- А этот не дошел.
12
Рано утром 13 июля "Зубатка" уже обходила длинный, низкий, обрывистый и темный выступ мыса Северный Гусиный Нос. Шла она в шести - семи милях от мыса - ближе подходить было опасно: у берегов на приглубых* банках* пенились белые буруны.
После завтрака почти все мальчишки высыпали на палубу, толпились на полубаке, на корме, стояли около бортовых лееров. Вот она, Новая Земля! Кто знает, как она встретит их?
Погода по-прежнему была хорошей, с юга почти в корму дул легкий бриз, волны шли невысоким накатом. Но капитана Замятина это не радовало. Вчерашние находки в море тревожили душу. Судя по всему, этот несчастный "Эль капитано" был потоплен совсем недавно и неподалеку от этих мест. Значит, фашистские стервятники рыщут где-то поблизости. И под берегом здесь идти нельзя: побережье сильно изрезано заливами, бухтами, губовинами*, а сам залив Моллера прямо усеян островами и островками. В такую погоду "Зубатка" и ее караван и с воздуха, и с воды, и в перископ видны, как черные жуки, медленно ползущие по блестящей зеленоватой поверхности.
До становища было уже рукой подать, и, случись сейчас что-нибудь, никогда не простит себе этото капитан. Он не вздрогнул, когда услышал истошный крик кого-то из мальчишек: "За кормой самолет!" - только крепче сжал руками планшир.
- Все наверх! Надеть спасательные пояса! Антуфьева и Ситникова - на мостик! Вахте - по местам стоять. Полный вперед! Пулеметы к бою! скомандовал он.
И уже не оглядывался, зная, что команды его выполняются быстро и четко. С левого крыла мостика Замятин нащупал в бинокль далеко за кормой медленно приближающуюся черную точку.
Очертания самолета еще не были видны, а когда силуэт проявился резче, он отвел бинокль и сказал штурману:
- Не пойму что-то. "Юнкерсов" видел, "хейнкелей" видел, а такого не припомню. Посмотри, Антуфьев, может, узнаешь.
"Зубатка" в это время уже обошла мыс и, двигаясь к северо-западу, пересекала залив Моллера. Справа за кормой оставалась широкая губа Литке, а справа по носу виднелись островки, преграждающие вход в узкую изрезанную губу Обседья. Замятин все же старался по возможности прижаться к берегу в случае чего, хоть выброситься можно.
"Азимут" послушно тащился на буксире, "Авангард", тоже прибавив ход, шел точно в кильватере.
Штурман долго смотрел в бинокль, затем рассмеялся.
- Похоже, свой, Павел Петрович, - сказал он.
- Похоже или свой? - недовольно спросил Замятин.
Антуфьев опять притиснул к глазам бинокль - самолет уже был виден хорошо, и через некоторое время штурман облегченно воскликнул:
- Свой! "Каталина" это. Не иначе, Илья Палыч летит.
- Какой еще Илья Палыч? - сердито спросил Замятин.
- Да Мазурук же! Командир авиаотряда ледовой разведки. Я его "Каталинку" хорошо знаю. Мне дружок-летчик в Архангельске рассказывал они тут отбившиеся от караванов суда разыскивают, людей спасают. Это его "каталинка".
- Каталинка каталинкой, а от пулеметов пока не отходить! - приказал Замятин и взял у штурмана бинокль.
Он спокойно вздохнул, когда небольшая летающая лодка прошла над самой "Зубаткой" и приветливо покачала крыльями, на которых четко виднелись красные звезды.
- Отбой, - сказал он.
А "Каталина" между тем поменяла курс и пошла в сторону губы Обседья. Словно разглядывая что-то, она сделала два круга над одним местом и, снова покачав крыльями, пошла на север.
- Что он там увидел? - задумчиво сказал Антуфьев. - Может, поближе подойдем, капитан, а? Не зря ведь он крыльями махал.
- Куда еще ближе, - ответил Замятин, - глубины здесь слабо промеряны, да и камней полно. Рисковать зря не буду.
Антуфьев промолчал. Он внимательно осматривал в бинокль берега, и только тогда, когда миновали опасный архипелаг и справа по носу показалась северная оконечность губы с черными отвесными скалами и узкой прибрежной полосой песка, он опустил бинокль и слегка присвистнул.
- Вот оно что, - сказал он, - глянь-ка, Пал Петрович, коробка там какая-то в песок воткнулась.
Замятин взял бинокль и долго вглядывался в берег.
- Да-а, - протянул он, - судно, не маленькое: тысяч на шесть водоизмещения потянет. Флага нет, и вымпела нет. Значит, и людей нет. Ушли.
- Наверно, подлодка загнала, - предположил штурман.
- Пожалуй, - согласился капитан, - только вот чей он? Названия никак не разберу... а порт приписки... порт приписки... Бос... Бостон.
- Американец!
- Да. И видно, совсем недавно: в песок мало увяз - гребные винты и руль видны. Скорей всего из того же конвоя.
Антуфьев сморщился, как от зубной боли, и зло выругался.
Сидевший на мели "американец" был уже хорошо виден и невооруженным глазом. Ребята тоже заметили его и сразу зашумели.
- Слышь-ко, штурман, пойди да расскажи им, что к чему, а то у меня от их галдежу уши вянут, - сказал Замятин. - А мы теперь возьмем мористее, от этих скал да камней подале.
...В 12.00 13 июля "Зубатка" со своим караваном, обойдя с запада так было безопасней - остров Кармакульский, прошла поморский фарватер и стала на нижней якорной стоянке прямо напротив становища Малые Кармакулы.
Прогрохотала якорная цепь в клюзе*, тяжело плюхнулся в воду якорь, подняв фонтаны брызг, и в фонтанах этих, переливаясь, засверкали сотни маленьких радуг. Ощущение тревоги и опасности ушло: все-таки уже берег суровый, неприютный, но берег. Вот он, рядом, в каких-нибудь полутора кабельтовых, и бухта, надежно прикрытая с моря островами, банками, грудами острозубых камней. И люди на берегу, приветливо машущие шапками и платками. Люди, которые живут здесь не неделями и месяцами, а годами или даже десятками лет. И поселок: несколько деревянных строений - не то изб, не то бараков; каменное серое здание с темной крышей, стоящее на самом высоком месте, - бывшая церковь; мачта радиометеостанции; сложенные из камней усеченные пирамиды с шестами, на которых укреплены черные с белой вертикальной полосой квадратные щиты, - створные знаки; рыбачьи лодки на покрытой крупной галькой прибрежной полосе, да еще несколько промысловых ботиков, покачивающихся на мелкой зыби.
Природа вокруг - мрачная и строгая. Но в этой строгости имелась какая-то своя, особая красота. Все здесь было древним и крепким, как будто земли этой ничто не касалось сотни, а может, и тысячи веков. На севере, занавешенные легким туманом, виднелись оледенелые горы, а впереди, не так уж и далеко за становищем, сверкали вершины центрального новоземельского хребта. Серая галька, серые, почти черные обрывистые скалы, и ни одного деревца, кустика, только кое-где зеленовато-коричневые с белыми и желтыми крапинками пятна - то ли трава, то ли мох...
Первыми на берег съехали Замятин, Громов и комиссар. А через некоторое время между берегом и судами экспедиции засновали большие, широкие моторные лодки - доры. Началась выгрузка. С короткими перерывами на обед и на ужин работали до самого позднего вечера, хотя, когда он здесь поздний, когда ранний, и не разберешь.
В этих широтах солнце с начала мая по середину августа совсем не опускается за горизонт. Только после полуночи оно из ослепительно золотого становится ярко-красным, еще позже цвет его тускнеет, и оно матовым оранжевым шаром медленно клонится за скалы острова Кармакульского, но, так и не зайдя за них, снова поднимается на небосклон.
13
Уставший, пожалуй, не меньше, чем при аварии "Азимута", я сидел на обкатанном морем небольшом валуне в стороне от всех и, кажется, ни о чем не думал. Поглядывал на море, на скалы, на людей, все еще толпившихся на берегу. Наверно, каждый приход судна - для них большая радость и здесь сейчас собралось все население становища - мужчины, женщины, ребятишки. Много было русских, но были и смуглые, широколицые, с черными раскосыми глазами, невысокие люди, одетые в меховые малицы с откинутыми на спины капюшонами. Я сообразил, что это ненцы - самые давние жители северного побережья материка и многих островов.
Кроме людей на берегу было множество разномастных - рыжих, серых, черных, белых, пятнистых - собак. Были среди них и совершенно невообразимые чудища - облезлые или, наоборот, с густой свалявшейся в клочья шерстью, с порванными ушами и со шрамами на мордах - следами жестоких драк, но были настоящие красавцы - пушистые, широкогрудые, с пышными, закрученными баранкой хвостами, с умными веселыми глазами лайки.
Сидеть на камне надоело, и я, кое-как встав и еле передвигая ноги, побрел в направлении становища. Посматривая вокруг, разглядывал покрытые мхом и лишайниками камни под ногами, заметил даже какие-то мелкие желтые цветочки, чем-то напоминающие наши маки, и вдруг почувствовал неладное. Поднял голову и увидел перед собой, наверное, дюжину собак. Разинув огромные пасти, сверкая жуткими клыками, они молча неслись, окружая меня... "Все, - подумал я, - вот и кончилась твоя экспедиция, Соколов!"
Первым порывом было, конечно, бежать, но, к счастью, я вдруг вспомнил, что от собак никогда не надо убегать: во-первых, не убежишь, а во-вторых, только еще больше раздразнишь. И я остался стоять.
Поджилки у меня тряслись самым настоящим образом. Помню, что вперед вырвался здоровенный черный пес, и глаза у него горели зеленым огнем. Я зажмурился и втянул голову в плечи... Что же они там, не видят: человек погибает...
Я слышал шумное дыхание собак и вдруг почувствовал, что кто-то ласково трется о мои ноги. Я осторожно открыл глаза. Собаки стояли вокруг и весело крутили хвостами, а черный сидел, наклонив голову набок, и внимательно меня разглядывал. Я только это и успел заметить, потому что он вдруг прыгнул. Я снова невольно зажмурился - и тут же почувствовал легкий толчок в грудь, и что-то влажное и мягкое снизу вверх смазало меня по губам. На землю я сел скорее от изумления. Я сидел на каменистой земле, а кругом скакали добродушные псы, и каждый старался лизнуть в лицо, и рядом стояла смуглая женщина и смеялась.
- Испугалась маленько? - спросила женщина, почему-то обращаясь ко мне в женском роде. - Наса собака селовека увазает, селовека не обидит. Сармика* не увазает, ошкуя* не увазает, чузую собаку не увазает, селовека - любит. Ставай, однако. Дора* уходит узе.
Я встал. К радости избавления от страха примешивалось чувство обиды. Откуда же я знал, что эти псы, видишь ли, человека уважают? Впрочем, обижался я не долго. Солнце по-прежнему светило. Собаки, из которых каждая запросто перегрызет горло любому зверю, почетной охраной сопровождали меня, веселая женщина шла рядом, на рейде четкими силуэтами рисовались суда нашей промыслово-полярной, и сам я ступал не где-нибудь, а по Новой Земле, на которой живут смелые и дружные люди, и на которой, ну, пусть не долго, но буду жить и работать я... Если из-за Борьки нас с Арсей не отправят обратно.
- А ну, марш в дору, - строго приказал мне боцман, и я, попрощавшись с женщиной и погладив по шелковистой шерсти черного зверя, влез в лодку.
- Где прохлаждалси? - ворчливо спросил Колька.
- Знакомился с Новой Землей, - нахально сказал я.
- Он у нас знаменитый исследователь, - захохотал Морошкин, Пахтусов, Русанов и даже Седов!
- Ага, - сказал я, - Пахтусов, Русанов, Седов и Соколов.
- Ну ты, - сказал Витька, - не больно-то задавайся! Знаем, какой ты... землепроходец.
- Заткнись, Морошка! - зло сказал Антон.
- Ладно, - сказал Морошкин, - еще маленько поглядим. Так, Шкерт?
Шкерт ничего не ответил, только усмехнулся противно.
...Спали мы в эту ночь по разным местам: на "Зубатке" команда уже разбирала нары в нашем трюме - судно должно было принять груз из Кармакул и поутру уйти обратно в Архангельск. Часть ребят разместили у жителей становища, две бригады поместились на "Авангарде", а нашей группе пришлось ночевать на палубе "Азимута" - на нем было всего две маленькие каютки для шести человек команды.
Дора пришвартовалась к борту "Азимута", и мы кое-как со своими вещичками и матрасами перебрались на суденышко. Разложили матрасы на спардеке и, кряхтя, охая, постанывая, улеглись. Семеныч с матросами принесли два брезентовых полотнища и укрыли нас сверху. И это оказалось очень кстати - к ночи небо затянулось плотной низкой серой пеленой, подул холодный ветер, а вскоре забарабанил нудный дождь, и пришлось натянуть брезент на головы.
- Ложись тесней, - сказал кто-то, - все теплее будет.
Все задвигались и поприжались друг к другу.
- Вот еще дождь, будь он неладен, - ворчливо сказал Саня.
- Тут еще не так бывает, - глухо откликнулся откуда-то Карбас. - Мне батя сказывал, что тут погода может чуть не каждый час меняться. Глядишь, солнце, а через час, глядишь, дождь, а ишшо через час и всток падет.
- Какой еще всток? - недовольно спросил Толик.
- Ветрище такой. Восточный, значит, - ответил Колька, - страшенный ветер. А за ним снег...
- Утешил! Ну, прямо обрадовал, - засмеялся Славка, потом вздохнул и сказал мечтательно: - А у нас в Одессе...
- Чего ты нам своей Одессой в глаза тычешь? - Я узнал шепелявый голос Баланды. - Какого... рожна ты к нам со своей Одессы пожаловал?!
- Ну ты! - закричал Арся. - Говори, да не заговаривайся!
- Да хватит вам соб-бачиться, - жалобно сказал Боря-маленький, уст-тали в-ведь в-все, сил н-нет...
- А ты, заяц морской, помалкивай, - сказал Васька.
- Да заткнитесь вы! - послышался раздраженный голос.
- Хватит! Всем спать! - откликнулся с левого борта Антон.
- Раскомандовался... - проворчал Васька, но замолчал.
Замолчали и остальные. А по брезенту, то чуть затихая, то набирая новые силы, все стучал и стучал надоедливый дождь, да тоскливо выл в вантах ветер...
Только к утру распогодилось. Сквозь рваные края облаков проглядывало стоявшее уже довольно высоко солнце, стих ветер, и прекратился дождь. Из-под потемневшего брезента нехотя стали выползать ребята - помятые, недовольные. Я только сейчас по-настоящему почувствовал вчерашнюю усталость - ныли все косточки, а поясницу было не согнуть, не разогнуть.
- Ну чо, салаги, носы повешали? - спросил боцман. - Ежели теперь заскучали, как дале-то робить станете?
- Ничего, боцман, - лениво ответил Саня, - поработаем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26