- Нам ведь ещё обещали рассказать тут про всё…
– Эй, ты!… - закричал Ничков, вертя головой в поисках Серёжи Васенина. - Давай рассказывай живо!
Серёжа немного растерялся.
– Ну… - замялся он и оглянулся на Костёрыча. Костёрыч одобрительно кивнул. - Здесь э Гражданскую войну заложников расстреливали… - выдал Серёжа.
– Где? - взвился Чечкин. - Вон там, наверное!… Упыри посмотрели на выступ скалы, на который указал Чечкин. Чечкин по глыбам кинулся к этому выступу.
– Я пули найду!… - кричал он.
– На фиг тут расстреливать? - спросил Гершензон. - И кого?
– Ну… белые - красных, красные - белых… Они возили друг друга из деревни в город, а тут расстреливали.
– Всё, да? - спросил Ничков у Щёкина. - Можно идти?
– Ты бы с начала рассказывал, Серёжа, - мягко посоветовал Костёрыч.
Серёжа уже и сам собрался с мыслями.
– Здесь проходил Колымагинский тракт от села до города. - Жестом Костёрыча Серёжа указал на просёлок. - При татарском иге татары захватили город Ковязин, и татарский командир захотел взять княжескую дочь себе в жёны. Он повёз её к себе по этой дороге, а она сбежала, забралась на скалу и сбросилась насмерть.
Упыри задрали головы, проследив былой полёт княжны.
– Гробанулась как бомба, наверное, - со значением сказал Гонцов. - Мозги в мангал улетели.
– Кто упал?… - издалека страдальчески закричал Чечкин, быстро карабкаясь по глыбам обратно. - Кто?!… Пектусин, повтори!… Я тоже хочу!…
– Про пещеру… - негромко напомнил Костёрыч.
– В пещере тут верующие жили, - продолжил Серёжа. - Когда их солдаты нашли, они укрылись в самой глубине и обрушили проход. Сами себя заживо похоронили.
– Значит, там золото, черепа, да? - спросил Гершензон.
– Гонец, ты петарды взял? - быстро обернулся к Гонцову Ничков. - Надо рвануть пещеру.
– Никаких взрывов, а то сразу домой пойдём, - отрезал Щёкин.
– Тут ещё разбойники жили, - утешил упырей Серёжа. - Они прятались в пещере и грабили купцов. Везде клады закапывали.
– Значит, клад надо откопать, - решил Ничков.
– Клад - всегда пожалуйста, - согласился Щёкин.
– Разбойники-то что, тупые были? - не поверил Серёже Гершензон. - Думали, пещеру тут никто не заметит? А купцы здесь слепошарые ездили?
– Это же народные предания… - извинился за всех Костёрыч.
– Да-а, ни хрена себе скала… - деловито сказал Ничков. - Хорошо, что рассказал, Пектусин. Будешь нам показывать, где черепа, где клады.
– Дрисаныч, а когда верёвки навешивать пойдём? - влез неугомонный Чечкин.
– Сейчас и пойдём. - Щёкин расстегнул свой рюкзак, стоящий на камне, и бросил Чечкину моток верёвки. - Гершензон и Гонцов, вам трассу распутывать. А ты, Чечкин, вместе с Ничковым учи Серёжу и Наташу делать обвязки и пользоваться карабинами.
– И эта, что ли, тоже на скалу полезет? - презрительно спросил Ничков про Наташу.
– Скала не твоя, а общая, - ответила Наташа. - Я тоже имею право лазать по ней.
– Девки же коровы, ничего не умеют… - пробурчал Гершензон.
– От осла и слышу, - ответила Наташа.
– Если вы плохо им объясните, то Серёжа и Наташа упадут и разобьются, - сказал Щёкин Ничкову и Чечкину. - И виноваты будете вы. Серёжа и Наташа на кладбище поедут, а вы - в тюрьму.
– Очень мне надо в тюрьму, - обиделся Ничков. - И без них успею… Эй, ты. - Он посмотрел на Наташу. - Иди сюда, сказал… Буду учить грудную обвязку делать.
Наташа приблизилась на два шага, остановилась, заложив руки за спину, и демонстративно уставилась в небо.
– Учи, - хмыкнула она.
В руках у Ничкова появилась верёвка.
– Ты на меня и на верёвку смотри, - злобно сказал Ничков. - Чего не запомнишь - на небе тебе потом расскажут…
Чечкин уже стремительно опутывал верёвкой Серёжу, стоявшего с разведёнными руками. Щёкин курил и наблюдал.
День отступал за сосновые горы, но в распадке перед Колымагинской скалой оставались тепло и жёлтый вечерний свет - точно лужа после отлива. Моржов развёл огонь, Костёрыч принёс котелок воды. Милена сидела на скамейке, накинув на плечи кофту.
– Устали? - спросил её Моржов, присаживаясь рядом.
– Устала, - призналась Милена. - В городе я как-то уже забыла, что это такое - двенадцать километров…
– Сейчас я вас кофе напою, - пообещал Моржов. - Чтобы вы не жалели, что отправились в это путешествие.
– А я пока и не жалею, - лукаво улыбнулась Милена.
Упыри галдели под скалой, Щёкин что-то орал с верхотуры, огонь щёлкал углями. Костёрыч нашёл палку и задумчиво бродил по полянке, выколупывая из травы всякую дрянь - консервные банки, рваные пакеты. Как в гольфе, Костёрыч палкой откатывал к кустам в мусорную кучу пустые пивные бутылки.
Котелок забулькал. Моржов обернул ладонь своей панамой, взялся за ручку и разлил кипяток по приготовленным кружкам.
– Константин Егорыч, - позвал он, подавая кружку Милене, - пора на ланч.
– Спасибо, Борис Данилович, - пробормотал Костёрыч, вытягивая палкой из травы длинный, чёрный от грязи презерватив.
Молча отшвырнув его за куст, Костёрыч аккуратно прислонил палку к стволу ближайшей сосны и, вытирая руки платком, подошёл к Моржову и Милене, сидевшим на скамейке рядышком.
– Поужинаем, как стемнеет, - сказал Моржов. - Пусть упыри полазают вволю. Заодно и проголодаются.
Костёрыч кивнул, взял кружку и присел на другую скамейку. Милена и Костёрыч молчали, но в этом молчании Моржов чувствовал напряжение созревшего разговора. Моржову всё вокруг было знакомо - и хлопотливая заботливость Костёрыча, и дальняя ругань Щёкина, чего-то там делившего между упырями поровну, и лес, и закатный свет за соснами. И Милена была знакома - обычной человеческой усталостью, мягкой улыбкой молодой женщины, которая не гнёт под себя весь мир, озверев, а просто доверяет выбранному мужчине. Милена была знакома своей безличной, но осязаемой близостью, когда тепло уходящего дня лучше всего сохраняется людьми между двух тел, как огонёк спички между ладонями. И Моржову вдруг показалось, что Милена здесь - словно бы его невеста, которую он привёл знакомить со своей семьёй.
– Я не очень люблю это место, - вдруг признался Костёрыч. - Слишком уж здесь замусорено…
– Зачем же водите сюда детей? - осторожно спросила Милена.
– Дети этого не замечают. Это только я замечаю. Дети видят лишь главное. Главное же здесь - лес, горы, скала, пещера, дорога.
– Н-ну, может быть, конечно… - Милена пожала плечами и продолжила, словно заранее извиняясь: - Тем не менее всё это безобразие… как бы дискредитирует идею. Да и стоит ли вообще таскать детей по таким захолустьям? Ведь значения в них - ноль. Никакой роли в мире они не играют. Как-то всё это… ужасно старомодно. Сейчас эпоха Интернета, глобализации, свободного доступа к лучшим образцам культуры… Зачем же нужны эти доморощенные предания? Дети и смысла-то их не понимают. Для знания своей местности достаточно турпоходов и регионального компонента образования. Зачем же тогда это краеведение, свалки?…
Костёрыч кивал, словно с грустью убеждался в полном соответствии выступления Милены заготовленной текстовке.
– Я ведь тоже много думал об этих вещах, Милена Дмитриевна, - сказал он. - Но все такие рассуждения представляются мне картиной мира у слепца, для которого не существует того, чего он не может нашарить вокруг себя…
Моржов подивился такой метафоре. Он ведь сам прибегнул к ней, когда Алиска Питугина пыталась объяснить ему, отчего он ушёл от Дашеньки.
– Всё вот это… - Костёрыч обвёл рукой лес, поляну и скалу, - достаточно банально. Обыденно. Туристского потенциала - никакого. Но зато у всего этого есть одно важнейшее качество: оно - настоящее. - Костёрыч посмотрел Милене в глаза так, словно пытался телепортировать ей своё убеждение. - Наши дети видят очень мало настоящих вещей. В основном копии ширпотреба, поделки масскульта, какие-то искусственные спецэффекты… А в человеческих отношениях - невнятицу повседневности, компромиссы… И у детей не вырабатываются… некие, что ли, витамины ума… От нашего мира дети не получают в пользование важнейший критерий оценки - критерий подлинности. И потому не отличают настоящего от лжи, фальшивки, пустышки, упаковки… Пусть моё занятие старомодно и незрелищно, зато оно даёт эти витамины. Дети приучаются чувствовать подлинность, то есть наличие внутренней сути, смысла.
– Вся эта подлинность есть в музеях, - возразила Милена.
– Есть, - согласился Костёрыч. - Но в музеях она, как сейчас говорят, не интерактивна. Для детей в музее или в кино лично с ними ничего не происходит. А дети плохо усваивают теорию. Они помнят только свой личный опыт. Полазав по Колымагинской скале, они будут лучше представлять себе Гималаи, нежели если просмотрят трёхчасовой фильм.
– Выходит, и учить детей бесполезно? - саркастически усмехнулась Милена. - Если они сами не слетают в космос, то и астрономия в школе не нужна?
– Как-то вы всё сводите очень…- замялся Костёрыч. «По-пиксельному», - мысленно подсказал Моржов.
– Нет, конечно, надо учить. Рассказывать словами, показывать в кино… Одно ведь не мешает другому. И даже не противоречит. Не нужно абсолютизировать то, что не абсолютно… Пусть будет всё.
– И тем не менее… - Милена катала между ладонями пустую кружку, словно не решалась высказать Костёрычу то, что хотела. - Эта загаженная Колымагинская скала… Убожество же. Ведь есть… пирамиды, Стонхендж, Фудзияма… Воспитывайте критерий подлинности на этих примерах.
– Они все далеко.
– Но это уже вопрос денег, а не педагогики.
– Да, конечно, вы правы… - смутился Костёрыч. - Я не это хотел сказать… Критерий подлинности - это не справка эксперта, подтверждающая происхождение артефакта. Это умение самостоятельно отличать настоящее от ненастоящего. Точнее - и важнее, - пригодное от непригодного, если мы о прикладном смысле… Культура, особенно сейчас, даёт нам огромное, просто безумное количество образцов, моделей, стратегий… Но в реальных условиях конкретной территории… даже не территории, а локуса… далеко не все из них жизнеспособны или полезны…
– В единстве географии, этноса и культуры всегда можно определить некие общие стилистические свойства, культурный код, - подсказал Моржов, чувствуя, что Костёрыч не может выразить то, что для него является прописной истиной. - То есть набор оправданных решений.
– Да-да!… -. подхватился Костёрыч.
«А пиксели, значит, будут кодом кода, ключом к ключу», - про себя подвёл итог Моржов.
– Мы живём в общем мире, - возразила Милена. - Зачем нужен какой-то собственный культурный код?
– Мир общий, но неодинаковый! - воскликнул Костёрыч. - Ведь в Африке вы не наденете того, что будете носить в Арктике!…
– В Швеции за поцелуй вас в ответ поцелуют, а в Аравии зарежут, - добавил Моржов.
– Это просто обычаи.
– Хорошо. В Полинезии из пожара спасут вас, а дети сгорят, а в России - наоборот. Это уже ценности, а не обычаи. Ценности формируются культурным кодом,
– Подлинное - это то, что соответствует культурному коду, - нашёлся Костёрыч. - Овладевая критерием подлинности, человек может идти в одну сторону - и постигать свой культурный код, идти в другую сторону - и отбирать из огромного ассортимента предлагаемых стратегий те, которые будут здесь работать, потому что органичны.
– А сейчас вы скажете, что демократия - это не для нас и нам нужен царь, - усмехнулась Милена, и Костёрыч в ответ рассмеялся.
– Вопрос про демократию слишком сложен, чтобы решать его с наскока, - сказал он. - Демократия - вещь непростая, нельзя низводить её до однозначного ярлыка…
«Пикселя», - опять подсказал Моржов.
– Да и про демократию - не мой вопрос… Я же говорю о другом. Я говорю о том, что очень многие вещи кажутся нам совершенно разумными, логичными, красивыми… Но проверишь их критерием подлинности и видишь, что они - не для нас. Можно играть с ними сколько угодно, но упаси бог делать их конструктивной основой жизни. Всю жизнь поломаем. Это, простите, как в любви. Люби сколько хочешь, но замуж - не надо.
Моржов смотрел на Милену, задумчиво опустившую голову. Костёрыч вмазал Милене прямо в солнечное сплетение. Если Милена просто спит с Манжетовым - вольному воля; если же станет его женой, то примет участие в большой подлости. Если Милене нравится миф об успешности - хозяин барин; но если Милена сама попытается стать успешной, то ей придётся раздвигать ноги под спонсором.
Брак и успех, по мнению Моржова, были очень хорошими вещами, но не абсолютными. Абсолютизировать их могло только Пиксельное Мышление. А вот реализовать их, поверив в их абсолютность, то есть испытать критерием подлинности, означало переставить их с полки «гипотеза» на полку «миф». Служить мифам - значит жертвовать жизнью.
– Не слишком ли сложным вещам вы хотите обучить этих глупых детей? - тяжело спросила Милена у Костёрыча.
– Я просто даю им компас, - виновато сказал Костёрыч. - Многие из них так и не научатся им пользоваться. Кое-кто из научившихся всё равно пойдёт не туда… Но компас-то должен быть у каждого.
– Боря, дай мне сигарету, - вдруг попросила Милена.
– А разве… ты… куришь? - удивился Моржов.
– Иногда, - спокойно сказала Милена.
– Как тут не закурить, когда полковое знамя сперли… - доставая сигареты, пробормотал Моржов фразочку из анекдота.
Упыри покинули скалу, когда уже начало смеркаться, но ужинать у костра на поляне им не понравилось.
– Паца, давайте в пещере! - горячо предложил Гершензон.
– Чо, как эти педики, да? - почему-то скривился Ничков.
– Какие педики? - изумился Гершензон.
– Педики антропы. Про которых Вася рассказывал.
– Педик антроп - это ты, а там были питекантропы, - с презрением разъяснил Гершензон.
– Ты как меня назвал, Геркулес козлиный?! - взвился Ничков.
Но ссоре не дал разгореться Чечкин. Каким-то чудом он сгрёб костёр в охапку и побежал с поляны в пещеру. Упыри побежали за ним. На поляне остался только Гонцов, который рылся в своём рюкзачке и бормотал:
– Я, блин, в пещеру без бомбы не пойду, там мертвецы живут…
Когда стемнело, в пещере упырей вовсю пылал первобытный, огонь, и пещера издалека напоминала янтарную раковину. А Моржов, Милена, Щёкин и Костёрыч сидели, в общем, возле углей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65