Мне нравится ваша планета. Я хотел бы еще раз посетить ее.
– Вы думаете, что полет к нам будет повторен?
– Конечно. И вы прилетите к нам. Общение двух планет, раз начавшись, будет продолжаться. Но мне, конечно, не удастся еще раз попасть на Землю.
– Почему?
Диегонь повернул голову к Широкову. Его черное лицо плохо различалось в темноте.
– Мне странно слышать от вас такой вопрос, – сказал он. – Так же, как на Земле, на Каллисто существует старость и люди не вечны. Не забудьте, что на полет туда и обратно требуется одиннадцать лет, по нашему счету.
– Вы еще не стары.
– Мне тридцать шесть лет.
«Семьдесят два по-нашему», – подумал Широков.
– Я не был на вашей планете, – сказал он, – и очень хочу попасть на нее.
– В вашем возрасте это вполне осуществимо. Мне почему-то кажется, что вы полюбите нашу Каллисто.
– Я ее уже люблю, – сказал Широков.
Диегонь ласково положил руку на руку Широкова.
– Мы это видим, – сказал он. – И больше всех полюбили именно вас и именно за это. Мы были бы рады взять вас с собой, когда будем возвращаться на Каллисто.
Широков вздрогнул всем телом от этих слов, отвечавших на его сокровенные мысли. Он смешался, покраснел и был рад, что благодаря темноте его собеседник не видел этого.
– Расскажите мне о вашей родине, – вторично попросил он.
– Вы о ней уже много знаете.
– Нет, совсем немного. Даже очень мало. У нас очень смутные представления о вашей жизни. Как вы живете сейчас? Как жили раньше? Нам кажется, что каллистяне прошли тот путь, который проходят сейчас народы Земли. Я вам рассказывал об этом. Было ли у вас такое же время?
– Земля и Каллисто, – ответил Диегонь, – родные сестры. Как природа и люди Каллисто похожи на природу и людей Земли, так и история обеих планет имеет много общего. Была ли у нас другая жизнь? Да, была и не менее тяжелая, чем та, о которой вы сегодня говорили. Много веков на Каллисто существовало два класса. Вы видели снимки наших жилищ. Это прекрасные здания, достойные того, чтобы в них жил человек. Но так было не всегда. Было время, когда огромное большинство населения жило в условиях неимоверной нищеты. Вы помните, недавно нам показывали картину, «кьиньо», о жизни вашей черной расы в «Афьрьнкье». Там были хижины из ветвей растений и люди ходили почти голыми. Вот так и жили каллистяне. Рабский труд и полное бесправие были уделом сотен миллионов. У нас всегда был только один народ, и поэтому для войн, подобных вашим, не было оснований. Но на Каллисто все же лилась человеческая кровь. Класс хозяев, считавшихся божествами, натравливал одну часть населения на другую, пользуясь для этого самыми дикими суевериями сплошь безграмотного населения. Но со временем сознание несправедливости существующего порядка все больше росло и укреплялось в среде рабочих. Росла их организованность, а развивавшаяся техника повлекла за собой и распространение грамотности. Потребовался грамотный рабочий. История развития нашей революционной мысли слишком длинна я сложна, чтобы говорить о ней сейчас. В свое время вы прочтете наши книги и узнаете, как это было. Наша революция была бескровной. Она свергла класс хозяев. Двести пятьдесят лет тому назад, по вашему счету, этот класс исчез совсем. Каллисто стала зеленой… Сейчас у нас нет ни одного человека, не имеющего самого широкого образования.
Диегонь говорил быстро и горячо. Широков не все понял из его рассказа, но ни словом не перебивал рассказчика. Когда каллистянин замолчал, он спросил:
– Почему вы сказали, что Каллисто стала «зеленой»?
– Объяснение этому слову надо искать в нашей истории, – ответил Диегонь. – Люди, боровшиеся за свободу, назывались «зелеными».
– Какой же общественный строй у вас сейчас?
– Очень простой. Каждый трудится для всех и все для каждого. Богатства планеты принадлежат всем. Каждый имеет возможность полностью удовлетворить свои потребности.
– У нас такой строй называется коммунизмом, – сказал Широков.
– «Кьомьуньизьмь», – с трудом повторил Диегонь. – Объясните, что это означает.
– В прежние времена,-сказал Широков, – у нас люди жили в нищете, кроме небольшой кучки хозяев. Потребности большинства не удовлетворялись. Плоды людского труда шли в пользу немногих, а те, кто создавал эти плоды, не могли жить по-человечески. Такая система еще не везде исчезла на Земле и называется у нас «эксплуататорской». Я не могу перевести это слово на ваш язык.
– Я понимаю, – сказал Диегонь.
– Сейчас, – продолжал Широков, – на половине нашей планеты другой принцип. Мы требуем от каждого отдать все, на что он способен, и даем ему по результатам его труда на пользу всех. Это промежуточная стадия. Мы стремимся к другому. Чтобы каждый человек отдавал обществу все свои способности, а получал все, что ему нужно, независимо от результатов его труда. Это и будет то, что мы называем коммунизмом.
– В этом смысле у нас именно такая система, – сказал Диегонь. – Каждый берет то, что ему нужно.
– Значит, у вас коммунистическое общество. А кто руководит работами, кто составляет планы, следит за их выполнением?
– Раз в десять лет мы избираем совет старейшин. Ему все обязаны подчиняться.
– А если кто-нибудь не захочет?
– Таких случаев никогда не было.
– Ну, а если бы все-таки? Ведь аппарата принуждения у вас нет?
– Не представляю себе такого случая, – сказал Диегонь. – Мы же сами выбираем совет, и он действует в интересах всех. Все заинтересованы в выполнении общих работ.
– Обязательное рабочее время у вас существует?
– Принято работать четыре-пять часов. Кто здоров, тот работает.
– И никто не пытается уклониться от труда?
– Зачем же! – с искренним удивлением ответил Диегонь. – Мы никого не заставляем работать. Если человек не участвует в какой-либо общей работе, то, значит, он делает какую-нибудь другую. Например, я много лет работал над проектом звездолета. Все это время я не принимал участия в другой работе.
– Вы меня не понимаете, – сказал Широков. – Я говорю о том, что кто-нибудь может ничего не делать и жить за счет труда других.
– Теперь я понял, – сказал Диегонь. – Видите ли, Пьетья (Синьг и Диегонь называли Широкова по имени, по его собственной просьбе), дело в том, что изменение отношений между людьми изменяет их взгляды на труд. В первые десятилетия нашей «зеленой» жизни такие явления, конечно, были. И аппарат принуждения у нас существовал. Иначе не могло быть. Люди получали по своим потребностям, но только в том случае, если они работали установленное время и качество их труда было таким, как надо. Но время шло, новые отношения становились привычными, сознание людей менялось. И метод принуждения постепенно исчез сам собой, так как не к кому стало применять его. Сейчас, если человек ничего не делает, то это означает, что он болен или сильно утомлен. И в том и в другом случае отдых ему необходим. Это уже относится к области медицины.
Широков долго молчал.
– Все, что вы говорите, – сказал он, – доказывает мне, что на Каллисто исчезли многие понятия, существующие на Земле. Ваш прилет покажет людям, что получается, когда исчезнет эксплуатация человека человеком. Пример Каллисто – мощный толчок для тех, кто не идет еще по пути нашей страны. Он будет иметь огромные последствия.
– Мы будем рады, если наше посещение вашей планеты чем-нибудь поможет вам. Мы видим на примере Ю Син-чжоу, что у вас не все благополучно.
– Вы еще многого не знаете, – со вздохом сказал Широков. – Наша революция труднее вашей и именно потому, что у нас не один, а много народов. Что вы думаете о покушении Ю Син-чжоу? Как вы его расцениваете? – задал он вопрос, который не переставал мучить его.
– Так же, как и вы, – просто ответил каллистянин.
Он сказал это так, что Широков сразу понял, что его опасения ложны.
– Мы вас хорошо понимаем, – Диегонь провел пальцами по лбу Широкова. Все уже знали, что этот жест был на Каллисто выражением ласки. – И мы всегда искренни с вами. Покушение Ю Син-чжоу вам так же тяжело, как и нам. Мы это знаем.
«Что, он мысли мои прочел, что ли?» – подумал Широков.
Ему трудно было вести этот разговор. Он еще недостаточно свободно владел языком. Было ясно, что общественное устройство на Каллисто во многом походило на то, к которому стремились коммунисты, но не все было понятно. Он мог задать еще тысячу вопросов.
– Существует у вас семья? – спросил он.
– Ответ содержится в самом вашем вопросе, – ответил Диегонь. – Раз на нашем языке есть слово «семья», то, следовательно, сна существует.
Он вынул из нагрудного кармана фотокарточку. Широков зажег фонарик. На снимке были изображены шесть человек каллистян, сидящих на ступенях каменной лестницы.
– Этот снимок, – сказал Диегонь, – сделан перед самым отлетом с Каллисто. Эти шестеро – мои дети. Как видите, они вполне взрослые. От пятнадцати до двадцати пяти лет. Чтобы проститься со мной, они съехались вместе.
Широков внимательно рассматривал фотографию. Двое изображенных на ней особенно привлекли его внимание. Они были одеты в такие же костюмы, как и остальные, но нежный овал их лица, поза и весь внешний облик указывали на то, что он впервые видит женщин Каллисто. Несмотря на непривычный облик, они показались ему очень красивыми.
– Это ваши дочери? – спросил он.
– Да. Льетьи и Мьеньо. Они самые младшие. Вы полюбите их, когда будете на Каллисто.
– Почему вы так уверены, что я буду на Каллисто? – спросил Широков.
Ему показалось, что Диегонь пристально посмотрел на него в темноте.
– Я для вас чужой человек, – сказал каллистянин, – но если вы хотите послушать совета просто старшего товарища, то перестаньте скрывать то, что всем ясно. Ваше желание лететь на Каллисто ни для кого не тайна. И, насколько я понимаю, это желание не встречает возражений. Вы говорили с Куприяновым?
– Я поговорю с ним, – ответил Широков.
– Хорошо сделаете. Профессор любит вас, но он поймет и одобрит.
– Вы любите своих детей? – спросил Широков, меняя тему.
– Как и все, – ответил Диегонь. – Дети – цветы жизни.
Широков вздрогнул от неожиданности.
– Откуда вы знаете это выражение?
– Оно очень древнее.
– Это замечательно! – сказал Широков. – Дети – цветы жизни! Это самая прекрасная мысль, которая когда-либо была высказана у нас на Земле. И это ваша мысль, выраженная в точности теми же словами! Изумительное совпадение!

В МОСКВУ!

На следующий день, четырнадцатого сентября, инженеры правительственной комиссии, Лежнев и два каллистянских инженера – Мьеньонь и Ньяньиньгь – вылетели из лагеря в Москву.
Предстоявшая им задача была чрезвычайно ответственна и срочна. На советских заводах из земных материалов нужно было изготовить аппарат для резки, а затем для сварки металла, из которого был сделан звездолет.
Как уже выяснилось раньше, для этого было необходимо прежде всего получить сплав, способный выдержать температуру в одиннадцать тысяч градусов, а таких сплавов еще никогда не изготовляли на Земле. Газ для сварочного аппарата тоже был неизвестен.
Все понимали, что если не удастся добиться успеха, то звездоплаватели будут обречены навсегда остаться на Земле и не увидят больше своей родины. Нечего и говорить, что люди были готовы совершить невозможное, но не допустить такого конца космического полета.
Каллистяне, несомненно, отдавали себе отчет в серьезности своего положения и понимали, что спасти их может только техника Земли, сила ее промышленности. Они, конечно, сильно волновались, но внешне ничем не проявляли этого. Их поведение и отношение к людям оставались прежними.
Только раз Широков услышал среди них тревожный разговор. Он постарался, как мог, успокоить своих друзей и внушить им веру в благополучный исход.
Прощаясь с Мьеньонем, Диегопь сказал ему:
– Помните, что от вас зависит, увидим ли мы когда-нибудь нашу Каллисто.
– Я не меньше вашего хочу ее увидеть, – ответил инженер.
– Все зависит от того, что смогут сделать для нас, – сказал Ньяньиньгь.
– Все! – убежденно воскликнул Широков.
– Желать, – ответил ему Мьеньонь, – это еще не значит иметь возможность выполнить желаемое. Мы нисколько не сомневаемся в вашей готовности помочь нам, но…
– На Земле есть все, что необходимо, – настойчиво повторил Широков.
– Не сомневайтесь! Советское правительство сделает все, чтобы обеспечить вам возвращение на родину.
– Будем надеяться, – грустно ответил каллистянин. – Ничего другого нам не осталось.
– Анатолий Владимирович! – по-русски сказал Широков Лежневу. – Не давайте им приходить в отчаяние. Почаще говорите с ними. Могут на первых порах случиться неудачи. Поддерживайте в них бодрость и уверенность в конечном успехе.
– Мне самому до слез жалко их, – ответил Лежнев.
В этот день с самого утра, погода стала хмуриться. Временами накрапывал мелкий осенний дождь. В низинах не расходился ночной туман. Вершина звездолета смутно проступала в колеблющейся дымке.
Настроение обитателей лагеря соответствовало погоде. Все были хмуры и неразговорчивы.
Куприянов предложил каллистянам переодеться в земную одежду, но они решили остаться в своих серых комбинезонах с красными воротниками.
Их головы были непокрыты. На Каллисто не употребляли головных уборов.
Широков поговорил с Синьгом, вернувшимся вместе с Вьеньянем из Курска, и с его помощью уговорил звездоплавателей взять плащи с капюшоном для защиты от дождя.
Они согласились с видимой неохотой.
– Скоро наступит зима, – говорил Широков. – Будет очень холодно. Если вы не переоденетесь, то неизбежно заболеете.
– Мы подумаем, – отвечали ему.
Куприянов и Широков понимали, что если бы не угроза никогда не увидеть Каллисто, звездоплаватели не возражали бы против земной одежды. Они хотели в ожидавшей их чуждой обстановке сохранить хотя бы платье своей родины.
В этот день утром в лагерь пришло письмо из Америки, адресованное Диегоню. Так как оно было написано по-английски и Диегонь все равно не мог без переводчика прочитать его, Козловский попросил Широкова перевести это письмо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32