Моржов оставил задранную футболку и принялся расстёгивать шорты Милены - так путано, будто у него на руке было десять пальцев. Милена не пошевелилась, не помогла, и спустить с неё шорты Моржов не сумел, боясь порвать, если он дёрнет их на себя из-под её зада.
Моржов не понимал природы этого мерцоида, не понимал, отчего Милена так скованна - то ли она боится поддаться ему до самозабвения, а то ли, наоборот, боится сорваться истерикой сопротивления. Моржов жадно всматривался в мерцоида, отыскивая хоть какой-то знак: хочет ли Милена того, к чему он её тянет, или ломает себя, уступая?… То, что Милена допустила Моржова до себя по доброй воле, ещё ни о чём не говорило. Одно дело - трезвое решение, а другое дело - внезапное бешеное нежелание, которое могло вспыхнуть, когда руки Моржова коснулись её голого тела.
Моржов замер. Левой рукой он держал Милену сзади за плечи, а правую ладонь втиснул Милене между ляжек, и ладонь чувствовала набухающий июнь. Мерцоид дрожал, как отражение луны в речном перекате. Это был миг равновесия, и тогда Моржов качнул весы к себе. Он упёрся бедром в кромку скамейки и мягким рывком поднял Милену в воздух, вставая. Шорты Милены скользнули вниз по её ногам - словно спало наваждение. Милена должна была или опрокинуться назад, или схватиться за Моржова, и она, уже в падении, вскинула руки и сомкнула их на шее Моржова в замок.
Моржов развернулся и посадил Милену на край стола, а потом, целуя, нагнулся над ней, укладывая её спиной на столешницу. Милена поняла, как всё случится, и мерцоид ожил, пропитываясь теплотой: лицо Милены наконец дрогнуло, ослабло и обрело такое выражение, с каким ждут обряда, - выражение веры и готовности. Моржов знал, что у женщины лица красивей, чем сейчас, увидеть невозможно, и это было как начало литургии.
Моржов распрямился, поднял к куполу беседки длинные, гладкие ноги Милены и развёл их, словно раскрыл книгу на аналое. Он не мог отогнать эти сравнения, и лишь где-то далеко, даже вне его души, светил огонёк оправдания кощунству - любящие мертвы для мира, и как мёртвые, они сраму не имут. Милена лежала навзничь, как жертва на алтаре. Её запавший живот был беззащитен, и потому весь грех и всю кару на себя надо было брать Моржову, потому что он стоял на ногах. Моржов сжимал тонкие лодыжки Милены, точно последнюю опору, которая не даёт ему упасть. Узкая тёмная стрелка, стекая по лону Милены, указывала на цель. В стоне Милены были сразу и рыдание раскаяния, и счастье обретённого прощения. И в этом единстве бился тот же пульс общей жизни на двоих, что и в подвенечной клятве: «Вместе и в радости, и в горе…»
ГЛАВА СЕДЬМАЯ Фамилии
– Господа! - после ужина сказал Моржов. - Предлагаю загнать детей спать, чтобы я смог беспрепятственно сообщить вам пренеприятнейшее известие!
Детей загоняли в течение часа. Сумерки дышали багровым теплом. За Матушкиной горой ещё шевелилась поздняя заря, внезапно прорываясь в долину - то косым красным лучом по тёмной излучине Талки, то румянцем на проплывающем мимо облаке, то прощальным гудком тепловоза. Казалось, что за горой, как за печкой в деревенской горнице, кто-то украдкой занимается любовью и всё никак не может утаиться: то ноги вылезут из-под лоскутного одеяла, то в зеркале отразится раскрасневшееся лицо, то вдруг донесётся зажатый зубами стон.
Наконец все дети оказались рассованы по спальным мешкам, а все взрослые собрались на веранде за столом. Розка вынесла из кухни большой чайник, а Щёкин водрузил на столешницу литровую стеклянную банку со свечкой внутри. Бабочки заметались над огоньком, как рваная канитель.
– Судя по гоголевскому зачину, Борис Данилович, - обратился Костёрыч, - вы хотите уведомить нас, что к нам едет ревизор. Так?
– Так, - кивнул Моржов. - У нас осталось четыре дня до конца смены. И в один из них должна прибыть проверочная комиссия.
– В какой? - тотчас спросила Розка.
– Сие пока неведомо, но я разведаю, - пообещал Моржов и мельком глянул на Милену. Разведать-то можно было только через Манжетова… Милена нервно затянула на горле ворот кофты.
– Я думаю, на этом нашем совете в полях мне надо обозначить диспозицию, - лекторским тоном объявил Моржов. - А диспозиция такова. Сертификаты у нас собраны и сданы… Сдаты… Щёкин, начнёшь каламбурить - убью. Документы и отчётность почти в порядке. Нареканий и претензий со стороны начальства нет. Всё великолепно! Но! - Моржов важно вздёрнул палец. - Проверочная комиссия, которая сюда заявится, может обнаружить один малозначительный промах в нашей блистательной деятельности: отсутствие детей. Мы должны предпринять некие действия, чтобы комиссия ничего не заметила.
– А что тут сделать, если детей нет? - пожал плечами Костёрыч.
– Ты, Морж, сам всю эту кашу заварил! - возмутилась Розка. - Сам и расхлёбывай!
Моржов оглядел присутствующих. Щёкин, Костёрыч, Сонечка, Розка, Милена… Все уже стали ему как родные. Но в общих интересах их странной семьи было призвать её членов к некоторой ответственности. Мобилизовать. Моржов решил держаться несколько пожёстче, как и надлежит патриарху.
– Позволю себе не согласиться, - сказал он. - Я, конечно, плут ещё тот, но никто из вас не отказался от плодов заваренной каши. Плоды были съедены со всеобщим удовольствием. Это не беда. Для того плоды и были нам нужны. Но, поедая плоды, товарищи, ряд наших с вами сотрудников почему-то решил жить своим умом, словно бы моего ума им недостаточно. Да-да, милые девушки, я имею в виду вас. Я возражал всеми способами, но вы не вняли. Вы накатали телегу в областной департамент. И в результате этой телеги к нам едет ревизор. В его приезде - ваша заслуга, а не моя. Без вашей инициативы всё осталось бы шито-крыто. Поэтому давайте не будем искать и расстреливать главного виноватого, а дружно и сообща договоримся, как мы облапошим ревизора.
– Я не умею обманывать, - печально сознался Костёрыч. - Пусть уж лучше накажут…
– Нет, это не лучше, - возразил Моржов. - И никому не надо учиться обманывать. Зачем вам это, если есть я?
Щёкин курил, с аппетитом поглядывал на Сонечку и с удовольствием ожидал развития интриги. Костёрыч переживал, обречённо помешивая гибкой ложечкой чай в одноразовом стаканчике. Сонечка смущалась от взгляда Щёкина и виновато отворачивалась. Милена привалилась спиной к столбу и куталась в кофту; лицо у Ми-лены было отчуждённо-недовольное. Розка агрессивно смотрела на Моржова, выискивая, к чему бы придраться.
– Вообще, Моржов, у меня чувство, что ты нагибаешь нас всё ниже и ниже! - заявила она.
– Нет, ты путаешь, - ласково ответил Моржов. - Мы просто принимаем положение для низкого старта к финалу.
– Борис, - бодро сказал Щёкин, - когда мы отсидим и выйдем, предлагаю тебе как художнику открыть своё модельное бюро. Я налажу производство, а ты разработаешь коллекцию «Троельга-лето». Идентичные настоящим эксклюзивные пластмассовые тараканы для любой головы.
– Я уже всё придумал! - не реагируя на Щёкина, покровительственно сказал Моржов. - Плясать в шоу буду я сам. Константина Егоровича, как не умеющего врать, я с поля удалю. Тебя, Щёкин, как врущего слишком экстравагантно, я удалю вместе с ним. А девушки останутся на бэк-вокал.
– А мы, значит, способны врать, да? - взъелась Розка.
– Нет, и вы не способны. Врать буду я один как наиболее талантливый. А вы нейтрализуете ревизоров тем, что откажетесь от своего доноса.
– То есть?… - не поняла Милена.
– Вы скажете, что написали донос сгоряча, на нервной почве. Теперь, мол, всё устаканилось. Приносим свои извинения.
– Это… воистину нелепо, - сказала Милена.
– Нелепо, согласен. Но зато по-человечески. Девушкам простительно. Нет трупа - нет преступления. Ревизоры поворчат, но успокоятся. А Шкиляева перейдёт на нашу сторону.
– Что, и Шкиляиха прикатит? - разозлилась Розка.
– Думаю, в комиссии будут Манжетов, Шкиляева, Каравайский и двое ревизоров из областного департамента. Один из этих двоих - единомышленник Манжетова.
– Как ты это высчитал? - изумилась Розка.
– Дедукция. Жалоба была на Шкиляиху. Каравайский - официально начальник нашего лагеря. Манжетов же должен контролировать разруливание ситуации, причём контролировать лично. Он повезёт комиссию сюда на своей машине - не на электричке же всем ехать. В машине пять мест. Ревизорам остаются только два места. Для подстраховки Манжетов добьётся, чтобы один из ревизоров был его сторонником. И всё получается не так уж и страшно для нас.
Розка по-Сонечкиному открыла рот, взирая на Мор-жова.
– Ну и башка у тебя, Моржище! - уважительно сказала она.
– Да, не жалуюсь, - скромно согласился Моржов. - Но давайте далее… Я вот подумал на досуге, что мы недостаточное внимание обратили на факт передачи Троельги железной дороге.
– От социалки везде отказываются, - сказал Костёрыч.
– Это не аргумент, - отсёк Моржов. - Я думаю, что передача Троельги, закрытие МУДО и учреждение Антикриза - это звенья единой цепи. Это не энтузиазм реформаторов - их время прошло. И не афера - их время тоже прошло.
– Бесхозяйственность, - предположил Костёрыч.
– Для бесхозяйственности в эпоху поиска неразобранных ресурсов это слишком рискованная область. Я думаю, что всё это - солидный бизнес-проект, возглавляемый Александром Львовичем.
Милена совсем ушла в тень.
– И у такого бизнес-проекта наверняка есть лобби в областном департаменте, - продолжал Моржов, для себя подумав, что это лобби - ОПГ Манжетова. - И если это проект, то он осуществляется по плану. А инопланетные американцы в план не входили. Вскрытие нашего преступления - вообще форс-мажор. Если нас разоблачат, то удар придётся и по Шкиляихе. Ушибленная Шкиляиха вывернет все тайны бизнес-проекта наизнанку. Её дружно примутся увольнять. Начнётся непрогнозируемая катавасия с МУДО. И на фоне этой истерики отдавать Троельгу будет попросту невозможно. А Троельга, как я понимаю, - главный ресурс. Он запустит механизм функционирования Антикриза. Без этого ресурса Антикриз - замок на песке.
Щёкин курил и ухмылялся, Розка морщила лоб, а Костёрыч задумчиво постукивал пальцами по столешнице. Милена не появлялась из тени, и Моржову показалось, что она кое-что слышала от Манжетова про эту многоходовку. Или сама догадалась. Сонечка же сидела кукла куклой, ничего не понимая.
– В общем, как ни странно, никто не заинтересован в разоблачении нашего умысла, - завершил пассаж Моржов. - Кроме одного-единственного члена комиссии, на которого мы плюнем все вместе. И потому мы будем врать, а комиссия будет кивать. Все всё понимают, но никто ни в чём не сознается. Так у нас всегда. Если я не прав, съешьте меня живьём.
«А язык, необходимый для изображения такого вранья в виде правды, - это пиксели, - подумал Моржов. - Точнее, даже не так… Формат изложения, при котором все интересы будут соблюдены, - это формат Пиксельного Мышления. Ведь язык не бывает сам по себе. Язык обслуживает коммуникации. А какие коммуникации в разгар KB? He обмен ценностями, а товарообмен. В отличие от пиксельной, в формате обычной логики волкам зубов не спрятать».
– Борис… - негромко сказал Костёрыч, - я не перестаю вам удивляться… Может, вам пойти в политику?
– Не могу, - вежливо посожалел Моржов. - Там я проворуюсь неприлично быстро.
Моржов не сказал ещё двух вещей - тоже, в общем, определяющих. Первое - что скандал с разоблачением совсем не в стиле Манжетова. Не в его формате. Его формат - тихая атака из-под ковра, бесшумная кража стульев, молчаливое удушение бумагой, безмолвная административная дематериализация явлений. Манжетов побоится незнакомого формата.
И второе - что Манжетов в любом случае что-нибудь теряет. Моржов это понял интуитивно - во время разговора с Манжетовым в кафе, а потому и обнаглел там. Задача Манжетова - минимизировать потери. Если Манжетов вскроет моржовский трюк с сертификатами и американцами, то потеряет и МУДО, и Антикриз. Ему придётся подписывать приказ об увольнении педагогов - и Милена не простит ему такой несправедливости. А вот если Манжетов сделает вид, что Троельга полна детей и американцев, то он сохранит все свои замыслы - кроме, опять же, Милены, которую уведёт Моржов. И выбор Манжетова - терять всё плюс Милена или терять одну лишь Милену. Собственно говоря, для Манжетова тут и вовсе нет выбора.
Моржову же терять было нечего. Что бы ни случилось, он сможет, как и прежде, закрашивать свои пластины, работая где попало. Короче, в этой битве побеждает тот, кто без обоза. Македонский, Дарий и Гавгамелы…
– Получается, что мы должны просто организовать для ревизоров возможность реализовать их желание быть обманутыми, - подвёл итог Моржов. - Больше ничего.
– Демагогия! - с отчаянием прошептал Костёрыч.
– Думаю, теории на сегодня достаточно, - не ответив, деловито переключился Моржов. - Что нам надо? А надо нам, господа, приготовиться к отчётам. Надо сварганить результаты бурной деятельности. Говоря проще, тебе, Щёкин, и тебе, Розка, вам, Константин Егорович, и вам, Милена, надо съездить в Ковязин и привезти из МУДО всё, что можно. Старые стенгазеты, дневники, коллекции, гербарии, поделки… Как будто бы всё это за прошедшую смену смастерили шестьдесят детей.
– Это мешок целый всего! - возмутилась Розка. - Как я дотащу?
– Берите тачки. Я оплачу.
– А если ревизоры увидят, что это старые экспонаты? - предположил Костёрыч.
– Боже мой! - с пафосом ответил Моржов. - Они что, стенгазеты смотреть сюда едут? Или ваших трилобитов? Им же не суть нужна, а форма! Что-то висит, что-то валяется - значит все были при деле!
– Какое жульничество!… - затосковал Костёрыч.
– И ещё одно жульничество надо совершить, - добавил Моржов. - Заполнить журналы и всякие методические планы. Писанину всю эту отчётно-педагогическую. Причём это жульничество совершать вы должны и без меня. Я просто напоминаю, что надо.
…Спать все расходились какие-то подавленные, заранее уставшие. Но Моржов был доволен. Он остался за столом один, допивал чай, курил, смотрел на луну и думал, кого ему сейчас разбудить и потащить в кусты - Розку или Милену? Или же никого не надо?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65