— Эй, привет! — провозгласил Исход Иерусалим, воздевая длань.На пустынной улице голос отдался эхом. Мэтью сильно подмывало перейти на бег, но проповедник прибавил шагу и нагнал его.— Чего вам надо? — спросил Мэтью.— Перемирия, если вы не против. — Иерусалим протянул руки ладонями вперед, и Мэтью рефлекторно сильнее прижал к себе ящик с сокровищами. — Мы уже собрались и готовы ехать, а я шел засвидетельствовать свое почтение мистеру Бидвеллу.— Туда ли ты грядешь? И речь твоя обыденною стала, проповедник. Что тебя подвигло?— Речь? Ах... это! — Иерусалим широко осклабился, лицо его на солнце будто простегали морщины. — Это тяжкий труд — держаться такого стиля. От всех этих "сей" и "грядет" у меня к концу дня в горле першит.— То есть это вы тоже притворяетесь?— Нет, это получается натурально. Так разговаривал мой отец, а раньше — его отец. И мой сын — если у меня будет сын — тоже усвоит эту речь. Хотя вдова Ласситер этого терпеть не может. Очень ласковая, очень теплая, очень уступчивая женщина.— Вдова Ласситер? Ваше последнее завоевание?— Моя последняя обращенная, — поправил Иерусалим. — Это существенная разница. И она удивительно теплая женщина. Ну, ей следует быть теплой при весе почти в двести фунтов. Но у нее красивое лицо, и рубашку зашить она умеет! — Он наклонился поближе, улыбка стала похотливой. — И она отлично подворачивает юбку, если вы меня понимаете!— Предпочитаю не понимать.— Ну, как говорил мой отец, красота — в глазах смотрящего. Имеется в виду смотрящий жесткий и одноглазый.— Ну вы и штучка! — сказал Мэтью, восхищенный подобным бесстыдством. — Вы умеете думать каким-нибудь другим органом, кроме интимных мест?— Давайте будем друзьями. Братьями под этим согревающим солнцем. Я слышал о вашем триумфе. Не до конца понимаю, как делаются такие вещи — я про игры Сатаны, — но рад узнать, что праведная и невиновная женщина очищена, и вы тоже признаны невиновным. И вообще это был бы смертный грех — сжечь такую красотку.— Извините, мне пора. И прощайте.— Вы говорите "прощайте", а могли бы сказать "до свидания", молодой человек! Может быть, мы еще встретимся вновь на извилистой дороге жизни?— Вполне может быть. При этом я могу оказаться магистратом, а вы — на конце извилистой веревки.— Ха-ха! Отличная шутка! — Но тут на морщинистую физиономию наползла серьезность. — Ваш магистрат... я — честно очень вам сочувствую. Насколько я понимаю, он до конца сопротивлялся смерти.— Нет, — ответил Мэтью. — В конце концов он смирился с нею. Как и я.— Да, конечно. И это тоже. Но он был достойным человеком. Ужасно, что ему пришлось умереть в такой дыре.Мэтью уставился в землю, шевеля желваками на скулах.— Если хотите, я перед отъездом могу зайти на его могилу и замолвить несколько слов за его бессмертную душу.— Проповедник, — сдавленным голосом ответил Мэтью, — с его бессмертной душой все в порядке. И я предлагаю вам засвидетельствовать свое почтение мистеру Бидвеллу, залезть в свой фургон с вашим безмозглым выводком и поехать... куда вы пожелаете. Только скройтесь с моих глаз. — Он поднял на собеседника свирепый взгляд, и Иерусалим попятился. — И позвольте вам сказать, что, если я только увижу вас ближе полумили от могилы магистрата, я забуду законы божеские и человеческие и приложу все усилия, чтобы мой сапог, которым я пну вас в зад, выбил вам зубы с внутренней стороны. Я ясно выразился?Иерусалим попятился:— Я же только предложил!— До свидания, и скатертью вам дорога.Мэтью обошел проповедника и пошел своим путем.— О нет, не до свидания! — крикнул вдогонку Иерусалим. — Лучше "прощай"! Но не до свидания! Есть у меня чувство, что ты опустишь на меня взор свой в неведомом грядущем, ибо я странствую по землям этим безбожным, растленным и впавшим в низость греха в вечной — в вечной, говорю я! — битве с поганым семенем сатанинским! И потому говорю я тебе, брат мой Мэтью, "прощай"... но никогда "до свидания"!Голос — который мог бы, наверное, краску с деревянной мебели содрать, дай ему Иерусалим полную волю, — стал затихать, когда Мэтью свернул на улицу Истины. Он не смел оглянуться, потому что превращаться в соляной столп ему сегодня никак не хотелось.Проходя мимо тюрьмы, он даже взглядом не удостоил это ненавистное строение, только в животе сжался ком, когда Мэтью вступил в ее тень.И пришел к дому Рэйчел.Рэйчел занималась делом. Она вытащила во двор массу мебели, рядом стояла наготове лохань мыльной воды. На очистительное солнце выложили также и одежду, постельное белье, матрас, котлы и сковороды, башмаки и почти все, что было в хозяйстве.Дверь стояла широко распахнутой, как и ставни. Проветривает дом, подумал Мэтью. Хочет снова здесь поселиться и создать заново домашний очаг. Да, Рэйчел была больше похожа на Бидвелла в своем упорстве — или дурацком упрямстве, — чем сама думала. И все же, если потогонный труд может снова превратить эту крысиную развалину в нормальное жилье, у нее будет собственный особняк.Мэтью прошел через двор, пробираясь среди наваленных пожитков. Вдруг ему преградила дорогу маленькая коричневая собака, вскочившая из дремоты рядом с лоханью, приняла угрожающую позу и стала гавкать, да так, что могла бы в громкости потягаться с проповедником.Рэйчел вышла на порог и увидела, кто пришел.— Тихо! — скомандовала она. — Тихо!И хлопнула в ладоши, привлекая внимание дворняги. Пес перестал трубить тревогу и, помахав хвостом и зевнув во всю пасть, снова плюхнулся на теплую от солнышка землю.— Ну-ну! — сказал Мэтью. — Кажется, у тебя теперь охрана.— Приблудилась ко мне сегодня утром. — Рэйчел вытерла грязные руки о не менее грязную тряпку. — Я ей дала сухарь с ветчиной из тех, которые сделала мне миссис Неттльз, и мы сразу стали сестрами.Мэтью оглядел груды мебели и прочих предметов.— Кажется, у тебя полно трудов.— Будет все не так плохо, когда я отмою дом.— Рэйчел! — сказал Мэтью. — Но ты же не собираешься здесь оставаться?— Это мой дом, — ответила она, пронзая его пристальным янтарным взглядом. Голова у нее была замотана синим набивным шарфом, лицо вымазано грязью. Серое платье и белый передник были грязны не менее. — Почему это вдруг я его оставлю?— Потому что... — Он заколебался, потом показал ей ящичек. — Потому что у меня для тебя кое-что есть. Можно мне войти?— Да. Только извини за беспорядок.Подходя к двери, он услышал, как что-то пролетело сзади, и подумал, что грозный часовой решил откусить кусок его икры. Резко обернувшись, он успел увидеть коричневую собаку, летящую галопом по полю в погоне за двумя крысами. Поймав одну из них, она стиснула пискнувшую тварь мертвой хваткой челюстей.— Она любит за ними гоняться, — сказала Рэйчел.Внутри пустого дома Мэтью увидел, что Рэйчел отскребает лишайники с пола лезвием топора. Грибы и плесень расползлись по стенам и цвели причудливыми лиловыми и зелеными оттенками, которые могут привидеться только в горячечном бреду. Но Мэтью заметил, что там, куда попадало солнце, эта растительность стала пепельной. У стены стояла метла рядом с кучей пыли, грязи, крысиного помета и костей. Поблизости находилось ведро с мыльной водой, откуда торчала щетка.— Ты знаешь, тут сейчас полно домов, — сказал Мэтью. — Если действительно хочешь остаться здесь, можно бы поселиться в недавно оставленном доме и избавить себя от такой большой работы. Я знаю одно очень удобное место, откуда только осиное гнездо надо будет выбросить.— Мой дом здесь, — ответила она.— Да, конечно... и все-таки... ты не считаешь...Она отвернулась и подняла с пола скалку, лежавшую возле метлы. Потом подошла к стене и приложилась ухом. После этого три раза ударила по доскам, и Мэтью услышал из стены панический писк и топот коготков.— Они со мной воюют, — сказала Рэйчел. — Почти всех я уже прогнала, а эти — вон те, что там, — со мной воюют. Но я клянусь, я их выживу. Всех до единой.И в этот миг Мэтью понял.Рэйчел, сообразил он, находится в состоянии шока. И неудивительно. Потерять мужа, потерять дом, потерять свободу. И даже — в то время, пока она готовилась погибнуть на костре — потерять волю к жизни. И сейчас, перед лицом устрашающей — если не невозможной — работы по восстановлению, она должна собраться и победить последнее препятствие на пути возвращения к нормальности.Но кто, пройдя через такое пламя, сможет когда-нибудь стереть в себе память об ожогах?— Мне жаль, что нечего тебе предложить, — сказала она, и теперь, когда он знал, что искать, то видел у нее в глазах черноту горелого. — Пройдет время, пока мой буфет снова будет полон.— Да, конечно. — Он улыбнулся ей грустно, но ласково. — Действительно. Но ведь... он будет полон?— Можешь не сомневаться, — ответила она и снова прижалась ухом к стене.— Давай посмотрим, что я тебе принес. — Он подошел к Рэйчел и протянул ящичек. — Возьми и загляни внутрь.Рэйчел отложила скалку, взяла ящичек и подняла крышку. Мэтью не увидел у нее на лице никакой реакции при виде монет и прочего.— Открой вон тот мешочек, — сказал он.Она вытряхнула драгоценности в коробку. И снова реакции не было.— Их нашли в доме Джонстона. — Мэтью уже решил сказать ей правду. — Мистер Бидвелл просил меня отдать их тебе.— Мистер Бидвелл, — сказала Рэйчел без всяких эмоций. Потом закрыла крышку и протянула ларец. — Забери их. Все подарки от мистера Бидвелла, которые могу выдержать, я уже получила.— Послушай меня. Пожалуйста. Я понимаю твои чувства, но...— Нет. Не понимаешь. И никогда не поймешь.— Ты, конечно же, права. — Он кивнул. — Но ты должна понимать, что держишь в руках целое состояние. Не побоюсь сказать, что с такими деньгами, какие тебе дадут за него в Чарльз-Тауне, ты сможешь жить в стиле мистера Бидвелла в большом и населенном городе.— Я видела его стиль, — возразила она, — и мне он не понравился. Забери коробку.— Рэйчел, позволь обратить твое внимание на одну вещь. Не Бидвелл убил твоего мужа. И не он придумал эту интригу. Мне не особо интересны его... гм... мотивы, но он реагировал на кризис, который мог погубить Фаунт-Роял. В этом смысле, — сказал Мэтью, — он действовал должным образом. Ты же знаешь, он мог тебя повесить, не ожидая магистрата. И вполне бы оправдался.— То есть теперь ты оправдываешь его? — Поскольку ты выносишь ему обвинительный приговор за то, что не целиком его вина, — ответил Мэтью, — я просто защищаю его в суде.Рэйчел смотрела молча, все еще протягивая ларец. Мэтью не сделал попытки его взять.— Дэниел мертв, — сказал Мэтью, — и ты это знаешь. Мертвы и те двое, кто убил его. Но Фаунт-Роял — такой, каким он может быть, — все еще здесь, и Бидвелл тоже. Он собирается сделать все, чтобы отстроить город. Это его главная забота. И твоя, кажется, тоже. Ты не считаешь, что общее дело важнее ненависти?— Я возьму эту коробку, — сказала Рэйчел спокойно, — и брошу в источник, если ты откажешься ее забрать.— Тогда вперед, — ответил он, — потому что я отказываюсь. Да! Кроме одной золотой монеты. Той, что Джонстон украл из моей комнаты. Перед тем, как ты выбросишь свое состояние, чтобы доказать свою преданность Дэниелу постоянными страданиями и нищетой, я возьму эту одну монету.Она не ответила — может быть, потому, что слегка вздрогнула.— Я понимаю точку зрения Бидвелла, — сказал Мэтью. — Улики против тебя были подавляющие. И я бы тоже мог бы требовать твоей казни, если бы достаточно твердо верил в колдовство. И... если бы в тебя не влюбился.Тут она действительно моргнула. Такая сильная секунду назад, она будто оцепенела.— Конечно, ты это знала. Ты не хотела этого. Ты даже меня просила — как ты это сказала — жить дальше. Ты мне сказала — там, в тюрьме, когда я прочел тебе приговор магистрата, — что пришло время принимать реальность. — Он скрыл печаль за едва заметной улыбкой. — Теперь пришло такое время для нас обоих.Рэйчел опустила взгляд к полу. Она держала ларец на вытянутых руках, и Мэтью увидел у нее на лице борьбу течений, достойную океана.— Я утром уеду, — сказал он. — Несколько недель пробуду в Чарльз-Тауне. Потом скорее всего направлюсь в Новый Йорк. Там меня можно будет найти через магистрата Натэниела Пауэрса, если я тебе когда-нибудь понадоблюсь.Она подняла на него глаза — они влажно блестели.— Я никогда не смогу с тобой расплатиться за свою жизнь, Мэтью. Как я могу хотя бы начать?— Ах, это... я думаю, одной золотой монеты хватит.Она открыла коробку, и он взял монету.— Возьми еще, — предложила она. — Возьми столько, сколько тебе захочется. И драгоценностей тоже.— Одну золотую монету, — сказал он. — Она мне причитается.Он сунул монету в карман, чтобы никогда ее не потратить.Потом оглядел дом и вздохнул. Было у него чувство, что, когда крысы будут изгнаны и дом снова станет принадлежать Рэйчел, она может воспринять реальность и переехать в лучшее жилье — подальше от этой проклятой тюрьмы. Рэйчел шагнула к нему.— Ты мне поверишь... если я скажу, что буду тебя помнить в глубокой-глубокой старости?— Поверю. И вспомни меня, если к тому времени тебя потянет на мужчин моложе тебя.Она улыбнулась, несмотря на грусть. Потом взяла его за подбородок, наклонилась и поцеловала в лоб, под повязку, прикрывающую материал для будущих любимых рассказов внукам.Вот теперь, понял он. Теперь или никогда.Спросить ее. Действительно ли она входила в ту продымленную больничную палату? Или это была лишь его горячечная — и желанная — фантазия?Девственник он все еще или уже нет?Он принял решение и счел его правильным.— Отчего ты так улыбаешься? — спросила Рэйчел.— А... вспомнил один сон, который мне вроде бы приснился. Да, еще одно: ты мне как-то сказала, что у тебя сердце полностью опустошено. — Мэтью глядел в ее измазанное грязью, решительное лицо, навеки заключая эту редкую красоту формы и духа в сокровищницу памяти. — Я думаю... это как буфет, который просто следует наполнить.Он наклонился, поцеловал ее в щеку... и надо было уходить. Надо было.Когда Мэтью вышел, Рэйчел проводила его до дверей. Она встала на пороге своего дома, своего нового начала.— До свидания! — сказала она ему вслед, и голос ее, быть может, дрогнул. — До свидания!Он оглянулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100