А почему вы спрашиваете?
— Я не люблю лезть не в свое дело, но если бы вы прогулялись до полицейского участка, то смогли бы увидеть еще одну! — объяснил он. — Я видел ее собственными глазами сегодня утром, в хранилище, когда заходил туда за своим бумажником, который потерял пару дней назад...
— Еще одна статуэтка! — я вскочил на ноги. — Здесь, в Бликстоуне? Вы уверены?
— Абсолютно! — ответил бармен, более внимательно приглядевшись к фотографиям. — Я хочу сказать, что такую штуку не так-то легко забыть, правда?
Глава 3
Третья статуэтка
Из записных книжек профессора Юарта Кроу
Так значит, я снова напал на след!
Было бы бессмысленно рано ложиться спать. Я ни за что не смог бы заснуть с мыслью, что всего в нескольких сотнях ярдов от меня моего внимания ожидает вторая статуэтка. Поэтому я отнес портфель обратно в номер, после чего направился к полицейскому участку, представ перед П. С. Эдвардсом — тучным констеблем, находящимся на ночном дежурстве.
Я сразу взял быка за рога и спросил полицейского, не могу ли я взглянуть на фигурку. Мне даже не пришлось описывать ему эту статуэтку — он сразу же кивнул, давая понять, что знает, о чем идет речь.
— Ах да... Эта штуковина! Что ж, думаю, нет никаких причин, по которым вы не могли бы на нее посмотреть, сэр. Боюсь только, вам нельзя заходить в хранилище. Если вы посидите здесь и подождете, я вынесу ее вам.
С этими словами он исчез в смежной комнате, закрыв за собой дверь. Через несколько секунд, в течение которых я нетерпеливо переминался, он снова появился со статуэткой в руках.
Я действительно не знал, что и думать. Уж слишком странным казалось совпадение, шансы которого были чересчур малы, что здесь, в местечке, которое я выбрал для своей маленькой экспедиции, существует копия статуэтки из музея Радкара и что я вот так вот сразу наткнусь на нее. Разумеется, деревушка была захолустьем, и в стенах этого крошечного деревенского полицейского участка могло исчезнуть что угодно... Но вот констебль осторожно поставил на стол передо мной статуэтку, обтерев с нее пыль своим носовым платком.
Обрадованный так, как мне никогда и не снилось, я протянул руку и коснулся статуэтки. Мои пальцы, дрожа, пробежали по ее контурам. Да... никаких сомнений. От гладкой безволосой головы с ее острыми проницательными глазами и крошечными, почти круглыми ушами до скрещенных рук с плоскими ладонями и короткими перепончатыми пальцами, ящерицеподобного тела и мощных ног с перепончатыми ступнями нефритовая статуэтка была точной копией музейного экспоната.
Даже короткий хвост оказался точно таким же, закругляющимся назад и вниз. Он придавал всей композиции почти естественное равновесие. Почти естественное? Нет, это не соответствовало действительности, ибо это существо, несмотря на свой бесспорно нечеловеческий облик, выглядело совершенно... скажем так, естественно. Снова, как уже было с его близнецом в Радкаре, я почувствовал полную уверенность в том, что эту статуэтку делали с реально существующей модели! И все же, как такое было возможно?
— С этим делом связана забавная история, — сообщил констебль Эдвардс, вклиниваясь в мои мысли. Прищурившись, он разглядывал стоящую на столе статуэтку. — Она хранится здесь вместе с другим барахлом с тех самых пор, когда закрылся полицейский участок в Дильхэме. Возможно, вам будет интересно взглянуть на первоначальный рапорт и записи? На самом деле, я не должен показывать вам никаких документов, но поскольку всей этой истории сто лет и при условии, что вы поклянетесь не говорить никому ни слова, я позволю вам прочитать рапорт... У вас есть время? Когда дежуришь ночью, всегда хочется, чтобы кто-нибудь составил компанию.
Есть ли у меня время, подумать только!
— Я с удовольствием взглянул бы на документы, относящиеся к этой... статуэтке, — заверил я полицейского. — Обещаю, что буду нем как рыба. Можете быть уверены в моем благоразумии.
Вот так моему вниманию впервые предстали следующие показания, полицейский рапорт и записки...
Глава 4
Город-двойник
Рукопись Роберта Круга.
Приложение "А"
к рапорту номер M-Y-127/52
от 7 августа 1952 года
Ближе к концу войны, когда в наш лондонский дом попала бомба и мои родители погибли, я оказался ранен и попал в госпиталь, где большую часть двух лет был вынужден провести лежа на спине. Когда я вышел из госпиталя, мне было всего лишь семнадцать. Меня сжигала жажда путешествий, приключений, меня интересовало давнее прошлое Земли. В моей душе всегда жила тяга к странствиям, но в эти два безрадостных года мои возможности были настолько ограниченными, что когда мне в конце концов удалось удовлетворить эту тягу, я с лихвой компенсировал потерянное время.
Нет, эти длинные мучительные месяцы не были полностью лишены всех удовольствий. Между операциями я жадно читал книги из больничной библиотеки, поначалу лишь для того, чтобы забыть о моей утрате, но в конце концов полностью переселившись в захватывающие миры древних чудес, созданные Вальтером Скоттом в его прелестных «Арабских ночах».
Не говоря уж о том, что чтение доставляло мне огромное удовольствие, книги помогали не задумываться над тем, что говорили обо мне в госпитале. Поговаривали о том, что со мной что-то не так, что доктора якобы обнаружили в моем физическом строении что-то странное. Ходили слухи о необычных свойствах моей кожи и слегка удлиненном и выдающемся роговом хряще в основании моего позвоночника. Судачили и о том, что между пальцами на моих руках и ногах — перепонки, хотя и едва видные; и будучи совершенно безволосым, я неоднократно ловил на себе подозрительные взгляды.
Все эти обстоятельства вкупе с моим именем — Роберт Круг — совершенно не способствовали хорошему ко мне отношению в госпитале. Пока Гитлер все еще периодически разорял Лондон своими бомбежками, такая фамилия, как Круг, имеющая явные германские корни, была более серьезной помехой дружбе, чем все мои остальные странности, вместе взятые.
Когда война кончилась, я обнаружил, что богат. Я был единственным наследником отцовского состояния и притом все еще не достиг совершеннолетия. Я оставил далеко позади джиннов, вампиров и злых духов Скотта, но меня захватило популярное издание ллойдовских «Раскопок шумерских городов». Именно эта книга породила во мне трепет, который впоследствии всегда вызывали у меня магические слова «затерянные города».
Труд Ллойда всегда оставался для меня ориентиром, хотя за ним последовало великое множество других книг подобного рода. Я запоем читал «Ниневию и Вавилон» и «Ранние приключения в Персии, Сузиане и Вавилонии» Лайарда, корпел над такими трудами, как «Происхождение и развитие ассириологии» Баджа и «Путешествия в Сирию и Святую Землю» Бурхарда.
Но овеянные легендами земли Месопотамии — не единственное, что меня интересовало. Вымышленные Шангри-Ла и Эфирот стояли для меня в одном ряду с реальными Микенами, Кноссом, Пальмирой и Фивами. Я взволнованно читал об Атлантиде и Чичен-Ице, не заботясь о том, чтобы отделить факты от вымысла, и одинаково страстно мечтая о дворце Миноса на Крите и Неведомом Кадате в Холодной Пустоши.
То, что я прочел об африканской экспедиции сэра Эмери Венди-Смита, целью которой было найти Мертвый Г'харн, подтвердило мое убеждение, что некоторые мифы и легенды отстоят не так уж далеко от исторических фактов. Если даже такой человек, как этот выдающийся антиквар и археолог, снарядил экспедицию, чтобы отыскать в джунглях город, который самые маститые специалисты считали мифическим! Его неудача ничего не значила по сравнению с тем фактом, что он все же попытался...
В то время как остальные насмехались над уничтоженной репутацией выжившего из ума исследователя, который вернулся из джунглей черного континента в одиночестве, я стремился воспроизвести его безумные фантазии, пересматривая доказательства существования Хирии и Г'харна и зарываясь в обрывочные сведения о легендарных городах и странах с такими невероятными названиями, как Р'льех, Эфирот, Мнар и Гиперборея.
С годами мое тело полностью исцелилось, и я из восторженного юноши превратился в ученого мужа. Не то чтобы я догадывался о том, что побудило меня заняться исследованием темных закоулков истории и причудливого воображения. Я знал лишь, что для меня есть что-то очень притягательное в том, чтобы заново открывать древние миры.
Прежде чем начать далекие путешествия, которые с небольшими перерывами заняли у меня четыре года, я купил дом в Мэрске, на самом краю йоркширских торфяников. В этом краю прошло мое детство, и унылые торфяники всегда вызывали у меня сильное чувство близости, которое мне было очень трудно объяснить. Почему-то там я чувствовал себя ближе к дому, бесконечно ближе к манящему прошлому. Когда мне время от времени приходилось покидать мои торфяники, я делал это со страшной неохотой. Но необъяснимый соблазн дальних краев и незнакомых названий манил меня за моря.
Сначала я посетил соседние страны, обойдя вниманием края своих грез и фантазий, но дав себе слово, что все это я увижу позже... Позже!
Египет со всеми его загадками! Ступенчатая пирамида Джосера в Саккаре, шедевр Имхотепа; древние гробницы давно умерших фараонов, загадочно улыбающиеся сфинксы, пирамиды Снеферу в Мейдуме и Хефрена и Хеопса в Гизе, тысячелетние мумии, задумчивые боги...
И все же, несмотря на все свои чудеса, Египет не смог надолго задержать меня. Песок и жара губительно сказались на моей коже, которая мгновенно загорела и загрубела почти за одну ночь.
Крит, нимфа прекрасного Средиземноморья... Тесей и Минотавр... дворец Миноса в Кноссе... Это было чудесно... Но того, что я искал, там не было.
Кипр с обломками древних цивилизаций задержал меня примерно на месяц. Именно там я обнаружил еще одно странное качество своего организма — удивительную ловкость в воде...
Я сдружился с группой ныряльщиков в Фамагусте. Каждый день они ныряли за амфорами и прочими реликтами прошлого в море у развалин на юго-восточном побережье. Поначалу то обстоятельство, что я мог оставаться под водой втрое дольше, чем самые искусные из них, и заплывать дальше без маски и ласт, лишь изумляло моих друзей; но через несколько дней я заметил, что они охладели ко мне. Они были не в восторге от моего безволосого тела и удлинившихся, как казалось, перепонок между пальцами моих рук и ног. Им не нравилась шишка, выпиравшая сзади из моего купального костюма, и то, что я разговаривал с ними на их собственном языке, хотя никогда в жизни не учил греческого...
Настала пора двигаться дальше. Мои странствия водили меня по всему миру, и я стал чем-то вроде специалиста по мертвым цивилизациям. Работа стала единственной радостью в моей жизни. Потом, в Петри, я услышал о Безымянном городе.
Далеко в Аравийской пустыне лежал Безымянный город, разрушающийся и безмолвный, чьи низкие стены почти занесли пески бесчисленных эпох. Именно это место безумный поэт Аль-Хазред увидел в снах в ту ночь, после которой сложил свое загадочное двустишие:
То не мертво, что вечно пребывает,
В веках и смерть сама, бывает, умирает.
Мои проводники-арабы решили, что я тоже сошел с ума, когда я не прислушался к их предостережениям и продолжил поиски этого Города Дьяволов. Их быстроногие верблюды в мгновения ока унесли их прочь, когда они заметили странную чешуйчатость моей кожи и некоторые другие вещи, которые заставляли их чувствовать себя в моем присутствии неспокойно. Кроме того, их, как и меня самого, привела в замешательство та сверхъестественная беглость, с которой я говорил на их языке.
О том, что я видел и делал в Кара-Шере, я писать не стану. Будет вполне достаточным сказать лишь, что я узнал о таких вещах, которые снова заставили меня пуститься странствовать в поисках Сарната Обреченного в том краю, который когда-то был землей Мнар...
Ни один человек не знает о местоположении Сарната. Пусть так и будет. Поэтому я ничего не стану рассказывать о своих странствиях в поисках этого места и о тех трудностях, которые мне пришлось преодолеть на всех этапах моего путешествия. И все же мое открытие этого затянутого илом города, а также невероятно древних руин соседнего Иба стало двумя главными звеньями, давшими начало все удлиняющейся цепи знаний, которая пересекла ужасную пропасть между этим миром и конечным пунктом моего назначения. И я, озадаченный, даже не знал, где или в чем было это мое назначение.
Три недели я бродил по илистым берегам тихого озера, воды которого скрывают Сарнат, и под конец, движимый каким-то непреодолимым побуждением, еще раз воспользовался своими сверхъестественными способностями к плаванию и приступил к исследованию глубин этой омерзительной трясины.
В ту ночь я спал в обнимку с маленькой зеленой статуэткой, которую выудил из затонувших развалин. Мне снились отец и мать, но я видел их как-то смутно, точно в тумане. И они манили меня к себе...
На следующий день я снова отправился на развалины Иба... Как раз в тот момент, когда я уже собирался уходить, на глаза мне попался камень с высеченной на нем надписью, которая дала мне мой первый настоящий ключ к тайне. Что удивительно, я мог прочитать то, что было написано на той выщербленной бесчисленными тысячелетиями колонне, хотя надпись была сделана причудливой клинописью, более древней, чем даже надписи на разбитых колоннах из Гефа.
В ней ничего не говорилось ни о существах, некогда населявших Иб, ни о давно мертвых обитателях Сарната. Она рассказывала лишь об истреблении людьми Сарната жителей Иба и о карающем роке, настигшем Сарнат. Этот рок наслали на Сарнат боги обитателей Иба... Но об этих богах я так ничего и не узнал. Я знал лишь, что эта надпись и атмосфера древнего Иба всколыхнули во мне давно забытые воспоминания, возможно даже память предков. На меня снова нахлынуло то ощущение близости к дому, которое я постоянно чувствовал на торфяниках Йоркшира. Затем, когда я лениво пошевелил ногой камыши у основания колонны, показались новые высеченные надписи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46