само провидение! Раз все началось так хорошо, значит и конец непременно будет счастливым.
Теперь у нее в руках была нить Ариадны. Ракета погасла, и все снова окутала тьма. Но Эдит уже знала, что на углу стоит дом номер один, и, значит, все последующие дома на этой стороне улицы имеют нечетную нумерацию. Ей остается лишь считать ворота, и она попадет в дом номер семнадцать.
Девушка продолжала свои поиски в темноте.
Ей показалось, что после вспышки ракеты ночной мрак еще больше сгустился. Эдит продвигалась на ощупь, как слепая.
Приходилось ощупывать рукой каждый выступ, каждую нишу, чтобы не спутать ворота домов с витринами и дверями магазинов. Так она брела все вперед и вперед, считая про себя дома. Тринадцатый… пятнадцатый… Сейчас должен был быть дом номер семнадцать.
– Кто тут? – в ужасе воскликнула девушка, когда в нише этого дома ее руки наткнулись на какое-то живое существо; она судорожно уцепилась за чью-то одежду.
– Иисус-Мария! Святая Анна! – послышались в ответ чьи-то испуганные причитания. – Какая-то сумасшедшая!
Перед Эдит стояла низенькая старушка.
– Простите, простите! – пролепетала девушка, отпуская платье женщины. – Я просто очень испугалась.
– А я еще больше. Что вам здесь надо, мамзель?
– Я ищу дом номер семнадцать.
– Aгa! A зачем он вам?
– Мне непременно его надо найти.
– Кого вы ищете? Ведь на дворе ночь, мамзель.
– Мне нужна одна женщина.
– Что еще за женщина?
– Зеленщица, которая нынче вечером пришла сюда с другой женщиной.
– А зачем они вам? Если скажете, проведу.
– Умоляю, ни о чем не спрашивайте меня, тетушка. Если вы только верите в бога, помогите мне: ведь речь идет о жизни человека, даже – двух… О господи, что я говорю, дело идет о жизни и смерти очень многих людей. Если вы знаете, где этот дом, проведите меня.
– Этот дом здесь, вот он, – проворчала старуха. – Если хотите войти, ступайте за мной, мамзель.
Эдит, не раздумывая, сказала:
– Стучите!
– Ключ при мне, – пробормотала старуха и, открыв узкую дверцу в воротах, пропустила Эдит, а затем снова щелкнула замком.
Только теперь Эдит сообразила, что она сделала. Ведь она вошла ночью в чужой, незнакомый ей дом и доверилась какой-то странной старухе.
В конце узкого длинного коридора виднелся язычок пламени: чадила поставленная на пол лампада.
Грузная, краснолицая старуха подняла лампаду и при отсветах ее скудного пламени внимательно осмотрела с головы до ног девушку. Разглядев ее одежду, она с изумлением прохрипела:
– Святой отец! Да это ж монашенка!
Вся фигура Эдит, ее взволнованное лицо были озарены в эту минуту каким-то особым необъяснимым сиянием, и старая женщина ощутила безотчетное благоговение. Перед нею стояла святая мученица.
– Значит, вы хотите поговорить с зеленщицей?
– Не с ней, а с той женщиной, что гостит у нее.
– А вы что-нибудь знаете о ней?
– Все.
– А известно ли вам, милочка, что за такие слова люди жизнью могут поплатиться?
– Известно.
– Ну, коли так, – идите за иной.
Старуха со светильником в вытянутой руке указывала дорогу. Миновав узкий коридор, они вошли в еще более тесный подвальный ход; здесь старуха пропустила девушку вперед.
Эдит не колебалась. Она начала спускаться по деревянной лестнице, держась рукой за сырую стену. Девушка невольно подумала, что если ее ангел-хранитель, который помог ей благополучно добраться сюда, покинет ее и не укроет своим чудотворным плащом, то в этом темном, узком и сыром подземелье, она, чего доброго, падет безымянной жертвой самого ужасного преступления, на которое только способен этот грешный мир. И старуха, ее проводница, и любой другой обитатель этих трущоб, – кто знает, сколько их здесь! – может сделать с ней все что угодно: убить и похоронить тут. И об этом даже никто никогда не узнает.
Эдит осторожно спускалась по ступенькам. Старуха схватила ее за руку костлявой и цепкой ладонью: то ли для того, чтобы указать дорогу, то ли для того, чтобы девушка не споткнулась.
Спустившись по лестнице, они попали в пахнувший сыростью подвал.
– Направо! – прошептала старуха и легонько подтолкнула девушку.
Эдит осторожно пробиралась по извилистым закоулкам подвала; они трижды куда-то сворачивали, пока наконец не подошли к ветхой деревянной двери с висячим замком, через щели которой просачивался мерцающий свет, хотя дверь была на засове.
Старуха щелкнула замком и сняла его.
– Зайдем сюда, барышня.
Но еще прежде чем открылась дверь, Эдит уверилась, что она у цели. Сквозь дверные щели проникал удушливый запах овощей. Эдит облегченно вздохнула. Разве могла она когда-нибудь предположить, что запах гнилой моркови и сельдерея покажется ей приятней любых благовоний?!
То был склад торговки овощами.
– Осторожнее, милочка; здесь еще одна ступенька, – предупредила ее старуха.
Эдит переступила порог, зеленщица закрыла за ней дверь, а сама осталась снаружи. Девушка очутилась в довольно большом помещении с низкими сводами, углы которого были завалены картофелем и брюквой, а вдоль стен выстроились мешки с луком.
Посреди погреба стояли два соломенных кресла. На одном из них мерцала плошка с плавающим в говяжьем жиру фитилем, в другом – сидела женщина в скромной городской одежде, какую обычно носят уличные торговки.
Женщина молча подняла взгляд на Эдит. Лицо ее оставалось бесстрастным, на нем не выразилось даже удивления. Для этого женщине не пришлось делать усилий – она умела владеть собой.
А Эдит с горячностью бросилась к женщине, упала перед ней на колени, схватила ее руку, и расширившиеся от ужаса глаза девушки, казалось, возвестили об опасности раньше, чем это успели сделать ее уста.
– Госпожа Барадлаи! Вашего сына хотят убить!
Женщина в кресле вздрогнула, но все же сумела подавить вопль, готовый сорваться с ее губ, материнский вопль, шедший из глубины сердца.
– Рихарда? – спросила она, овладев собой.
– Да, да, – воскликнула девушка. – Рихарда! Вашего Рихарда. О госпожа, спасите его!
И она судорожно обняла колени женщины.
Та пристально взглянула в ее лицо:
– Ты – Эдит?
С радостным изумлением девушка подняла глаза:
– Вам знакомо мое имя?
– Я знаю его из писем сына. А по твоему лицу и по твоим словам понимаю, что ты и есть невеста Рихарда.
– О госпожа, я обручена с гробницей и монастырскими стенами. Я знаю, они говорили при мне, мой жених обречен. Он должен умереть страшной смертью, с ней вовеки нельзя будет примириться: он погибнет на виселице или от руки убийцы. Вот почему я здесь. Вы – его мать. Не допустите позорной гибели сына!
– Но откуда ты все это знаешь? И то, что я здесь? И кто я такая? И что Рихарду грозит опасность?
– Я вам все расскажу. Вас предали. Ваши союзники, наивные и легкомысленные юноши из студенческого легиона, раскрыли секрет коварной баронессе, которая разыгрывает из себя их друга и сторонницу свободы. На самом же деле и она, и ее дочь Альфонсина – агенты вражеской стороны. Они рассказали при мне сестре Ремигии, этой шпионке, что завтра собираются схватить и вас, госпожа, и вашего сына. Если вам удастся встретиться с Рихардом и уговорить его отправиться в Венгрию, то его арестуют и повесят как изменника воинские начальники. Если же вы не сможете повидаться с ним, его все равно убьют, они подкупили двух гусар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76