Хорошо. — Доктор заморгал, и глаза его стали чуть остекленевшими в красноватом свете свечей. — Ладно, — повторил он и начал: — Отче наш... иже еси на Небеси... да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет... воля Твоя... яко на Небеси... тако и на земли... — Он остановился, вытащил из кармана песочного цвета пиджака платок и промокнул испарину на лице. — Извините, здесь жарко... вина... мне нужно выпить холодного...— Доктор Шилдс? — тихо окликнул его Мэтью. — Продолжайте, пожалуйста.— Я уже достаточно сказал! Что это за глупости?— Почему вы не можете дочитать молитву, доктор?— Я могу! Видит Бог, могу! — Шилдс вызывающе задрал подбородок, но Мэтью видел ужас в его глазах. — Хлеб наш насущный даждь нам днесь, и остави нам... остави нам долги наши... яко же и мы оставляем... оставляем...Он прижал руки к губам, и видно было, что он на грани срыва, вот-вот зарыдает. Шилдс издал приглушенный звук, который можно было бы назвать стоном.— В чем дело, Бен? — с тревогой спросил Бидвелл. — Скажите нам, ради Бога!Шилдс опустил голову, снял очки и вытер платком мокрый лоб.— Да, — ответил он дрожащим голосом. — Да. Я скажу... я должен сказать... во имя Божие.— Принести вам воды? — предложил Уинстон, вставая.— Нет. — Шилдс махнул ему рукой, чтобы тот снова сел. — Я... я должен это рассказать, пока в силах.— Рассказать — что, Бен? — Бидвелл глянул на Мэтью, который имел представление о том, что сейчас откроется. — Бен? — окликнул Бидвелл Шилдса. — Что рассказать?— Что... что это я... убил Николаса Пейна.Упала тишина. У Бидвелла челюсть стала тяжелее наковальни.— Я его убил, — продолжал доктор, не поднимая головы. Он промокал лоб, щеки, глаза мелкими птичьими движениями. — Казнил его... — Он медленно помотал головой из стороны в сторону. — Нет. Это жалкое оправдание. Я его убил и должен за это ответить перед законом... потому что не могу больше отвечать перед собой или перед Богом. А Он спрашивает меня. Каждый день, каждую ночь Он спрашивает. Он шепчет мне: "Бен, теперь... когда это сделано... когда это наконец сделано... и ты собственными руками совершил самый отвратительный для тебя в этом мире акт... акт, превращающий человека в зверя... как ты будешь дальше жить целителем?"— Вы... вы сошли с ума? — Бидвелл решил, что у друга случился приступ безумия прямо у него на глазах. — Что вы такое говорите?Шилдс поднял лицо. Глаза его распухли и покраснели, губы обвисли. Слюна собралась в углах рта.— Николас Пейн и был тем разбойником, который убил моего старшего сына. Застрелил... при ограблении на Филадельфийской Почтовой Дороге, возле самого Бостона, восемь лет назад. Мальчик еще достаточно прожил, чтобы описать этого человека... и сообщить, что сам успел вытащить пистолет и прострелить разбойнику икру. — Шилдс горестно и едва заметно улыбнулся. — Это я ему говорил никогда не ездить по той дороге без заряженного пистолета под рукой. Этот пистолет... это был мой подарок ему на день рождения. Мой мальчик получил рану в живот, и ничего нельзя было сделать. Но я... наверное, я сошел с ума. И очень надолго.Он взял пустой бокал и стал из него пить, не сразу осознав бесполезность этого занятия.Потом Шилдс сделал долгий, прерывистый вдох и выпустил воздух. Все глаза смотрели на доктора.— Роберт... вы же знаете, каковы констебли в этих колониях. Медлительные, неумелые, глупые. Я знал, что этот человек может скрыться, и я никогда не получу удовлетворения... сделать его отцу то, что он сделал мне. И я начал действовать. Сперва... найти врача, который мог его лечить. Пришлось искать по всем забегаловкам и бардакам Бостона... но я нашел его. Так называемого врача, пьяного слизняка, который лечил шлюх. Он знал этого человека, знал, где он живет. Он недавно похоронил... жену и маленькую дочь этого человека; первая умерла от судорог, а вторая угасла вскоре после первой.Шилдс снова обтер лицо платком, рука его дрожала.— Мне не было жаль Николаса Пейна. Совсем. Я просто... хотел уничтожить его, как он уничтожил какую-то часть моей души. И я пошел по его следам. От дома к дому. От деревни и поселка в город и обратно. Все время рядом, но отставая. Пока я не узнал, что он меняет лошадей в Чарльз-Тауне, и хозяин конюшни сообщил мне, куда он едет. И на это ушло восемь лет. — Он посмотрел в глаза Бидвеллу. — А знаете, что я понял в первый же час, как его убил?Бидвелл не ответил. Он не мог говорить.— Я понял... что убил и себя самого, восемь лет назад. Я бросил практику, отвернулся от жены и второго сына... которым был нужен еще больше, чем раньше. Я их оставил, чтобы убить человека, уже во многих смыслах мертвого. И теперь, когда это завершилось... я не ощущал гордости. Никакой гордости за это. И ни за что другое. Но он был мертв. Он истек кровью, как истекало кровью мое сердце. А самое страшное... самое страшное, Роберт... это когда я теперь думаю... что Николас не был тем же человеком, который спустил курок. Я хотел, чтобы он был хладнокровным убийцей... но он совсем им не был. А я... я был тем самым человеком, которым был всегда. Только намного, намного хуже.Доктор закрыл глаза, голова его запрокинулась.— Я готов уплатить свой долг, — сказал он тихо. — Какова бы ни была расплата. Я кончился, Роберт. Совсем кончился.— Я не согласен, сэр, — возразил Мэтью. — Ваш долг ясен: облегчить магистрату Вудворду его последние часы. — Эти слова вызвали боль, как вонзенный в горло кинжал, но они были правдивы. Здоровье магистрата резко ухудшилось в то утро, когда сбежал Мэтью, и было безжалостно ясно, что конец уже близок. — Не сомневаюсь, что все мы ценим вашу искренность и ваши чувства, но ваш долг врача выше долга перед законом, в чем бы мистер Бидвелл — как мэр этого города — ни счел этот долг выражающимся.— Что? — Бидвелл, побледневший во время исповеди, теперь был ошеломлен. — Вы оставляете это решать мне? — Я не судья, сэр. Я — как вы мне часто и с хорошей дозой перца напоминали — всего лишь клерк.— Ну, — выдохнул Бидвелл, — будь я проклят!— Проклятие и спасение — это братья, разделенные только направлением движения, — сказал Мэтью. — Когда наступит время, я уверен, вы выберете правильную дорогу. А сейчас — можно ли продолжать?Он перенес внимание на учителя.— Мистер Джонстон, не будете ли вы так добры прочитать молитву Господню?Джонстон посмотрел на него пристально:— Дозволено ли спросить, Мэтью, какова цель всего этого? Вы предполагаете, что один из нас — колдун, и неспособность прочитать молитву изобличит его в этом качестве?— Вы на верном пути, сэр.— Но это же абсолютно смехотворно! Если следовать вашей ущербной логике, Роберт уже себя изобличил!— Я сказал, что еще вернусь к мистеру Бидвеллу и предоставлю ему возможность искупления. Сейчас я прошу прочитать молитву именно вас.Джонстон сухо, коротко засмеялся:— Мэтью, вы же не такой дурак! Что за игру вы затеяли?— Заверяю вас, сэр, что это не игра. Вы отказываетесь читать молитву?— А тогда я буду изобличен как колдун? И у вас будут два колдуна в одной комнате? — Он покачал головой, сожалея о помрачении ума у Мэтью. — Что ж, я облегчу вашу тяжелую тревогу. — Он посмотрел Мэтью прямо в глаза: — Отче наш, иже еси на Небеси, да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя...— Одну минутку! — Мэтью поднял палец, постучал себя по нижней губе. — В вашем случае, мистер Джонстон — поскольку вы человек образованный и выпускник Оксфорда, я имею в виду, — молитва Господня должна быть произнесена на латыни. Не начнете ли вы сначала, если не трудно?Молчание.— А, я понимаю! — продолжал Мэтью. — Наверное, вы подзабыли латынь. Но это же легко освежить, ведь латынь — важнейшая часть оксфордского образования. И вы должны были отлично владеть латынью, как наш магистрат, просто чтобы получить доступ в этот славный университет. Давайте я вам помогу: Pater noster, qui es in caelis, Sanctificetur nomen tuum, Adventiat regnum tuum... ну, дальше вы уже сами сможете.Молчание. Глухое, мертвое молчание. Попался, подумал Мэтью. А вслух он сказал:— Вы ведь не знаете латыни? На самом деле вы ни слова на ней не понимаете и сказать не можете. Тогда объясните мне, как может человек учиться в Оксфорде и получить диплом педагога, не зная латыни?Глаза у Джонстона стали очень маленькими.— Что ж, я поищу объяснение, которое меня устроит как верное. — Мэтью обвел глазами двоих слушателей, тоже пораженных этой тишиной откровения. Он подошел к шахматному столику у окна и взял слона с доски. — Видите ли, преподобный Гроув играл в шахматы. Это был его набор фигур. Вы, мистер Бидвелл, мне это говорили. Вы еще упоминали, что преподобный был превосходным латинистом и любил вас злить, называя ходы по-латыни. — Он рассматривал слона при свете лампы. — В ту же ночь на пожаре, когда горел дом, мистер Джонстон, вы упомянули, что вы и мистер Уинстон тоже любите играть в шахматы. Могло ли быть так, сэр, что — в городе, где очень мало шахматистов и еще меньше латинистов — преподобный Гроув предложил вам сыграть партию?Бидвелл уставился на учителя, ожидая ответа, но Джонстон ничего не сказал.)— Могло ли быть так, — продолжал Мэтью, — что преподобный Гроув, предполагая у вас знание латыни, заговорил во время игры на этом языке? Конечно, вы не могли бы знать, обращается он к вам или называет ход. В любом случае вы не смогли бы ответить, не правда ли? — Он резко повернулся к Джонстону. — В чем дело, сэр? Дьявол вас держит за язык?Джонстон только смотрел прямо перед собой. Костяшки пальцев, сжимающих трость, обесцветились.— Он думает, джентльмены, — сказал Мэтью. — Думает, всегда думает. Это очень умный человек, нет сомнений. Он мог бы стать настоящим учителем, если бы захотел. Кто вы на самом деле, мистер Джонстон?Ни ответа, ни реакции.— Я знаю, что вы убийца. — Мэтью поставил слона на доску. — Миссис Неттльз говорила мне, что преподобный Гроув незадолго до своей гибели был чем-то озабочен. Она мне сообщила, что он произнес три слова, будто разговаривая сам с собой. Эти слова были такие: "Не знает латыни". Он пытался понять, как может быть, чтобы выпускник Оксфорда не знал этого языка. Он вас об этом спрашивал, мистер Джонстон? Он собирался указать на этот факт мистеру Бидвеллу и тем разоблачить вас как обманщика? Поэтому преподобный Гроув стал первой жертвой?— Постойте! — перебил доктор Шилдс, у которого голова шла кругом. — Это ведь Дьявол убил преподобного Гроува! Перерезал ему горло и растерзал когтями!— Дьявол сидит в этой комнате, сэр, и его имя — если это его имя — Алан Джонстон. Конечно, он был не один. Ему помогал крысолов, который был... — Мэтью осекся и тонко улыбнулся. — А! Мистер Джонстон, вы тоже сведущи в искусстве театра? Знаете, мистер Бидвелл, почему он носит фальшивое колено? Потому что он уже был в Фаунт-Рояле в обличье землемера. Борода, наверное, была его собственной, потому что тогда маскировка ему не была нужна. Только когда он проверил то, что хотел знать, а потом вернулся, понадобился соответствующий образ. Мистер Джонстон, если вы действительно были — и остались — актером, вам не приходилось случайно играть роль учителя? И вы выбрали то, что уже было знакомо?— Вы... — хриплым шепотом произнес Джонстон, — окончательно... и бесповоротно... спятили.— Правда? Тогда покажите нам свое колено! Это потребует всего одной минуты.Правая рука Джонстона инстинктивно дернулась прикрыть бесформенный бугор.— Понимаю, — сказал Мэтью. — Лямку — которую, наверное, купили в Чарльз-Тауне — вы надели, но не стали устанавливать то устройство, которое показывали магистрату. Зачем бы, действительно? Вы считали, что меня давно уже нет, а только я сомневался насчет вашего колена.— Но я его сам видел! — заговорил Уинстон. — Оно страшно деформировано!— Нет, оно кажется страшно деформированным. Как вы это сделали, мистер Джонстон? Ну, не скромничайте, расскажите! Вы человек весьма многогранный, и все грани одна другой чернее! Если бы я хотел сделать фальшивое колено, я бы взял, наверное... ну, глины и воска, пожалуй. Что-нибудь, чтобы закрыть коленную чашечку, что бы выглядело как ее продолжение, и колено покажется деформированным. К несчастью, вы выбрали такое время для демонстрации вашего колена, когда я был занят другим. — Он глянул на доктора Шилдса. — Вы ведь продавали мистеру Джонстону мазь от боли в этом колене?— Да. Линимент на основе свиного сала.— У этой мази есть отталкивающий запах?— Ну... не слишком приятный, но выдержать можно.— Что будет, если подвергнуть свиное сало действию жара перед наложением мази, чтобы оно прогоркло? Мистер Уинстон, магистрат говорил мне, что этот запах заставил вас отпрянуть. Это так?— Да. И очень быстро отпрянуть, как мне помнится.— Видите? Это защита. Чтобы никто слишком пристально не рассматривал это колено или — упаси Бог — его не касался. Я прав, мистер Джонстон?Джонстон смотрел в пол. Он потирал выпирающее колено, и жилка билась у него на виске.— Конечно, это было не слишком приятно. Вы это использовали, чтобы заставить себя хромать? Наверное, вы и в самом деле не могли подняться по лестнице с этой штукой, не правда ли? Поэтому вы ее сняли, когда шли посмотреть на ту золотую монету. Вы ее собирались украсть, или просто вас случайно застигли? И ваша жадная рука схватила ее, поскольку это ваша нормальная реакция?— Постойте! — сказал доктор. Он пытался уследить за словами Мэтью, но его ум еще был оглушен собственным признанием. — Вы хотите сказать... что Алан никогда не учился в Оксфорде? Но я же сам слышал, как они с магистратом вместе вспоминали Оксфорд! И Алан отлично его знал!— Отлично притворялся, что знает, сэр. Я полагаю, он играл роль учителя в какой-нибудь пьесе и минимум информации имел. Он также знал, что город, имея дело с выпускником Оксфорда, охотнее расстанется с человеком, который был здесь учителем до него.— А как же Маргарет? Жена Джонстона? — спросил Уинстон. — Я знаю, что она была немножко тронутой, но... разве она не знала бы, что он не настоящий учитель?— У него была жена? — Мэтью сейчас впервые об этом услышал. — Он женился в Фаунт-Рояле или привез ее с собой?— Привез с собой, — ответил Уинстон. — И она ненавидела Фаунт-Роял и всех нас с самого начала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100