В лагере!.. Может быть, кто-нибудь из находящихся в палатке является этим тайным врагом!
Один Штерн не поднял головы и еще яростнее задергал свою пышную бороду.
Ю Син-чжоу посмотрел на Козловского, и в его узких глазах мелькнул огонек.
– Кто? – сквозь стиснутые зубы спросил Маттисен. Его всегда добродушное лицо стало суровым.
– Чудовищно! – прошептал Линьелль.
– Вы спрашиваете кто? – сказал Козловский. – К сожалению, мы не знаем этого с полной достоверностью. Но ждать, пока враг обнаружит себя, нельзя. Это может слишком дорого обойтись. Два человека возбудили подозрения. Один из них – это корреспондент агенства Рейтер – Дюпон…
При этих словах Куприянов понял, почему только Лемарж и Ю Син-чжоу были в палатке.
– Дюпон, – продолжал секретарь, – заявил, что не знает русского языка, но он попался на том, что хорошо его знает. Это еще не доказывает, что именно он является диверсантом, но этого достаточно, чтобы ему нельзя было доверять. Сегодня он уедет из лагеря и покинет пределы СССР. Мы знаем, что такая мера вызовет шум и различные обвинения по адресу нашей страны, но поступить иначе не можем. Всякому гостеприимству есть границы. Жизнь и безопасность ученых Каллисто нам дороже!
– Правильно! – сказал Маттисен. – А кто второй?
– С другим дело обстоит серьезнее. Именно ради этого я пригласил вас ко мне. Как вы знаете, советское правительство не мешает любому ученому западных стран приехать сюда и лично знакомиться с каллистянами и их звездолетом. Мы не монополизируем корабль. Но, к сожалению, это гостеприимство и добрая воля СССР используются во зло. Под именем одного из известных ученых к нам проник другой человек.
Он наклонился вперед и в упор посмотрел на О'Келли.
– Директор Кембриджской обсерватории, – медленно сказал он, – профессор Чарльз О'Келли находится в настоящий момент на своей даче в штате Флорида, он даже не собирался ехать в СССР.
Американец вскочил с кресла.
– Сядьте! – повелительно сказал Козловский. – Сядьте, мистер Невинс!
Тяжелый нажим руки. Черепанова заставил мнимого О'Келли опуститься в кресло.
– Игра окончена, мистер Невинс, – сказал секретарь обкома. – Мы знаем кто вы такой.
Внезапно Маттисен повернулся (он сидел рядом с О'Келли), и его рука мелькнула в воздухе. Звук сильной пощечины раздался в палатке.
– Мерзавец! – прохрипел швед, побледнев от ярости.
Куприянов испуганно схватил его за руки.
– Не надо так волноваться, господин Маттисен, – улыбнувшись сказал Козловский. – Он и так получит по заслугам.
Швед тяжело дышал. Его широкая грудь бурно вздымалась. Он весь дрожал от гнева.
– Мерзавец! – повторил он еще раз.
– Вы арестованы, мистер Невинс, – сказал Черепанов. – Прошу следовать за мной.
О'Келли молча повиновался. На его щеке горело багровое пятно. Он встал, долгим, пристальным взглядом посмотрел на Маттисена и вышел.
– Все обошлось проще, чем я думал, – сказал Козловский. – Я ожидал, что он будет упорствовать в своем обмане. Тогда пришлось бы Семену Борисовичу помочь мне разоблачить его.
– Я хорошо знаю Чарльза О'Келли, – в виде пояснения сказал Штерн.
– Значит, вы с самого его приезда знали, что это не он? – удивленным тоном спросил Куприянов.
– Да, знал, – нехотя ответил астроном.
– Все кончилось счастливо, – сказал Лемарж. – Вы разрешите послать эту корреспонденцию во Францию?
– Конечно! – ответил Козловский. – Для этого я и пригласил вас.
– Но вы уверены, что, кроме этого Невинса, нет других? – озабоченно спросил профессор Линьелль.
– Нет, пока еще не уверен.
– Разрешите вас поблагодарить, – вставая и протягивая руку, сказал Маттисен. – Безопасность корабля и его экипажа – дело чести ученых всего мира.
– Мы тоже так думаем. – Козловский крепко пожал руку шведского ученого. – Для охраны гостей будет сделано все, что в наших силах.
Иностранцы вышли. В палатке остались Артемьев, Куприянов, Штерн и Ляо Сен.
– Откуда вы узнали, что его зовут Невинс? – спросил Куприянов.
– Это было не так трудно, – ответил Козловский, – раз явилось подозрение, что он не тот, за кого выдает себя. Между прочим, этот Невинс крупный агент одной иностранной разведки. Они не пожалели его. Игра, по их мнению, стоила свеч. Значительно труднее было установить, что настоящий О'Келли не выезжал из Америки. Но, как видите…
Куприянов покачал головой.
– Хитро придумано, – сказал он.
– Вы считаете, что это хитро? – Козловский удивленно посмотрел на профессора. – У меня совсем другое впечатление. Мне кажется, что это не только не хитро, но даже наивно. Они должны были понимать, что из состава экспедиции Академии наук кто-нибудь обязательно знает такого крупного ученого, как Чарльз О'Келли. Этот Невинс шел на верный провал.
– Он очень похож на настоящего О'Келли, – заметил Штерн.
– Похож, верно! – Козловский всем телом повернулся к старому академику. – Если, бы у них было время подготовить его как следует к роли астронома, тогда – другое дело. Можете ли вы утверждать, что не открыли бы обмана после первого же научного разговора с этим человеком?
– Чем можно объяснить присылку к нам этого Невинса под видом О'Келли?
– спросил секретарь обкома у Артемьева, когда они одни остались в палатке.
– Тут можно предположить разное, – ответил полковник, – или они допустили недооценку нашей бдительности, что, между прочим, часто случается, или…
Он замолчал и пристально посмотрел куда-то поверх головы собеседника, в угол палатки.
– Или… – тихо повторил он.
Его лицо стало каменно неподвижным.
Не в первый раз возникала эта тревожная мысль. Она легко могла оказаться правильной. В Москве разделяли его подозрения. Но, если так, – борьба не окончена. Она только начинается!
Артемьев не чувствовал себя одиноким. За ним незримо стояла мощная сила, всегда готовая прийти на помощь. Он был только на передовом посту, на самом трудном участке этой борьбы, борьбы сил мира и созидания с темными силами реакции и мракобесия.
Вокруг звездолета и его экипажа завязывалась смертельная схватка.
Артемьева не радовала первая победа; наоборот, легкость победы тревожила его. Он чувствовал за ней тонкий и хитрый замысел опытного врага.
Борьба продолжалась.

«Я ПРОШУ НИКОГО НЕ ДОПУСКАТЬ»

Профессор Аверин уже видел, что химическая наука Земли может многое получить от знакомства с химией Каллисто. Искусство синтеза органических соединений у каллистян было высоко развито. Они умели получать многие питательные вещества синтетическим путем из неорганических соединений. Это открывало перед земной наукой заманчивые пути. Но еще большее значение имело то, что великая тайна фотосинтеза1 растений не была для них тайной.
(1 Фотосинтез растений – процесс, происходящий в листьях растений, когда углекислый газ под действием солнечного света превращается в кислород. По выражению К. А. Тимирязева, «тайна зеленого листа – одна из величайших тайн на Земле».)
На звездолете была прекрасно оборудованная химическая лаборатория, и Аверин целыми днями пропадал в ней. С неистощимым терпением он изучал непонятные ему значки химических формул каллистян, сопоставляя их с аналогичными формулами земной химии, и, шаг за шагом, продвигался вперед.
Синьг, который, помимо того, что был врачом, являлся одновременно и высококвалифицированным химиком, с видимым удовольствием помогал ему. Сотни опытов были проделаны обоими учеными, начиная с самых простых; благодаря тому, что они сразу же обменивались соответствующими формулами, изучение «химического языка» шло гораздо успешнее, чем разговорного. Только в редких случаях они бывали вынуждены обращаться за помощью к Широкову.
Своеобразный «коллоквиум1» в большинстве случаев давал хорошие результаты, и оба химика с каждым днем все лучше понимали друг друга. Но все же между ними не было и не могло быть полного взаимопонимания, так как наука Каллисто настолько обогнала науку Земли, что для практического использования тех знаний, которые привезли с собой каллистяне, требовалось пройти длинный путь постепенного освоения этих знаний, путь, уже пройденный учеными Каллисто.
(1 Коллоквиум (лат.) – беседа, имеющая целью выяснить познания учащегося.)
Это касалось не только химии, но и всех остальных наук. Звездоплаватели привезли с собой огромное количество научных материалов, уверенные в том, что встретят возле Солнца населенную планету. Изучение этих материалов должно было потребовать нескольких лет работы. Перед экспедицией Академии наук СССР и многочисленными иностранными учеными, приехавшими в лагерь, стояла одна задача – ориентироваться, с помощью каллистян, в их научных материалах и этим создать базу для успешной работы в будущем, когда корабль Каллисто покинет Землю.
В «иностранном лагере» собралось много ученых почти всех стран мира. Работать им всем непосредственно на корабле было невозможно. На ученом совете было принято решение, что изучение каллистянских материалов на месте будет проводиться советскими учеными, Матти-сеном и Линьеллем, которые должны были ежедневно докладывать обо всем, что узнают, ученому совету, количество членов которого достигало семидесяти человек. Ляо Сен, свободно владевший многими языками, взял на себя задачу знакомить желающих с каллистянским языком, по мере того, как сам овладевал им. Желающих набралось более тридцати человек, и китайскому лингвисту предстояла нелегкая задача.
В обоих лагерях с раннего утра до поздней ночи кипела работа.
Штерна и Синяева в особенности заинтересовала оптика звездолета. Системы телескопов были совсем иными, чем на Земле. Насколько можно было понять из объяснений Вьеньяня, оптика каллистян основывалась на амплитудном усилении световых волн, что было совершенно новым принципом, не известным земным оптикам.
Внешний вид телескопов также совершенно не был похож на земные инструменты. Не было привычной трубы. Объективы соединялись проводами с каким-то очень сложным прибором, откуда, опять-таки по проводам, изображение передавалось в глазок окуляра. Увеличение этих «телескопов» было во много раз более сильным, чем у самых мощных земных.
Занимаясь вопросами оптики, Синяев совершенно случайно наткнулся на чрезвычайно важный и интересный факт; трехцветная теория зрения1 была найдена учеными Каллисто приблизительно двести лет назад (по земному счету), то есть тогда же, когда на Земле эта теория была высказана Ломоносовым.
(1 Трехцветная теория зрения впервые была высказана Ломоносовым в 1756 году. Заключается в том, что в сетчатой оболочке глаза имеются три вида воспринимающих аппаратов – рецепторов, каждый из которых чувствителен к одному из трех основных цветов спектра – красному, зеленому или синему.)
Это показывало, что в некоторых отношениях наука обеих планет, находящихся так далеко друг от друга, шла одним путем и, по крайней мере в прошлом, одновременно делала свои открытия.
Сообщение Синяева вызвало оживленную дискуссию по вопросу о том, – почему же сейчас наука Каллисто так далеко ушла вперед? Что послужило столь мощным толчком к ее развитию?
– Мне кажется несомненным, – заявил на одном из собраний ученых академик Штерн, – что на Каллисто не только наука, но и общественное устройство было в прошлом таким же, как на Земле, или очень похожим. Наличие классов и подчинение науки классовым интересам, так же как у нас, тормозило ее развитие. Каллистяне, очевидно, изменили у себя общественный строй, создали условия для свободного творчества, свободного занятия наукой широчайших масс населения планеты. И мы видим результаты освобождения мысли от классовых оков.
– Вы хотите сказать, что на Каллисто полный коммунизм? – ироническим тоном спросил его один из иностранных ученых.
– Вашими устами глаголет истина, – ответил Штерн.
Инженеры встретили на звездолете еще большие трудности, чем другие ученые. Космический корабль был сплошной технической загадкой. Главнейшей из них, несомненно, являлись двигатели и то «горючее», которое давало им силу. Смирнов и Манаенко пришли к выводу, что принцип работы был реактивным, но первоначальное предположение, что двигатели атомные, по мере знакомства вызывало все большее сомнение.
– Если они атомные, – говорил профессор Смирнов, – то атомная техника на Каллксто ушла так далеко вперед, что стала совершенно не похожа на ту, которую мы знаем и можем себе представить.
Манаенко и другие инженеры соглашались с этим выводом.
В нижней части корабля (той, на которую он приземлился) находилось его «сердце» – место, где был расположен какой-то очень сложный агрегат, отдаленно напоминающий атомный реактор. Отсюда по специальным трубам (только с натяжкой их можно было назвать «трубами») неведомая «энергия» поступала в каждый из двигателей, воспламенялась и производила взрывы чудовищной силы. Следуя друг за другом со скоростью пятидесяти пяти взрывов в секунду, они создавали страшное давление, толкавшее корабль в сторону, противоположную открытому отверстию дюз.
Пуская в ход различные двигатели, равномерно расположенные по всей поверхности звездолета, можно было двигаться по всем направлениям.
Как уже было известно, корабль летел с ускорением, то есть с работающими двигателями, почти год при старте и столько же во время торможения. Стенки дюз должны были все это время выдерживать колоссальное давление и огромную температуру. Они были сделаны из того же металла, что и корпус корабля.
Это был сплав, по прочности превосходивший все известные на Земле сорта брони. Смирнов и Манаенко легко убедились, что их легкомысленное намерение «отколоть кусочек» было заранее обречено на провал. Не только зубило, которым они намеревались воспользоваться, но и другой любой режущий или колющий инструмент был бессилен против этого металла, обладавшего к тому же абсолютной изотропностью1.
(1 Изотропность – одинаковость свойств тела по любому направлению внутри его).
Кроме твердости, в сравнении с которой даже «победит1» показался бы мягким, он отличался еще и исключительной жароупорностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32