- Ты и так у меня ствол за гроши берёшь, и ещё тут наебать надо?
– Да ладно, чего ты, - сразу сдался Ленчик. - Всё нормально, короче. Пошли тогда, что ли, пока все спят. Допьём по дороге.
…Они шагали по пустым улицам города Ковязин, напрямик пересекали дворы, пролезали под трубами теплотрасс. Уже рассвело, и город со всеми своими стенами и деревьями казался вышедшим из катакомб после ядерной зимы. День ещё не измазал его салом и копотью, и в нём можно было жить. Жара не обмяла тротуары и углы кирпичных кладок, солнце не высветило все подворотни и арки, вываливая городские кишки напоказ, будто на рыночном прилавке. Мир ещё не успел преобразиться в провинциальный супермаркет и оставался старинным, надёжным, крепким амбаром, запертым на висячий замок светила, восходящего за Колымагиными Горами.
Моржов и Ленчик добрались до Багдада. Котельная помещалась в старой церкви, где трубу кочегарки пропустили сквозь обезглавленную колокольню.
– А сторож тут как? - спросил Ленчик, осторожный, как крыса.
– У себя дома, - пояснил Моржов. - Он в семь вечера пост примет - и домой. В семь утра вернётся, пост сдаст и снова домой. Чего тут воровать-то? Колокольню?
Забор вокруг церкви-кочегарки стоял лишь там, где был виден с улицы. Дальше он только подразумевался. Моржов и Ленчик перешагнули гнилые доски и брусья, заросшие бурьяном, и вышли на укатанный грузовиками двор. Грязная, облупленная церковь стояла, как старый колёсный пароход, который уже никогда никуда не сдвинется. Окна церкви были заложены силикатным кирпичом. Пролом в стене, сквозь который затаскивали бойлеры, закрывал ржавый щит из сваренных железных листов. Под карнизами из фигурного кирпича рыжие разводья образовали свои причудливые узоры. Возле фундамента, как шпана, рос чертополох.
Моржов сразу прошёл к дверке в цоколе колокольни. Щеколда с замком здесь была уже заботливо выбита. Моржов отволок дверь до половины, пока перекос не ограничил движения, и, не оглядываясь, исчез в сумраке. Ленчик быстро протиснулся вслед за Моржовым.
Труба котельной прошивала колокольню насквозь. Узкая деревянная лесенка с вихлястыми перилами уползала вдоль стен наверх, по угловатой спирали обвивая трубу собою. Иногда Моржову и Ленчику приходилось подгибаться под железные тяга от трубы к стенам; тяги фиксировали трубу в вертикальном положении.
– Не шаркайся, тут грязь одна, - сверху гулко предупредил Моржов, не замечая, что сам из-под ног осыпает Ленчика известковым мусором.
– Ты, блядь, лучше себе под копыта смотри… - пробурчал, отряхиваясь, Ленчик.
Они поднялись на небольшой помост возле окна, в которое уходила мощная коса резиновых кабелей. Снаружи в кладку стены были вбиты кронштейны, державшие фарфоровые изоляторы, хотя кабели и так были в оболочках. Коса в оконном проёме расплеталась на отдельные кабели. Некоторые ныряли вниз, а некоторые, обмотавшись вокруг изоляторов на пару оборотов, по воздуху утягивались к дальнему столбу.
Задрав голову, Ленчик разглядывал светлое небо в широких щелях потолочного настила. Где-то там, наверху, шелестел ветерок. Обугленная верхушка трубы плыла в облаках, как перископ субмарины в пенных гребнях.
– Ща посмотрю, что тут как… - пробормотал Моржов и на четвереньках пополз в оконный проём. Стены колокольни были толщиной в полметра, не меньше.
Моржов выглянул наружу и с колокольни увидел сразу почти весь город Ковязин. Город ещё не всплыл из затопившей его зелени. Моржов видел Багдад с его чумазыми, обломанными брандмауэрами. За ивняковым валом Банного лога Моржов видел ровные ряды крыш хозяйственной Ковыряловки. Видел в запущенных садах античные профили слегка кривоватых террас Пролёта. Дальнюю и туманную груду горы Пикет. Край тусклой плоскости Пряжского пруда со срезанным боком чуланского Соцпосёлка. Колонны элеватора за телеграфными столбами Прокола. Бледные утёсы давних новостроек Пленума… Рыхлый, взрытый, старый, ни в чём не повинный город Ковязин словно бы уже проснулся, но не шевелился, не вылезал из-под ситцевого одеяла тополей и лип и только молча отовсюду смотрел на Моржова. Бледная заря - еле алая, словно замытая молоком кровь, - покорно поворачивалась к Моржову своей недозрелой наготой, как раздевающаяся проституточка.
Моржов пополз из проёма окна назад.
– Хуйня, - пренебрежительно сказал он Ленчику, отряхивая колени. - Перекуси пару кабелей перед изолятором, и всё. На земле подберём, смотаем и с другой стороны откусим. Ёбли пять минут.
– А ток? - требовательно спросил Ленчик. Моржов молча поискал кабель, где старая оболочка порвалась, а жила оголилась, и потрогал провод забинтованной рукой.
– У тебя, может, под бинтом изолента… - не поверил Ленчик.
– Не пизди, - страдальчески попросил Моржов. - Режь скорее, и уёбываем отсюда. Опохмелиться охота.
Он достал из пакета и подал Ленчику кусачки.
Ленчик вздохнул и полез в оконный проём.
Он раскорячился на четвереньках, заслонив свет, и изогнулся, потянувшись кусачками к проводу.
Моржов огляделся вокруг, попрочнее упёрся в замусоренный пол правой, толчковой ногой, слегка присел, перетряхнув плечами, выставил перед собой ладони, как вратарь, и мощно пихнул Ленчика в задницу. И вмиг в окне посветлело.
– Бля-а!… - услышал Моржов удаляющийся крик Ленчика из пустоты за стеной колокольни, а потом удар, лязг кровельного железа и мягкий шлепок.
Моржов снова полез в окно.
Ленчик упал на край крыши, а оттуда свалился на угольную кучу. Совершенно мёртвый, он лежал на склоне кучи вверх ногами и с открытым ртом. Рядом на солнце искрой зажглись кусачки.
Моржов, стоя в окне на четвереньках, довольно долго ждал, не шевельнётся ли Ленчик, но Ленчик не шевельнулся. Моржов вылез из окна, достал из пакета с пивными банками одёжную щётку и тщательно почистил свою майку и джинсы, а потом, не касаясь одеждой стен, почистил и оконный проём тоже. Нагнувшись, он стал пятиться к лесенке, подметая за собой пол.
Задом наперёд он спустился до самого дна колокольни, шаркая щёткой по каждой ступени. Затем вышел из колокольни на двор и задвинул дверь на место. Щётку он сунул в пакет, а пакет повесил на запястье. Смотал с ладони грязный бинт и тоже сунул в пакет. Протёр очки подолом майки и направился к зарослям бурьяна, через которые они с Ленчиком и пробрались на двор кочегарки.
Две минуты спустя Моржов уже стоял на улице Багдада. Улица была пустынна и направо, и налево. Пакета у Моржова уже не было. Моржов закурил, оглядываясь. На близкой станции перестукивались поезда. В общем-то, идти Моржову было некуда. Но он всё равно куда-то пошёл.
ЭПИЛОГ
Каравайский принадлежал к числу тех нетерпеливых умельцев, которые сначала лезут объяснять то, что и так понятно, а потом, увлёкшись, всё и делают сами до конца.
– Ты вот тут плоскогубцами папу прихватывай, а маму ключом крути на треть оборота! - кричал Каравайский. - Потихоньку, потихоньку, гайка и снимется. Дальше нажимай на эту хреновину, чтобы зазор получился, и весь уголок двигай вверх!…
Щёкин не слушал, курил, тупо смотрел на энергичный зад Каравайского, торчащий из-под теннисного стола, а затем развернулся и вышел на крыльцо.
Троельга лежала под первым снегом. Возле крыльца остывала грузопассажирская «Газель», которую Каравайский наконец-то выбил из Шкиляихи, чтобы увезти теннисные столы. Водитель не интересовался процессами разборки и погрузки столов и флегматично дремал, свалившись в угол кабины.
Щёкин курил, стоя на крыльце, и смотрел на Троельгу. Всё здесь ему казалось каким-то обветшалым, уменьшенным, убогим. Даже не верилось, что летом сюда смогло вместиться столько всего разного… И ещё чудилось, что вот сейчас из-за угла, застёгивая ширинку, вывернет Моржов и невозмутимо скажет о «Газели», о Каравайском или о теннисных столах что-нибудь ехидное и похабное. Но Моржова не было и быть не могло.
…В ту ночь они все попросту обиделись, что Моржов вдруг влез в «Волгу» Сергача и укатил, никому ничего не объясняя. И наутро он не вернулся. Недоумевая, Щёкин увёз моржовский рюкзак к себе домой. Моржов не явился за шмотками и на второй день, и на третий. А Щёкин Моржова не искал. Щёкин решил, что Моржов сорвался в запой - подобное уже случалось. И Щёкину в то время было не до Моржова. Он забрал Сонечку и уехал с ней в Нижнее-Задолгое. И там, в Нижнем-Задолгом, Щёкин понял, что хочет быть женатым на Сонечке, а не на Светке. Поэтому в город Ковязин Щёкин возвратился уже к Сонечке. А Моржов всё не приходил, и рюкзак его пылился у Светки дома на антресолях. Лишь к августу, разобравшись со своими женщинами, Щёкин вдруг как-то неожиданно для себя осознал, что Моржов и не придёт. Совсем. Моржова никогда уже больше не будет.
Щёкин спустился с крыльца и пошагал по тонкому снегу, оставляя чёрные следы. Ельник за жилыми корпусами будто вылинял. Кусты торчали метлами и комьями спутанной проволоки. Шеренга железных умывальников тронулась ржавчиной. Стол и навес над ним исчезли. Наверное, их украли друиды.
Щёкин расспрашивал о Моржове общих знакомых - никто ничего не знал. Щёкин поискал Моржова в Интернете, получил кучу ссылок, но ни одной подсказки. И теперь Щёкин озирался по сторонам, словно хотел в окружающем ноябре прочесть то, что в Троельге мог бы прочесть сам Моржов. Возможно, это объяснило бы, почему и куда Моржов провалился.
Щёкин заглянул в кухоньку, которая сейчас напоминала заброшенную баню. В промороженной конуре кто-то уже успел побухать, накидав бутылок и объедков. И Щёкину не захотелось ностальгировать о том, как здесь на столе он в первый раз овладел Сонечкой. Это было не здесь. Не в этой жизни и не в этом мире.
Щёкин многого не знал, но и без знания почти всё было понятно. Где-то и как-то Моржов тоже брал Сонечку. Щёкин уже не обижался, не ревновал. Моржов теперь казался каким-то удивительным посредником между людьми, а потому, как доктору, ему прощалось. О сеансе ночной хирургии на подвесном мосту Щёкин не догадывался, но был убеждён, что Моржов всё сделал правильно. По-свински, конечно, но правильно. И пациент выздоровел. Так же бесстыже Моржов пристал к Розке, когда вёз её на велосипеде, но в результате оголодавшая девка оказалась накормленной. Так же бесстыже, задрав её ноги к небу, Моржов и Милену обратил в веру, а потом спасение стало её собственным делом, а не вопросом нейролингвистического программирования.
Сонечка рассказала Щёкину, что Моржов, оказывается, питал какие-то чувства ещё и к какой-то шлюшке из конторы Сергача. Щёкин искренне подивился способности Моржова питать чувства ко всем девкам в округе. В нелепой аварии эту девку угробил Ленчик - а Моржов тотчас угробил Ленчика. В том, что это сделал Моржов, Щёкин не сомневался. Да, ментовка постановила, что Ленчик полез за проводами и сорвался, бывает, собаке собачья смерть, аминь. Мало ли в России гибнет идиотов, ворующих провода. Но именно в законченности этой картины, в навязчивом отсутствии автора Щёкин и чуял руку Моржова. Такое же впечатление на Щёкина всегда производили моржовские пластины. И Щёкин верил сто пудов, что Ленчика в рейс с колокольни запустил именно моржовский пинок. С криком «Бля!» и кусачками в руках Ленчик улетел в вечность.
Оскальзываясь, Щёкин по тропинке спустился на берег реки. Чёрная, чужая Талка текла мимо заснеженных, белых отмелей. Тучи лежали за Матушкиной горой и курились пухом, как вспоротые перины. Ноябрь, как ревнивый муж, похоже, искал Моржова, как спрятавшегося героя-любовника. Щёкин подумал, что незримое присутствие Моржова в его жизни похоже на моржовский блуд. Ведь по-настоящему Моржов любил не кого-то конкретно, а лишь какой-то обобщённый идеал женщины. Но каждая отдельная девка чем-то да напоминала этот идеал, а потому и ей перепадала доля любви Моржова. Так и у Щёкина в Троельге: куда ни плюнь, попадёшь в Моржова.
…С Ленчиком Щёкину всё было ясно, а вот с Манжетовым и Сергачом - не всё. Может, он счёл Моржова чересчур крутым, но тем не менее Щёкину было интересно: а почему Моржов не угробил и этих двоих? Это ведь они потащили ту шлюшку в Троельгу, а Лёнчик был только извозчиком, но ему достался главный приз - полёт с колокольни. Уж не оттого ли Моржов сбежал, что не мог отомстить Сергачу и Манжетову, а жить в Ковязине рядом с ними был не в силах?…
Впрочем, Сергач, видимо, тоже получил сполна. Он как-то неприлично быстро впал в ничтожество, запил. Похоже, он лёг на дно, чтобы Моржов его не нашёл, и его за прогулы вышибли из ДПС. Контору Сергача перевёл под себя какой-то мент Иван, а может, Ковязинский райотдел стал руководить сергачовской конторой коллегиально. Сергач же вообще вывалился из поля зрения и Щёкина, и Розки, хотя затеряться в Ковязине было так же сложно, как ужраться с банки пива. При определённом усилии веры можно было решить, что всё это - обдуманная месть Моржова. Но единственным последствием моржовских деяний Щёкину казалось лишь странное оцепенение Розки, раньше деятельной и весёлой. Похоже, Розка махнула на всё рукой - и на ревность свою, и на бедность, и на уходящую молодость, и просто ждала Моржова обратно. Хоть какого. Хоть когда.
Щёкин развернулся и пошагал назад к корпусу, прикуривая сигарету от сигареты. За ельником грохотал поезд. Его грохот свободно, твёрдо и механично раскатывался по всей промёрзшей долине, а вот летом он запутывался в травах и глох, как пульс в шуме крови и в шёпоте близких, румяных, зацелованных губ.
Розка ждала Моржова, негодяя и бабника, а Милена обратно сошлась с Манжетовым. Это было странно, потому что звезда Манжетова закатилась. И Щёкин считал, что вовсе не Моржов закатил эту звезду. Манжетов был виноват сам. Он чего-то нахимичил с деньгами департамента, планируя покрыть свои делишки созданием Антикризисного центра. Но на Манжетова уставилось государево око, привлечённое ябедой девок из Троельги. Аферу с американцами и сертификатами око проигнорировало, но Манжетова, попавшегося оку, приподняли за штаны. Однако опустили его мягко. Всего-то понизили в должности до заместителя директора департамента.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65