Здесь никто не курил, но зато многие и не спали, тихонечко переговариваясь друг с другом или провожая нас с Иваном вопросительными и чего-то ждущими взглядами. Студенты здесь стояли в коридорчиках, внимательно оглядывая проход вагона, готовые прийти на помощь пассажирам, если те в этом будут нуждаться.В нашем купе сидели Степан Матвеевич, Валерий Михайлович, писатель Федор и два студента. Эти последние наверняка для оперативной связи со всем остальным отрядом, для передачи сообщений и приказов. По лицам сидящих можно было предположить, что в мое отсутствие ничего значительного не произошло. 30 — Проветрились? — устало спросил Степан Матвеевич у Ивана.— Проветрился, — отозвался Иван. — Прошу прощения за свою вспыльчивость. Проклятый характер!— Ничего нового? — спросил я на всякий случай.— Закрылся магазин, — сказал один из студентов.— Конечно, — согласился я, — там уже ночь.— Не в этом дело, — сказал писатель Федор. — Его закрыли совершенно в другом смысле. Это Теперь просто макет без всяких фокусов и тайн. Взгляните в окна.Я нагнулся и присмотрелся. Что-то изменилось в этом макете. А-а… Его окна были слепыми. Уже ничего нельзя было рассмотреть через эти маленькие стеклышки. Удивительный макет магазина превратился в игрушку. Так, так… Значит, и этот канал хоть и односторонней связи был отрезан.— Давно это произошло? — спросил я.— Постепенно, — отозвался Федор. — Они еще пытались показывать через окна транспаранты, а стекла уже начали мутнеть. Они, наверное, и до сих пор не знают, что мы уже ничего не видим.— Значит, сейчас связи никакой?— Никакой. Теперь мы отрезаны совершенно. Даже Семен Кирсанов если захочет, то не сможет вернуться в наш вагон.— А у радиста?— Телеграммы посылаются по радио и по проводам, но никакого ответа до сих пор не получено.— Тогда бутылки надо бросать, — посоветовал я.— Мы бросаем, — неожиданно ответил один из студентов. — Не бутылки, конечно, а своего рода буйки с информацией о нашем поезде и точном времени, когда буек был сброшен. Через каждые пятнадцать минут бросаем.— Предлагаю отдохнуть, — сказал вдруг Степан Матвеевич. — Все, что можно предусмотреть, мы сделали. Ребята дежурят по всему поезду. Организованы смены. Утром будет завтрак. Для детей и пожилых людей — горячий. Если что, вас разбудят. Отдохнуть надо, потому что силы понадобятся и завтра. Не вечно же мы будем так ехать! Я лично посижу. Стариковская бессонница начинается. А вы давайте на отдых.— Там в последнем тамбуре сидит товарищ Обыкновеннов, — сказал я. — Кого-то надо послать к нему. Что он там один сидит?— Интересно, — сказал писатель Федор. — Вчера не имел возможности встретиться по причине занятия гиревым спортом. Разрешите воспользоваться сейчас, так сказать, лично встретиться и побеседовать.— Если хотите, — ответил Степан Матвеевич.— Иду, лечу! — вскричал Федор и действительно чуть ли не полетел по коридору.— Я сосну, — сказал Валерий Михайлович. Вид у него был и в самом деле уставший.— А я здесь буду, — сказал Иван и залез на свою полку.В последнем купе еще не спали, хотя Тося и Зинаида Павловна лежали на полках, укрытые простынями. Инга сидела, словно и не собираясь спать. А вот Сашенька преспокойно спал, и ни до чего в мире ему еще не было дела.— Давай немного поговорим, — предложила Инга.— Давай, — согласился я. — А Сашенька?— Идите, идите, — напутствовала нас Зинаида Павловна. — Мы посмотрим за мальчиком. — И тотчас же около ребенка оказалась Светка, продемонстрировав при спрыгивании с полки свои длинные голенастые ноги.Мы вышли в тамбур.— Артем, я боюсь, — сказала Инга.— Ты, Инга, не бойся, — ответил я и прижал ее к себе.— Я знаю, что не надо бояться, а боюсь все равно.— Помогут нам, да и сами мы что-нибудь придумаем.— Помогут, я знаю. Только я не об этом.— Тогда о чем же, Инга?— Я о Сашеньке…— Ну, тут Зинаида Павловна все сделает. Счастливый она человек Все-то у нее получается, все-то она знает. И что за добрая душа!— Да. Она очень добрая и много знает… А ведь у нее, Артем, муж и двое детей умерли недавно…— Да ты что, Инга! — вскричал я. — Неужели правда?— Правда, — сказала Инга тихо. — Она нам рассказывала. Ей на счастье других приятно смотреть. Вот она и хлопочет.— Да что же с семьей-то произошло? Катастрофа какая?— Нет, понимаешь, заболели и умерли.— Трое в одной семье?! Да возможно ли такое в наши дни? Куда только медицина смотрела?— Сначала старший сын от аппендицита. Потом муж. Сердечный приступ с ним произошел. А дочь от воспаления легких. Просто ужас какой-то.— Не могу поверить.— Она и сама до сих пор не может поверить. А уже полгода, как совершенно одна осталась. Она сейчас к матери в Старотайгинск ездила… Больно-то ей как. И как только такое может в жизни происходить? Невозможно это. Нет, невозможно.— Да. Страшно. Вот так Зинаида Павловна! А кажется такой радостной, счастливой.— Она просто держится. Нельзя, говорит, раскисать. Это на других людей действует. И все равно я не смогла бы так. Это какую волю нужно иметь, чтобы так жить?— Не знаю… У тебя страхи начались после ее рассказов?— Да нет. Тогда она еще ничего не рассказывала. Это просто… Так… Я ведь понимаю, что Сашенька появился как-то странно. Ну и что? Ведь он появился. Ведь он мой и твой. И пусть странно. В этом поезде все странно… А вдруг все это кончится, поезд станет нормальным и все исчезнет, и ты, и Сашенька? Боюсь я этого.— Ну я, положим, никуда не исчезну. Я всегда с тобой буду. Время — странная штука. Не знаю, весь ли поезд или только я да ты, но мы точно побывали в другой реальности и встретились там когда-то в прошлом. На озере. Помнишь?— Мне тоже кажется, что все это было на самом деле.— Та реальность ведь отличается от нашей. Мы были другими. И события там происходили по-другому. А Сашенька у нас родился обычным способом, только мы этого не помним, потому что уже живем в своей, настоящей реальности. Так что за Сашеньку ты не беспокойся. А вот опасение у меня тоже есть.— Какое?— Понимаешь… Мама-то твоя что скажет, когда увидит нас троих?— Обрадуется…— Так уж и обрадуется! Уезжала одна, а приехала втроем. Валерка вон какой шум поднял.— Валерка — другое дело. Его простить надо. Ему все прощать надо. Потому что он… понимаешь… он уже давно… Да и знала я, знала. Может, мне надо было вообще его к себе близко не подпускать и не разговаривать даже?— Ну почему же уж и не разговаривать? Он вон как все в поезде организовал, и с дежурством, и с раздачей пищи.— Это он может. Он и родился организатором. Только уж очень он сухой человек.— Да нет, Инга. Мне этого не показалось. Хороший он парень. Мучается ведь, наверное, сейчас?— Наверное…Мы снова замолчали. Потом я спросил:— Значит, ты уверена, что мать твоя ничего не скажет, не прогонит меня с Сашенькой?— Да что ты! Да зачем же она тебя прогонять будет? Ведь это все нужно мне, а не ей.— А отец твой?— А отец сразу начнет приглашать на рыбалку. У него без рыбалки ни одно воскресенье не обходится.— Ты мне хоть скажи, как их зовут.— Маму — Валентина Александровна, а папу — Владимир Александрович… А у тебя?— А у меня, Инга, никого нет.— Совсем-совсем никого? — удивилась она.— Совсем никого, Инга. Из детского дома я.— Вон как?! Да как же ты один?— Друзья у меня есть. Работа. А вот теперь ты и Сашенька. Я вот еще что хочу сказать. Жить мы будем у меня. Хорошо?— Хорошо. А почему?— Я один. Никому мешать не будем, да и нам никто. Правда, у меня лишь одна комната, но больше ничего не могу предложить. Согласна?— Согласна… У нас дома тоже тесно. У меня ведь еще брат есть. В восьмом классе учится…Мы еще стояли и говорили. Я ей рассказал про свою квартирку. О работе говорил мало, уж слишком специальная у меня была область науки. А Инга рассказывала о своей семье. И мне уже хотелось познакомиться и с Владимиром Александровичем, и с Валентиной Александровной, и с Борькой. 31 Был уже третий час ночи, когда мы вернулись в вагон. Я залез на свою верхнюю боковую и сразу же уснул.Сначала в уставшем мозгу все вспыхивали картины прошедшего дня, в самых нелепых сочетаниях и комбинациях, потом сон стал спокойнее… Я был в каком-то южном городе, не знаю каком, потому что на юге вообще никогда не был. Домики, белые с красными черепичными крышами, лепились на горе, а внизу была бухта, довольно грязная, с кораблями, подводными лодками, стоявшими как стадо уснувших китов, с катерами и лодками, с гудками электровозов, потому что железнодорожная станция была у самой бухты. Потом я поднялся в гору и увидел, что бухта, которую я только что оставил за собой, была частью залива или еще большей бухты. Кто-то объяснял мне, что вот это Южная бухта, а та — Северная. Там вот дальше Инкерман. И тогда я сообразил, что это Севастополь, в котором я никогда не был. А все объясняла мне Инга. Она даже вела меня за руку. За вторую руку держался мальчишка лет четырех, который оказался моим сыном Сашенькой и который задавал матери вопросов гораздо больше, чем я.Мы долго гуляли по Приморскому бульвару, а потом снова вернулись к бухте Южной, затем полезли куда-то в гору. Куда, я не знал. Но это очень хорошо знала Инга, потому что она вела нас уверенно и быстро.Оказывается, мы снимали летний домик у каких-то частников. И домик весь зарос виноградом, да и вся ограда, как плоская крыша, была сверху увита лозами на подпорках и проволоке. Потом был какой-то провал… И тут меня начали тормошить и дергать…— Артем, проснись!Я боднул спросонья головой стену и проснулся. Иван тряс меня за плечо. И тряс, видимо, здорово, потому что когда я оглянулся, то увидел, что все смотрят на меня.— Что произошло? — испуганно спросил я.— Иди, — весело сказал Иван. — Иди полюбуйся.— Да что там?— Он еще спрашивает? Ну ты шутник, Артем! Иди, иди скорее. Там уже скоро весь строительный отряд соберется.— Что? Где? — Я спрыгнул с полки.— Иди к Инге, — подтолкнул меня Иван. — У тебя дочь родилась.Я шлепнулся, растянулся, выстелился, не знаю, как еще сказать, на полу вагона. Но что-то было в голосе Ивана, что заставило меня сразу же поверить в случившееся. Я поднялся и буркнул:— Ну и шутки…— Иди, иди, — еще раз подтолкнул меня Иван.А в последнем купе что-то действительно было тесновато. Я подошел, протолкнулся. Передо мной расступились. И расступились как-то весело, с юмором.— Что тут произошло?! — почти крикнул я. Рядом с Ингой, как и в тот момент, когда я оставил ее здесь, лежал ребенок. Еще один стоял рядом с нижней полкой. Это был мальчик лет четырех. «Откуда тут мальчик?» — подумал я.— Ой, как это интересно! — вскрикивала Тося. Она снова была вчерашней хохотушкой и восторженной душой. — Артем! Артем! Ой, как это здорово!— Ну поздравляю вас, Мальцев, — сказала Зинаида Павловна. — От души поздравляю!Кто-то похлопывал меня по плечу, кто-то по спине. Все были настроены весело и добродушно.— Девочка у вас родилась, Мальцев, — сказала Зинаида Павловна.— Да как это? Да где это? Какая девочка?— Девочка, — сказала Инга. — А имя теперь ты придумывай…— Да при чем тут девочка? Ведь Сашенька…— Я Сашенька… — внятно сказал пацан, стоявший возле Инги.— Ты Сашенька? — машинально переспросил я. — А я кто?— А ты папка, — серьезно сказал он. — Ты спишь, а мы нет.— Инга?— Вот, Артем, дочь у нас с тобой родилась сегодня. А Сашенька вырос.— Так, так… Понятно. То есть ни черта, наоборот, непонятно. Но все же понятно, что у нас родилась дочь, а Сашенька подрос года на четыре. Только вот непонятно, как это все произошло.— Опять остолбенел! — сказала за моей спиной Светка. — Как и в первый раз. Все в диковинку ему! Поздравь хоть жену-то.— Поздравляю, Инга! — сказал я.— Ты не сердишься на меня? — спросила она.— Да за что же?— Вот вчера сын, а сегодня дочь. Может, ты и не хотел…— Хотел я, Инга, хотел. Пусть будет сын и дочь. Это даже лучше. Обязательно нужно, чтобы были и сын и дочь. Я читал. Писали об этом много.— Ну зарапортовался, — все еще зло шутила за моей спиной Светка.Меня поздравляли и другие пассажиры, и, кажется, удивления при этом никто особенного не испытывал. Привыкают люди, что ли, ко всяким чудесам? Потому что рождение дочери и слишком уж бурный рост Сашеньки все же должны были вызвать у людей удивление. Ну да! А во мне самом? Я ведь сам воспринимал все как должное! Потом, потом разберемся.— Вот и брючки, и рубашка для мальчика пригодились, — сказала Зинаида Павловна. — Предусмотрительный вы, оказывается, папаша, Мальцев. Это хорошо.— Да, да, — пробормотал я.Сын теребил меня за подбородок и щеки.— Колется, — смеясь, сказал он. — Колючий папка. С бородой будет и с усами!Ну вот, дождался я! Ура!!! Уже папкой меня называют!— Севастополь, — сказал я Инге.— Да, — растерянно сказала она. — И у тебя Севастополь?— Ага… Только я там никогда не был.— А я была. С мамой и папой.Этого коротенького разговора никто, конечно, не понял. И хорошо, что не понял. Это было не для других, а только для нас.Зинаида Павловка снова обо всем распорядилась: когда нести кормить девочку, чем занять Сашеньку. В помощницы Инге была назначена немного сумрачная сегодня Светка. От всех других забот ее теперь освободили. Студенты уже разносили сухой завтрак из ресторана. И вообще вагон, казалось, начинал жить своей обычной жизнью. А за окнами расстилалась какая-то безбрежная степь без единого деревца, с чахлой травой и пятнами солончаков.Купе Инги понемногу освобождалось.— И как вы, молодые люди, назовете свою дочь? — спросила Зинаида Павловна.— Только не называйте Светланой, — посоветовала Светка. — Всю жизнь будет мучиться, как я. Все Светка да Светка. Да и Светлана не лучше. Детям это, может, и идет, а уж взрослому человеку нисколечко.— Придумывайте, придумывайте, — заторопила Тося. Она сегодня выглядела значительно лучше, чем вчера вечером. Словно веселость вернулась к ней и способность верить в чудо, которое обязательно должно произойти в следующую минуту, хотя минуту назад уже было одно.— Пусть Артем выбирает имя, — сказала Инга.— Давай назовем Валентиной, — предложил я. — Хорошее имя ведь? Мне очень хочется назвать дочку Валентиной. А что? Валентина Артемьевна! Неплохо, по-моему, звучит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29