Не они сами, конечно, а их лендлорды.
— Пап, а что пожарная охрана? За замки на лестничных площадках не достает?
— У менеджеров дома, как я понял, с ними письменная договоренность: в пожарном отделении нашего микрорайона имеются все дубликаты ключей от парадных и черных лестниц. Правда, это лишний шанс, что дубликаты с дубликатов попадут не в те руки…
— Не-е, как раз этого ты не бойся, — говорю я отцу с полным знанием дела. — Даже мало-мальски опытному скокарю, не говорю уж о домушниках, ваши замки не препятствие, а случайным бездельникам, маньякам, наркоманам, хулиганам — эти железяки с засовами вполне достаточная преграда. Опыт показывает, что и пожарные иногда раззявы, несмотря на все дубликаты. Впрочем…
— Ну, дай бог, если так. Заходи, дорогой, ботинки снимать не обязательно, оботри о коврик, и довольно будет.
Туфли я все-таки снял, и тапочки для меня нашлись, что само по себе любопытно и не случайно. Нормальные тапочки, вполне мужского размера. А женских я не заметил. У нас в Бабилоне до сих пор толком не прижились просвещенные штатовские и европейские обычаи: заходить в жилое помещение в обуви. Там, если верить фильмам, чуть ли ни спать заваливаются в кроссовках. А мы по-прежнему варвары, одни только японцы нас и понимают, те тоже оставляют уличную обувь у порога жилых комнат. Почему в Бабилоне так повелось — не знаю, социологи и прочий ученый люд, изучающий бытовые отличия наций и народов, толкуют разно и невнятно, я же склонен согласиться с теми, кто корень бабилонских «обувных» обычаев видит в традиционном качестве наших улиц и мостовых. Бабилон — столетиями считался довольно бедной страной, да и сейчас еще далек от стандартов цивилизации «золотого миллиарда». Соответственно, улицы наших городов, и сами города, почти никогда не расстаются с пылью и грязью. А грязь имеет свойство липнуть к обуви, очень любвеобильна в этом, хотя и одежду не забывает, и открытые участки кожи. Во-вторых, львиная доля бабилонцев, в отличие от тех же штатовцев, суть — пешеходы, и гораздо интенсивнее соприкасаются обувью с мостовыми, которые, в свою очередь, как я уже говорил, все еще не могут отряхнуть с себя опознавательные особенности «третьего мира». В Лондоне, мне рассказывали, тоже полно пешеходов, но, дескать, пыль на обувь не попадает вообще! Врут, конечно.
Ну и я, несмотря на относительную молодость и цивилизованность, плоть от плоти бабилонской, ретроград и патриот: терпеть не могу просовывать уличную обувь в домашнюю обстановку. Носки я каждый день меняю, Шонна бдительна, поэтому запах из под тапочек пробиваться бы не должен.
— А если кто третий придет и захочет обувь снять? Тогда что? Или у тебя есть запас?
— Ко мне никто и никогда по двое не ходит. Эти тапочки, что у тебя, обычно Яблонски надевает.
— Яблонски?
— Да. Мой партнер и сотрудник по бизнесу, вроде заместителя. Эпизодически мы вместе пьем чай и решаем на дому кое-какие проблемы, если на работе не успели. В шахматишки гоняем. Не желаешь, кстати?
— Прямо сейчас, что ли? Вместо файф-о-клока?
— Нет. При случае. А сейчас у нас дела поважнее будут. Я ставлю чайник, и пока он греется, посмотрим проект договора. Не возражаешь?
— Возражаю, — отвечаю я папахену с улыбкой, чтобы он видел шутливость моих возражений. — Дай хоть осмотреться-то?
— А, извини, дорогой. Тут и смотреть нечего, но давай поглядим.
Нормальная хатенка, гораздо более приличная, чем я ожидал. Одна спальня, одна гостиная, одна кухня, один туалет, один балкон, четыре окна, если за четвертое считать узкое балконное, две двери, обычная и «черная». Это очень ценно в моих глазах, ибо всегда люблю наличие черного хода в квартирах. В моей, к сожалению, такого нет. Обстановка — так себе. Хорошая, не нищенская, не обшарпанная и не из самых дешевых, но — как бы дипломатично выразилась моя Ши — «несколько эклектичная», сама Ши просто помешана на «вкусе» и «безвкусице», трясется над первым и панически боится любых проявлений второй. Мне бы она так и сказала на ушко: безвкусица. А мне понравилось: есть абсолютно все, что надо для жизни и скромного комфорта в ней. Разве что прокурено все насквозь, но это уж хозяин барин.
— Давай, я окно открою, не так дымно будет?
— Как хочешь, пап, мне не мешает. Вот здесь и здесь у вас разные реквизиты напечатаны, ты уверен, что так и надо?
— Где?. А… Изольда напортачила, пометь маркером, завтра поправим. А по существу?
— Это и есть по существу. Указанную сумму я берусь обеспечить, можно сказать, гарантирую, что за этот край не зайдем, никаких дополнительных шкуросдирательных ухищрений с нашей стороны не будет. Конкретные юридические судебные и внесудебные случаи — само собой, что по факту, за отдельные деньги. Договор с данными цифрами — на год, дальше не знаю. Дальше я гарантировать не могу, и никто не может.
— Конечно, Рики, я понимаю, все логично, все так.
— Платежи абонентские — вперед и поквартально.
— Ах, поквартально даже? Фантастика! Я почему-то думал, что сразу за год платить придется.
— Можешь и за год, «Сова» против не будет.
— Нет, нет! Поквартально, не стоит рушить чужие порядки. Хм, это существенный плюс, поквартально… Отвлекись, сын, пойдем, перекусим.
Пили чай по папахенской — сам он говорит, что по европейской — методе: прямо в кипяток, безо всякого молока, бросает по два пакетика так называемого чая. Получается некрепкое коричневое пойло, с некоторым привкусом веника душистого. Сойдет, я потом дома перепью эту порцию, в смысле, запью тем, который нам Шонна заваривает. Бутерброды с сыром, бутерброды с колбасой… Нормально. Сыр — дрянь, а такую колбасу и мы дома едим иногда…
Чашки — я специально обратил внимание — чистые, без темного налета на внутренней поверхности. Дома-то я расскажу о бытовом приключении, и надо будет выбрать и рассортировать те детали, о которых можно рассказать, и те, о которых лучше умолчать. О чашках теперь смело можно рассказывать, Шонна придает большое значение подобным мелочам.
— Папа, а где у тебя эти… услуги… Туалет, руки помыть?
— Где обычно, пойдем покажу.
Туалет обычный, вполне себе чистый, бумага иного сорта, чем у нас дома, но тоже не оберточная. Запах… да вроде бы… кроме табачного… Кто, интересно, ему стирает? Полотенца, белье, всю одежду?..
— А стираешь как, вручную, что ли? Смотрю — машины стиральной у тебя нет?
— Не люблю возиться. Вон там, вон туда если пройти, — отец махнул рукой куда-то за стену, как будто я мог что-то рассмотреть сквозь нее, — намечается прообраз китайского квартала, я в китайскую прачечную ношу. Дешево и прилично. Еще чайку?
— Давай. И бутербродик с колбасой, если не жалко.
— Не жалко. Можешь даже без хлеба, этим ты меня не разоришь.
— Да я же шучу. Ты знаешь, этот твой так называемый чай — хоть и не чай, но бутерброды запивать им — самое то.
— У меня от настоящего чая сердце стучит. Либо молока надо вбухивать в дополнительной пропорции, но оно почти то же и выйдет.
— Ты бы курил поменьше, тогда и стучать не будет. А лучше совсем бросил бы.
— Да, верно, я и думаю, да все собираюсь, да все никак не соберусь. Еще?
— Давай, что-то меня на жор пробило. Нет, нет, сыру не хочу.
— Слушай, Рики…
— Да, папа?
— Я… Хотел спросить… Но мы покончили с документами, да?
— Да. Учти замечания и хоть завтра к нам, я предупрежу кого надо.
— Отлично. Почему ты сказал, что неловко соглашаться с отцом? Когда мы в моторе ехали?
— Не припо… А! Я же пошутил. Это глупая шутка такая, но довольно популярная, из современных молодежных. «Неприлично взрослому сыну соглашаться с предками». Вот я как сказал.
— И почему ты так сказал?
— Ну… Шутка, я же говорю. Ты что, обиделся? Тогда извини, пожалуйста, пап, у меня не было такого намерения — обижать.
— Ничего я не обиделся. Просто, наверное, от жизни отстал. И чересчур мал мой опыт общения со взрослыми детьми. Ты давно в Иневии был?
Понятно, отец имеет в виду Молину. Молина — это моя единоутробная сестра, мамина дочь от первого брака. Вернее, никакого брака не было, отец женился на матери, когда у нее только-только родилась Молина. Неизвестно от кого, про ее отца мать всю жизнь молчит как убитая. Юридически мой отец — как бы наш общий отец, все абсолютно равноправно, фактически же… Молина при разводе безоговорочно поддержала мать, полностью поддержала…
— Года три тому назад. Живут в достатке. Племянница на год постарше нашего Жана. Все нормально у них. Иногда переписываемся, иногда перезваниваемся. Все нормально.
— Угу. Ну, ладно, коли так. Привет там передай при случае…
— Обязательно, пап.
Угу, хрена я ей передам. Хотя… А почему бы и нет? Мне доставит некоторое удовлетворение обронить пару слов в разговоре с сестрицей, что у отца все более-менее, что наладилась у него жизнь. И ведь — действительно наладилась! Прямо как сон, который вот-вот растает. Вот проект договора, вот подпись представителя нашего нового клиента «Дома ремесел»: строка «ДИРЕКТОР» — с подписью моего отца. Не «Фибнефть», конечно, и не «Восточные рудники», но — при деле человек, нормальный отныне человек. Подольше бы так…
— На месте?
— На месте. — Это я в окно выглядывал, смотрел, как там мой мотор, не поменял ли уже хозяина? Кстати говоря, подумываю об обновлении домашнего автомобильного парка: «вольво» мой хорош, но уже морально устарел, четвертый год ему. То есть, я его, конечно, берег, без единой царапинки, в анамнезе у него никаких «кузовных работ», и начинка в полном ажуре, а — тянет на что-нибудь свеженькое, с новыми наворотами… Это «что-нибудь» уже имеет конкретные очертания: опять импортный мотор мне понравился, опять европейский, он меня в самое сердце поразил: бээмвуха 5-й серии, Е39. Боже, как я ее хочу, еще с весны, как только она поступила в продажу! Всем моторам мотор: я уже побывал у дилеров, попрыгал на водительском сидении. И заряжают за нее не так уж дорого, тем более, что «вольво» мое не забесплатно уйдет. Как только я радиаторные «ноздри» ей погладил, как только фарами с «китайским разрезом» помигал, да по диагонали характеристики технические почитал… О-о-о!..
— Я же говорю: у нас спокойно. Хороший у тебя мотор.
— Ну, что, пап, тогда я поехал?
— А шахматишки?
— Потом как-нибудь, обязательно возьму реванш. А ты? Со мной, или остаешься?
— Остаюсь, посплю немного. Меня сегодня в конторе не ждут, а я притомился. Может быть, ближе к вечеру, часам к восьми, нагряну: Яблонский должен мне доложить кое о чем, а пока — посплю.
— Ладно, счастливо оставаться. Созвонимся.
— Шонне и детишкам от меня привет.
— Обязательно! Закроешь?
— Прихлопни за собой, замок английский, сам защелкнется.
Нет, все-таки мой старый добрый «вольво» честно мне послужил и немного жаль с ним будет расставаться. А не попрощаться ли нам с ним по-мужски, достойно? С тех пор, как защитную дамбу залива построили, вокруг Бабилона сомкнулось, наконец, мощная кольцевая автострада. Качество покрытия — не хуже чем в Штатах, об этом лично господин Президент наш, Леон Кутон, позаботился, чье имя, кстати говоря, и носит знаменитая кольцевая. Я иногда люблю по ней гонять, не соревнуюсь ни с кем, а так, для себя, настроение выправить, напряжение сбросить. Ограничений в скорости — практически никаких, хоть двести выжимай! Мой «скандинав» до двухсот не дотягивает, а сто семьдесят пять — лично спидометр видел, перед самым носом. Никаких тебе светофоров, никаких пешеходных «зебр», знай топи! Уверен, что господа немцы из баварских земель и по скорости всем носы поутирают. Решено, покупаю! А пока — время до вечера еще есть, много времени, вырулю на окружность, разомну колеса в последний раз! Музыку в салон! Педаль вниз! Поехали!
Пару кругов сделаю — и до дому.
И вот мчусь я по автостраде, с умеренным воем ветра за бортом, улыбаюсь вполсилы, подпеваю… Лет пятнадцать тому назад Роллинги записали симпатичнейший альбом, из моих любимых, я его и поставил… «Отложу на потом», «Черный лимузин», «Небеса»… И, наконец, та вещь, которая… которую… Нравится она мне, да, нравится, пожалуй, больше всех остальных, раньше и позже ими написанных: «В ожидании друга»… Какая роскошная музыка! Впрочем, и слова неплохи. «Ничего не хочу сейчас, ни бухать, ни трахаться, ни каяться. Я просто жду друга. Да, друга, которому можно выкричаться в жилетку, который не подведет…»
И клип у меня этот есть, на кассету записан. «Я просто жду друга…» Там сначала один Джаггер с какими-то неграми сидит на крылечке, потом подваливает к нему Ричардс, и они идут вдвоем по улице, в какой-то кабачок, где их у стойки уже ждет Ронни Вуд, а на соседних табуретах смеются Билл Уаймен и Чарли Уоттс… А у Чарли-то — плешка видна, некрупная, с коровий глаз размером… Потом они все вместе надевают музыкальную сбрую и, с понтом дела, начинают зарабатывать на жизнь, играя для местных забулдыг…
У Роллингов до черта отличных песен, которые никогда не надоедают мне, отчего же именно это — моя самая любимая? Не знаю, раньше не задумывался никогда… В самой жизни причина? Нет, жизнь у меня далеко не пуста: есть в ней работа, деньги, молодость, здоровье, любимая жена, обожаемые дети… Рисование, в конце концов… Отец вдруг прорезался… А вот друзей… Друзей никогда не было. Может, в этом все дело?
Глава восьмая

В которой главный герой старается быть скромным, ибо сказано: апломб — это уверенность, лишенная ума и сомнений.
Представьте себе картину маслом на холсте: «Пень-муравейник». В раме она висит, или без рамы, не имеет значения. И вот я в музее, хожу по залам, остановился, смотрю на… Стоп, если в музее, тогда точно рама у картины есть. А я в музее. Смотрю на картину и осознанно получаю эстетическое удовольствие.
Рама из дорогих, сама по себе — позолоченная материальная ценность, отлично загрунтован холст, краски — очень хороши, и сочетаются великолепно. А мазок! Только взгляните, как мастер кладет мазок! Я вижу ход его мысли, я понимаю идею этого мазка, я вместе с ним переживаю его эмоции, и в то же время, я восхищен его гением просто как зритель! На картине изображен полдень или около того, на картине день, жаркий день.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52