- словно бы
продолжая давно начатый разговор, задумчиво произнес Непоседа,
- Ведь все это было совсем-совсем не так ...
Хотя... - он уже рассуждал сам с собой, - ведь он писал
для детей..., но, в то же время, он говорил о любви... Нет, не
понимаю!
Потом, как-то странно глянув на меня, он спросил:
"Помнишь, я рассказывал тебе историю о жизни Стойкого
оловянного солдатика? Сегодня я расскажу тебе о его смерти.
Расскажу так, как это было на самом деле.
"Большой картонный дворец, возвышавшийся над всеми
игрушками, действительно привлекал к себе пристальное внимание
всех и вся. Правда, это внимание, в первую очередь, было
обращено не на сам дворец, а на его главную обитательницу -
изящную миниатюрную Танцовщицу, грациозно застывшую в каком-то
волшебном и страстном танце. Она была столь пленительна и мила,
что дабы оградить ее от назойливых поклонников (всякие там
пупсики, слоны, мартышки и троль), рядом с дворцом всегда
выставляли стражу из оловянных солдатиков. Долгими зимними
ночами они стояли рядом с прекрасной Танцовщицей, бережно
охраняя ее сон. И наш солдатик неоднократно стоял на посту у
этого дворца. Он бдительно таращился в темноту ночи, слыша
рядом тихое дыхание Танцовщицы и даже на расстоянии ощущая
нежную теплоту ее тела. А однажды, уже после того как погиб его
напарник, с которым он дежурил до этого и Солдатик стал нести
службу один, Танцовщица заговорила с ним прямо посреди ночи, и
они проболтали до самого утра. Это была воистину волшебная
ночь, и с тех пор такие разговоры стали спасительной отдушиной
в не-легкой жизни игрушечного солдатика. Нет, конечно же у него
были братья-солдаты, но ведь с ними так не поговоришь! И каждое
свое дежурство, если только Танцовщица не спала, он говорил с
ней и говорил. Правда, со временем эти разговоры все больше и
больше выливались просто в монологи Солдатика. Но он этого уже
почти не замечал, стремясь поделиться с Танцовщицей всем, что
его радовало и волновало. Так бы все наверно и продолжалось до
беско-нечности, если бы не троль.
Троль жил в фальшивой табакерке поблизости от дворца. Он
был навечно прикован к своему жилищу и ужасно от этого бесился,
с завистью и ревностью наблюдая за Солдатиком и Танцовщицей. А
однажды, не выдержав, он прошипел из-под полуприкрытой крышки
вслед оловянному солдатику: "Нужен ты ей больно, дундук
влюбленный!" Словно бы молнией вспыхнули эти слова, ослепив
нашего героя. Он, неожиданно для самого себя понял, что ведь
действительно, он уже давно любит эту прекрасную девушку, и
тотчас же решил завтра просить ее руки.
Но, чем больше он об этом думал, тем отчетливей всплывало
в памяти молчание Танцовщицы, ее холодность и неприступная
сдержанность. "Да уж, - подумал Солдатик, - она видно
действительно из знатных, живет во дворце, а у меня только и
есть, что коробка, да и то нас в ней набито двадцать пять штук.
Но попробовать все же стоит!"
Наутро ему удалось выбрать момент и, оставшись с
Танцовщицей наедине, рассказать ей о своей любви, но она лишь
мило улыбалась в ответ и продолжала свой вечный танец. От ее
молчания, от этой вежливой улыбки нашего Солдатика прошиб
холодный пот, и, смущенный и растерянный, он постарался уйти
подальше от дворца, от восковых лебедей плавающих в зеркальном
озере.
Он пришел в себя только стоя на подоконнике и разгорячено
дыша. Нет, он не собирался покончить с собой или уходить прочь
из этого дома. Ему, всего навсего, был нужен маленький
тайм-аут, чтобы прийти в себя. Но то ли подоконник был слишком
скользким, то ли его коварно толкнул в спину чей-то злорадный
взгляд, то ли это был просто сквозняк, но уже в следующее
мгновение Солдатик - только воздух в ушах свистел, -
стремительно падал вниз с третьего этажа.
Он не слышал горестного "Ох!", вырвавшегося у Танцовщицы,
не видел смертельного ужаса, застывшего в ее глазах и не знал о
том, как оказывается легко слетает с ее лица маска равнодушия и
отвлеченности. Но зато он твердо знал, что ему во чтобы-то ни
стало необходимо вернуться назад, ведь кто же кроме него сможет
лучше охранять Танцовщицу долгими темными ночами.
Возвращение домой было для Солдатика не столь легким, как
описал его Ганс Христиан Андерсен. Много раз лишь память о
прелестной Танцовщице заставляла его вновь и вновь подниматься,
вызывая на бой всех и вся. Но молитвами Танцовщицы и своей
Любовью он все же сумел вернуться в тот самый дом. Солдатик
застыл у белой громады дворца, перед которым танцевала его
любимая.
- Здравствуй! - спокойно и даже как-то холодно
поприветствовала она Солдатика и тотчас же отвернулась прочь,
чтобы скрыть огоньки безудержного счастья, вспыхнувшие в ее
глазах.
"Вот так вот, просто "Здравствуй" и все! - это был
страшный удар. В мечтах, в том страшном аду, которым стала для
Солдатика дорога домой, в конце этого мучительного тоннеля, он
всегда отчетливо видел слезы радости, страстные объятия и
жаркие поцелуи, а на самом-то деле - всего навсего
"Здравствуй".
Все то, что стало для него смыслом жизни взорвалось в это
мгновение обидой и разочарованием, наполнив его до самых
глазниц горькими, солеными слезами. Но он был солдат и не имел
права плакать. Стойкий оловянный солдатик четко, как на параде,
развернулся кругом и пошел прочь от дворца, судорожно пытаясь
сдержать рвущуюся наружу боль. И поглощенный этой борьбой он не
почувствовал, каким жарким и полным любви взглядом проводила
его Танцовщица.
Он стоял на краю стола, делая вид, что смотрит на пляшущий
в камине огонь. А в это время его самого съедало, плавило
изнутри не менее жаркое пламя отвергнутой, как ему казалось,
любви. Вся беда заключалась в том, что он действительно по
настоящему любил Танцовщицу. Жар этой любви, не нашедший
выхода, разгорался все ярче и ярче, расплавляя все вокруг. А
может быть к нему добавился и страстный взгляд Танцовщицы? Не
знаю ... Только вот наступило мгновение, когда, не выдержав
этого страшного жара, расплавилось и потекло олово, и
единственная нога Солдатика предательски подогнулась. И нелепо
кувыркнувшись в воздухе, он рухнул вниз, прямо в горящий камин.
В падении Солдатик успел-таки бросить последний взгляд на
прекрасный дворец своей возлюбленной и с изумлением увидел, как
метнулась вслед за ним легкая фигурка в батистовой пачке с
яркой розеткой на груди.
Их руки встретились и переплелись, и они вспыхнули, как
самая яркая звезда прежде чем их коснулись языки настоящего
живого пламени. Огонь поглотил их, оставив миру лишь
почерневшую как уголь розетку и маленькое оловянное сердечко.

26. Пигмалион

Громко звякнув, массивный кованный ключ острым
металлическим скрежетом безжалостно отсек от мастерской все
лишнее. Теперь безграничность Вселенной сосредоточилась всего
лишь в одной глыбе розового мрамора покоящейся на подиуме. И
только Мастер знал что скрывает в себе этот безжизненный на вид
камень. Всю свою долгую жизнь Мастер посвятил тому, чтобы
однажды освободить, выпустить из него на волю ту, которая уже
многие годы заполняла все его помыслы. И вот наконец-то это
время пришло, и первые мраморные крошки посыпались на дощатый
пол...
Он увидел ее еще мальчишкой. Как-то раз, катаясь на
льдине, Мастер, бывший в ту пору безусым юнцом, зазевался и уже
через мгновение оказался в обжигающих объятиях вешней реки. А
потом, спасенный друзьями, мучительно долго метался в жарком
бреду, изредка разрываемом ледяным полотенцем. И вот где-то
там, на самой границе жизни и смерти, сквозь колышущееся марево
призраков он вдруг отчетливо различил ее силуэт. Она была
божественно красива, а ее невесомые прикосновения столь
блаженны, что Мастер замер в восхищении. Замер и забылся пусть
еще и бесконечно тяжелым, но уже глубоким, выздоравливающим
сном. С тех самых пор он и посвятил свою жизнь тому, чтобы
когда-нибудь вернуть ее в мир людей. Бесчисленное количество
раз он, не щадя себя, приступал к работе, пытаясь возродить
любимый образ. Но, в самый последний миг, Она неизменно
ускользала, оставляя Мастера наедине с мертвой, податливой
глиной. Шли годы, но Мастер не отступал, вновь и вновь начиная
сначала. Он работал до полного изнеможения, пока не выпадал из
обессиливших рук инструмент, и предательски навалившееся
забытье не уводило его в таинственный мир снов. Туда, где
безраздельно царила Она. Там, окруженный ее искренней любовью и
заботой Мастер, как губка, впитывал в себя то ощущение
безграничного счастья, которое он переживал во сне. Но
неизбежное пробуждение безжалостно вспарывало грядущим
одиночеством паутину призрачной радости. Каждый раз, прежде чем
уйти, он звал Ее с собой, но Она лишь лукаво улыбалась,
протяжно отвечая: "Не-е-ет!" и исчезала вместе с остатками сна.
Мастер просыпался и, стиснув зубы, снова пытался обмануть
судьбу, приступая к работе. Он ваял, а перед глазами непрерывно
мелькали густые переливающиеся волны ее волос, чудный стан,
бесконечно родная улыбка, а в ушах безраздельно властвовал ее
чарующий голос. Творения Мастера уже украшали лучшие музеи
мира, выставки неизменно собирали толпы восторженых
почитателей, но сам-то он твердо знал, что все это - лишь
прелюдия.
Но вот наконец-то сошлись воедино в своем апогее
мастерство скульптора, страсть мужчины и жизненый опыт. И
замерло, растворившись в восхищении время, потрясенно наблюдая,
как под чуткими руками Мастера, под резцами его души и молотом
сердца рождается каменное чудо. Уже отложены в сторону все
инструменты и теперь лишь мозолистые ладони полируют холодный
безжизненный мрамор. Они скользят, отдавая ему нежность и
заботу, ласку и силу, доброту и верность, все, что только может
отдать женщине мужчина. Ведомые сердцем, руки без устали гладят
камень, и он, в ответ, словно бы наливается изнутри
таинственным жизненным светом. А опыт, точно подсказывает тот
самый критический момент, когда нужно пересилить себя, чтобы не
остановиться в изнеможении на пол дороге.
Так продолжается до тех пор, пока друзья, обеспокоенные
долгим отсутствием Мастера, не взламывают двери его мастерской.
И потрясенно застывают перед густо краснеющей обнаженной
красавицей, растерянно прикрывающейся старым рванным фартуком.
А рядом, уронив морщинистое лицо на ставшие вдруг такими
непослушными руки, сидит, мастерски высеченный из розового
мрамора, безмерно уставший старик.

27. Царевна-лягушка.

Тихая тенистая заводь большого лесного озера была любимым
убежищем Марьи-царевны. Именно сюда приносила она свои девичьи
печали и, вдали от чужих глаз, давала волю слезам. Да и то
дело, было от чего плакать: все подружки уж давным-давно
свадебки сыграли, а ей, ну просто беда, все никак не везет! И
ладно бы страхолюдиной была, аль убогой какой, так ведь нет же
- видная девка, ладная. Только вот кокетству совсем не
обучена. Как какого-нибудь царевича-королевича увидит, так
сразу же, как мак алый, краснеет. А язык, так и вовсе на корню
сохнет. От того-то и капали горькие слезы в темную воду,
разгоняя бестолково суетящихся водомерок.
Вдруг рядом что-то плеснуло и прямо перед Марьей-царевной
плюхнулась на камень большая зеленая лягушка. Царевна отпрянула
в испуге и едва не закричала от страха, она жуть как боялась
всю эту болотную живность. Но визг замер на устах, сменившись
изумлением: голову лягушки венчала изящная золотая корона.
Много раз слыхивала Марья-царевна про такие чудеса, да только
полагала, что все это просто байки для малых детишек. Ан нет!
Живая, скользкая и противная лягушка с царской короной сидела
прямо перед ней и не моргая смотрела прямо в лицо.
- Не ква-а-алнуйся, не съе-ем! - молвила лягушка
человеческим голосом.
Ошарашенная царевна переборов внутреннюю дрожь присела на
самый краешек валуна.
- А ты... заколдованная царевна?
- Кве-е-ет! Я заква-а-алдоква-а-анный царевич.
Сердце оборвалось, и кровь отлила от щек. Заколдованный
царевич! И если она поможет ему сбросить это мерзкое заклятие,
то... В жар кинуло Марью-царевну, и теперь уже ее лицо
пламенело, как закатное солнце. Руки сами потянулись к лягушке,
но когда царевна представила, что прийдется дотронуться до
холодной, пахнущей вязкой тиной лягушачьей кожи, омерзение
сковало все тело.
- Кто ж это тебя так? - только и смогла выдавить
царевна.
- Да-а-вняя история. Расква-а-алдуй меня, не
пожа-а-алеешь!
- А чем же я помочь-то могу?
- Поцелу-у-уй меня и про-о-очь падут злые ча-а-ары. -
проквакал царевич-лягушк.
Марья-царевна просто в ужас пришла. Но не бросать же
несчастного царевича в беде! Долго не решалась она прикоснуться
к нему, мучилась, себя изводила. Но потом, собрала всю волю,
ведь как-никак - царская дочь, и, вся внутренне сжавшись,
посадила лягушку в ладони и поднесла в губам. А потом
зажмурилась и, дрожа от страха и нетерпения, прижала свои
коралловые губы к мокрой холодной коже.
Сверкнула молния и грянул гром. Вихрь пронесся над озером.
Марья-царевна вдруг ощутила страшную тяжесть в руках, ладошки
сами собой разошлись в стороны, раздался громкий всплеск и ее
обдало брызгами. Царевны открыла глаза и увидела, стоящего по
колено в воде, высокого пригожего царевича в дорогом кафтане.
Он с недоверием смотрел на свои руки, то и дело поднося
растопыренные пальцы к лицу, на собственное отражение в темной
воде, а потом радостно закричал на всю округу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36