Премьер-министр сообщил мне, что правительство с одобрения парламента приняло решение, помимо обычных бюджетных ассигнований, дополнительно израсходовать крупные суммы на национальную оборону и что значительная часть этих средств будет выделена на производство танков и самолетов. Я обратил его внимание на тот факт, что из числа самолетов, производство которых было предусмотрено, почти все предназначены для обороны, а не для нападения. Что касается танков, то на девять десятых предполагалось создать машины марки "Рено" и "Гочкисс" образца 1935, которые, хотя и модернизированы, все же обладают большим весом, малой скоростью, вооружены малокалиберным короткоствольным орудием и предназначены для сопровождения пехоты, а отнюдь не для выполнения самостоятельных задач в составе специальных танковых соединений. Впрочем, об этом никто и не думает. В результате наша военная организация останется такой же, какой она и была. "Мы построим, - сказал я, -столько же танков и израсходуем столько же средств, сколько потребовалось бы для создания танковой армии, а иметь этой армии все-таки не будем". - "Как используются кредиты, ассигнованные военному министерству, - заметил премьер-министр, - это дело Даладье63 и генерала Гамелена". - "Несомненно, - ответил я. - Однако я позволяю себе заметить, что за состояние национальной обороны отвечает правительство". Во время нашей беседы раз десять звонил телефон: Леона Блюма отвлекали по мелким парламентским и административным вопросам. Когда я собирался уходить, вновь раздался телефонный звонок. Леон Блюм сделал усталый жест и сказал: "Судите сами, легко ли главе правительства придерживаться Вашего плана, если он и пяти минут не может сосредоточиться на одном и том же!"
Вскоре я узнал, что хотя наша беседа и произвела на премьер-министра сильное впечатление, он не собирается потрясать основы здания и что ранее предусмотренный план не будет изменен. Отныне наши шансы на то, чтобы своевременно уравновесить свои военные силы с новыми возможностями Германии, казались мне весьма призрачными. Я был убежден, что характер Гитлера, его воззрения, его возраст и то возбуждение, в которое он привел немецкий народ, заставляют его действовать без промедления. Теперь дело пойдет настолько быстро, что Франция уже не сможет ликвидировать своего отставания, если бы даже ее руководители этого и захотели.
1 мая 1937 на параде в Берлине впервые приняла участие полностью укомплектованная танковая дивизия и сотни самолетов. На зрителей - и в первую очередь на французского посла Франсуа-Понсэ64 и наших атташе - эта военная техника произвела впечатление такой мощной силы, которой может противостоять только равноценная сила. Но их донесения не заставили французское правительство пересмотреть ранее принятые решения. 11 марта 1938 Гитлер осуществил аншлюс Австрии. Он бросил на Вену механизированную дивизию, один вид которой склонил австрийцев к безоговорочному подчинению. Вместе с этой дивизией он к вечеру того же самого дня победоносно вступил в австрийскую столицу. Франция не сделала для себя никаких выводов из гитлеровского вторжения в нейтральную страну. Все старания были употреблены на то, чтобы утешить публику ироническими описаниями аварий, которые потерпели несколько немецких танков во время этого форсированного марша. Не было извлечено уроков также и из опыта Гражданской войны в Испании (1936-1939), где итальянские танки и немецкая штурмовая авиация, даже при очень ограниченном их количестве, решали исход боя всюду, где бы они ни появлялись.
В сентябре 1938, с согласия Лондона, а затем и Парижа, Гитлер захватил Чехословакию. За три дня до соглашения в Мюнхене, выступая в берлинском Спортпаласе, рейхсканцлер поставил все точки над "i", вызвав бурю восторженного ликования и энтузиазма. "Теперь, - кричал он, - я могу открыто заявить о том, что всем вам уже известно. Мы создали такое вооружение, какого мир еще никогда не видел!" 15 марта 1939 он добился от президента Гаха65 полной капитуляции и в тот же день занял Прагу. Затем 1 сентября Гитлер выступил против Польши. Во всех актах этой трагедии Франция играла роль жертвы, ожидающей, когда наступит ее очередь.
Эти события не удивляли, но чрезвычайно огорчали меня. В 1937 я преподавал в школе усовершенствования офицерского состава, после чего был назначен командиром 507-го танкового полка в Меце. Занятость в полку и удаленность от Парижа лишали меня необходимых условий и связей для продолжения начатой мною борьбы. К тому же весной 1938 Поль Рейно вошел в состав кабинета Даладье, вначале в качестве министра юстиции, а затем -министра финансов. Не говоря уже о том, что отныне его связывала министерская солидарность, теперь все внимание министра поглощали неотложные задачи по восстановлению экономического и финансового равновесия в стране. Но главное заключалось в том, что упорство правительства в отстаивании оборонительной военной системы, в то время как немцы проявляли в Европе крайний динамизм, слепота политического режима, занятого всякими пустяками перед лицом готовой ринуться на нас Германии, глупость ротозеев, приветствовавших мюнхенскую капитуляцию, - все это по сути дела было результатом глубочайшего национального самоуничижения, против которого я был бессилен. И все-таки в 1938, предчувствуя надвигающуюся бурю, я опубликовал книгу под названием "Франция и ее армия". В ней я показывал, как на протяжении столетий армия являлась зеркалом, в котором неизменно отражаются душа страны и ее будущее. Это было моим последним предупреждением, с которым я со своего скромного поста обращался к родине накануне катастрофы.
Когда в сентябре 1939 французское правительство, по примеру английского кабинета, решило вступить в уже начавшуюся к тому времени войну в Польше, я нисколько не сомневался, что в представлениях государственных мужей господствуют иллюзии, будто бы, несмотря на состояние войны, до серьезных боев дело не дойдет. Являясь командующим танковыми войсками 5-й армии в Эльзасе, я отнюдь не удивлялся полнейшему бездействию наших отмобилизованных сил, в то время как Польша в течение двух недель была разгромлена бронетанковыми дивизиями и воздушными эскадрами немцев. Вмешательство Советского Союза, несомненно, ускорило поражение поляков. Но в позиции, которую занял Сталин, неожиданно выступив заодно с Гитлером, отчетливо проявилось его убеждение, что Франция не сдвинется с места и у Германии, таким образом, руки будут свободными, и лучше уж разделить вместе с ней добычу, чем оказаться ее жертвой. В то время как силы противника почти полностью были заняты на Висле, мы, кроме нескольких демонстративных действий, ничего не предприняли, чтобы выйти на Рейн. Мы также ничего не предприняли, чтобы обезвредить Италию, чего можно было достичь, предложив ей выбор между угрозой французского военного вторжения и уступками в обмен на ее нейтралитет. Мы ничего не предприняли, наконец, для того, чтобы объединиться с Бельгией путем выдвижения наших сил к Льежу и каналу Альберта.
Вдобавок ко всему официальное военное руководство считало эту выжидательную политику весьма удачной стратегией. Выступая по радио и в печати, члены правительства и в первую очередь его глава, а также многие другие видные политические и военные деятели всячески подчеркивали преимущества стабильной обороны, благодаря которой, говорили они, нам удается без потерь сохранять нашу территориальную целостность. Главный редактор газеты "Фигаро" Бриссон, посетивший меня в Вангенбурге, спросил о моем мнении по этому вопросу. Когда я выразил сожаление по поводу бездействия наших вооруженных сил, он воскликнул: "Разве Вам не ясно, что воды Марны теперь уже не будут красны от крови?" В один из январских дней, будучи в Париже, я присутствовал на обеде у Поля Рейно на улице Риволи, где встретился с Леоном Блюмом. "Каковы Ваши прогнозы?" - обратился он ко мне. "Весь вопрос теперь в том, нанесут ли немцы весною удар на западе, чтобы захватить Париж, или на востоке, чтобы выйти к Москве". - "Вы так думаете? - удивился Леон Блюм. - Немцы ударят на восток? Но какой же им смысл увязнуть в бескрайних русских просторах? Вы считаете, что они бросятся на запад? Но ведь они бессильны против линии Мажино!" Когда президент Лебрен66 приезжал в 5-ю армию, я ему показал мои танки. "Я знаком с Вашими идеями, - любезно сказал он. - Но, по-видимому, уже слишком поздно, чтобы противник смог ими воспользоваться".
На самом же деле слишком поздно было для нас. И все-таки 26 января я попытался сделать последнее усилие. Я направил меморандум восьмидесяти наиболее видным членам правительства, политическим и военным деятелям. Я стремился убедить их в том, что противник предпримет наступление, располагая мощной механизированной армией и сильной авиацией, и наш фронт в связи с этим может быть в любой момент прорван. Поскольку мы не имеем в своем распоряжении равноценных средств для отпора противнику, нас могут разгромить, поэтому необходимо немедленно принять решение о создании этих средств. Одновременно с производством соответствующих видов вооружения необходимо срочно свести в единый механизированный резерв те из уже существующих или формируемых подразделений, которые могли бы на худой конец войти в его состав. Я заканчивал меморандум следующими словами: "Французский народ ни в коем случае не должен питать иллюзий, будто бы нынешний отказ наших вооруженных сил от наступательной доктрины соответствует характеру начавшейся войны. Как раз наоборот. Мотор придает современным средствам уничтожения такую мощь, такую скорость, такой радиус действия, что уже начавшаяся война рано или поздно по размаху и стремительности маневра, силе внезапных атак, по масштабам вторжения и преследования противника намного превзойдет все, что было наиболее замечательного с этой точки зрения в прошлом... Не следует заблуждаться! Начавшаяся война может превратиться в самую широкомасштабную, самую сложную и самую жестокую из войн, которые когда-либо опустошали землю. Породивший ее политический, экономический, социальный и моральный кризис носит столь глубокий и всеобъемлющий характер, что он неизбежно приведет к коренному перевороту в положении народов и в структуре государств. В силу непостижимой гармонии вещей орудием этого переворота, вполне соответствующим его гигантским масштабам, становится армия моторов. Франции уже давно пора сделать из этого вывод".
Мой меморандум не вызвал сенсации. Однако высказанные мною идеи и очевидность самих фактов стали оказывать некоторое воздействие. К концу 1939 были созданы две легкие механизированные дивизии; третья дивизия находилась в стадии формирования. Но и это были соединения, предназначенные для прикрытия. Они могли оказаться весьма полезными в качестве средств, приданных бронетанковым силам и используемых для разведки, но были малоэффективными в ином качестве. 2 декабря 1938 по настоянию генерала Бийотта Высший военный совет Франции принял решение создать две бронетанковые дивизии. Одна из них была сформирована в начале 1940, вторую предполагалось сформировать в марте. Дивизии эти оснащались тридцатитонными танками типа "В", первые образцы которых были созданы еще пятнадцать лет назад. Наконец-то их было выпущено около 300 штук! Однако по своей боевой мощи каждая из этих дивизий, независимо от качества боевых машин, была весьма далека от того, что я предлагал. В ее состав решено было включить 120 танков, я же говорил о 500. Она имела всего лишь один батальон мотопехоты, перевозимый на автомашинах, тогда как в соответствии с моим планом их следовало иметь 7 и оснастить вездеходами. Дивизия включала 2 артиллерийских дивизиона, я же считал, что в ее состав надо включить 7 дивизионов, вооруженных орудиями с круговым обстрелом. В дивизию не предполагалось включать разведывательный батальон. Я же считал, что он ей необходим. И наконец, я имел в виду использовать механизированные войска исключительно в качестве самостоятельной силы, исходя из чего и строилась их организация и командование ими. Здесь же речь шла совсем о другом: предполагалось прикомандировать бронетанковые дивизии к различным армейским корпусам прежнего типа. Иначе говоря, намеревались растворить их в общем боевом порядке.
В области политики делались столь же робкие и нерешительные попытки внести некоторые изменения, что и в деле организации национальной обороны. Состояние безмятежного спокойствия, охватившее руководящие круги в начале "странной войны"67, стало постепенно исчезать. Мобилизация миллионов людей, переключение промышленности на производство вооружения, большие военные расходы вызывали в стране брожение, результаты которого становились более чем очевидными для встревоженных политиков. В то же время не было заметно каких-либо признаков постепенного ослабления противника, чего так ждали от блокады. Никто открыто не ратовал за новую военную политику, для проведения которой не было необходимых средств, однако все выражали тревогу и едко критиковали прежнюю политику. В конце концов, как обычно, разразился правительственный кризис. Режим, не способный принять меры, которые обеспечили бы спасение, попытался обмануть самого себя и общественное мнение. 21 марта парламент отправил в отставку кабинет Даладье. 23 марта Поль Рейно сформировал новое правительство.
Новый премьер-министр вызвал меня в Париж. По его поручению я написал ясную и краткую декларацию для зачтения в парламенте, которую он полностью одобрил. За кулисами уже плелись различные интриги. В этот период мне довелось быть в Бурбонском дворце и присутствовать на заседании, где правительство представлялось парламенту.
Это заседание было ужасным. После того как глава правительства выступил перед скептически настроенными и мрачными депутатами с правительственной декларацией, начались прения. В ходе их выступили представители группировок и отдельных лиц, считавших себя обойденными в результате очередной министерской комбинации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121