https://wodolei.ru/catalog/accessories/kosmeticheskie-zerkala/nastolnye-s-podsvetkoj/
После этого вышла невольница с лютнею в руках и запела, а мы стали пить. И я поднялся, чтобы удовлетворить нужду, и хозяин дома спросил про меня тех двух людей, и они сказали ему, что они меня не знают, и тогда хозяин дома воскликнул: „Это блюдолиз, но он приятен видом! Обходитесь с ним хорошо!“
И потом я пришёл и сел на своё место, и невольница запела нежную песню и произнесла такие два стиха:
«Скажи газели, которая не газель совсем,
И телёночку насурмленному – не телёнок он!
Кто с мужчиной любит один лежать, тот не женщина,
Кто, как дева, ходит, поистине не мужчина тот».
И она исполнила это прекрасным образом, и присутствующие выпили, и пение им понравилось. И затем девушка спела несколько песен с диковинными напевами, и пропела, между прочим, песню, сложенную мной, и она произнесла такие два стиха:
«Разорённая ставка – Её бросил любимый:
Одинока она без них, Опустела, исчезла».
И вторую песню она исполнила лучше, чем первую. И потом она спела ещё несколько песен на диковинные напевы из старых и новых, и среди них была песня, сложенная мною с такими стихами:
«Тем скажи, кто ушёл, браня,
И далёк, сторонясь тебя:
«Ты добился того, чего
Ты добился, хоть ты шутил!»
И я попросил её повторить эту песню, чтобы исправить её, и ко мне подошёл один из тех двух людей и сказал: «Мы не видели блюдолиза более бесстыдного, чем ты. Ты не довольствуешься тем, что приходишь незваный, ты ещё пристаёшь с просьбами! Оправдывается поговорка: „Он блюдолиз и пристаёт с просьбами“.
И я потупился от стыда и не отвечал ему, и его товарищ стал удерживать его, но он не отставал от меня. А потом все встали на молитву, и я отступил немного и, взяв лютню, подвинтил колки и хорошо настроил её, и вернулся на своё место и помолился с ними. А когда мы кончили молиться, тот человек вернулся ко мне с укорами и упрёками и упорно задирал меня, а я молчал. И невольница взяла лютню и стала её настраивать, и что-то показалось ей подозрительным. «Кто настроил мою лютню?» – спросила она. И ей сказали: «Никто из нас не настраивал её». И она воскликнула: «Нет, клянусь Аллахом, её настроил человек искусный, выдающийся в этом деле, так как он поправил струны и настроил её, как настраивает знающий своё искусство». – «Это я настроил её», – сказал я невольнице. И она молвила: «Заклинаю тебя Аллахом, возьми её и сыграй что-нибудь!»
И я взял лютню и сыграл на ней диковинную и трудную песню, едва не умерщвлявшую живых и оживлявшую мёртвых, и произнёс под лютню такие стихи:
«Было сердце у меня, и с ним жил я,
По сожгли его огнём и сгорело,
Не досталась её страсть мне на долю –
Достаётся ведь рабам лишь их доля.
Если то, что я вкусил, – яства страсти,
Несомненно, всяк вкусил их, кто любит…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Четыреста девятая ночь
Когда же настала четыреста девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда Исхак, сын Ибрахима, мосулец, окончил свои стихи, среди собравшихся не осталось никого, кто бы не вскочил со своего места. „И они сели передо мной и сказали: „Заклинаем тебя Аллахом, господин наш, спой нам ещё одну песню“. А я отвечал им: «С любовью и удовольствием!“ И затем я сыграл как следует и произнёс такие стихи:
«О, кто же поможет сердцу, тающему в беде?
Печали со всех сторон верблюдов к нему ведут.
Запрета пускающим стрелу в глубь души моей
Вся кровь, им пролитая меж сердцем и рёбрами.
В разлуки день ясно стадо мне, что сближенье с ним,
Когда он далёк – лишь мысль, обманчиво-ложная.
Он пролил кровь, но её не пролил бы без любви,
И будет ли за ту кровь взыскатель и мститель мне?»
И когда он окончил свои стихи, среди собравшихся не осталось никого, кто бы не поднялся на ноги и не бросился бы потом на землю от сильного восторга, овладевшего им.
И я кинул лютню из рук, но люди сказали мае: «Ради Аллаха, не делай этого, дай нам услышать ещё одну песню, да прибавит тебе Аллах своей милости!» А я молвил: «О люди, что я буду прибавлять вам ещё песню, и ещё, и ещё! Но я осведомлю вас о том, кто я. Я Исхак, сын Ибрахима, мосулец. Я надменен с халифом, когда он меня требует, а вы заставили меня в сегодняшний день выслушать грубости, которых я не люблю. Клянусь Аллахом, я не произнесу ни звука и не буду сидеть с вами, пока вы не выведете отсюда этого буяна!» – «От этого я тебя предостерегал, и этого для тебя боялся!» – сказал тогда товарищ этого человека, и потом его взяли за руку и вывели, а я взял лютню и спел им со всем искусством те песни, которые пела невольница. А после того я потихоньку сказал хозяину дома, что эта невольница запала мне в сердце и я не могу быть без неё. «Она твоя, но с условием», – отвечал хозяин. «А каково оно?» – спросил я. И хозяин молвил: «Чтобы ты пробыл у меня месяц, и тогда невольница и то, что ей принадлежит из одежд и украшений, – твои». – «Хорошо, я это сделаю», – отвечал я. И целый месяц я пробыл у него, и никто не знал, где я, и халиф искал меня во всех местах и не имел обо мне вестей. А когда месяц кончился, хозяин дома вручил мне невольницу и дорогие вещи, которые ей принадлежали, и дал мне ещё евнуха, и я пришёл с этим в моё жилище, и мне казалось, будто я владею всем миром, так сильно я радовался невольнице.
И потом я тотчас же поехал к аль-Мамуну, и, когда я явился к нему, он воскликнул: «Горе тебе, о Исхак, и где это ты был?» И я рассказал ему свою историю. И аль-Мамун воскликнул: «Ко мне этого человека, сейчас же!» И я указал его дом, и халиф послал за ним, и, когда этот человек явился, он спросил его, как было дело. И он рассказал все, и тогда халиф воскликнул: «Ты человек благородный, и правильно будет, чтобы тебе была оказана при твоём благородстве помощь».
И он велел дать ему сто тысяч дирхемов, а мне сказал: «О Исхак, приведи невольницу!» И я привёл её, и она стала петь халифу и взволновала его, и его охватила из-за неё великая радость.
«Я назначаю её очередь на каждый четверг, – сказал он. – Пусть она приходит и поёт из-за занавесей».
И халиф приказал выдать ей пятьдесят тысяч дирхемов, и, клянусь Аллахом, я много нажил в эту поездку и дал нажить другим».
Рассказ о юноше, певице и девушке (ночи 409–410)
Рассказывают также, что аль-Утби говорил: «Однажды я сидел, и у меня было собрание людей образованных. И стали мы вспоминать предания о людях, и разговор наш склонился к рассказам о любящих, и всякий из нас стал что-нибудь рассказывать. А среди собравшихся был один старец, который молчал. И когда ни у кого не осталось ничего, что бы он не рассказал, этот старец молвил: „Рассказать ли вам историю, подобной которой вы никогда не слышали?“ – „Да“, – отвечали мы. И старец оказал: „Знайте, что у меня была дочь, и она любила одного юношу, и мы не знали об этом, а юноша любил певицу, а певица любила мою дочь. И однажды я пришёл в одно собрание, где был этот юноша…“
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Четыреста десятая ночь
Когда же настала четыреста десятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что старик говорил: «И в какой-то день я пришёл в одно собрание, где были этот юноша и певица, и она произнесла такие два стиха:
«Любви унижения знак – Влюблённых рыданье и плач.
Особенно плачут они, Коль сетовать некому им».
И юноша воскликнул: «Клянусь Аллахом, ты отлично спела, о госпожа. Позволишь ли ты мне умереть?» – «Да, если ты влюблённый», – сказала певица из-за занавески. И юноша положил голову на подушку и закрыл глаза. И, когда кубок дошёл до юноши, мы стали будить его и вдруг видим – он мёртв. И мы собрались около него, и замутилась наша радость, и мы огорчились и тотчас же разошлись. А когда я пришёл домой, моим родным показалось подозрительно, что я пришёл в столь необычное время. И я рассказал им, что случилось с юношей, чтобы удивить их этим. И дочь услышала мои слова и вышла из той комнаты, где был я, и вошла в другую комнату, и я вышел за ней и вошёл в ту комнату и увидел, что девушка прилегла на подушку так же, как я рассказывал про юношу. И я потрогал её и вдруг вижу – она умерла. И мы начали её обряжать и наутро вышли хоронить, и юношу тоже вынесли хоронить. И мы пошли по дороге на кладбище и вдруг видим третьи носилки, и мы спросили про них, и вдруг оказалось, что это носилки певицы: когда до неё дошла весть о смерти моей дочери, она сделала то же, что сделала та, и умерла. И мы похоронили их троих в один день, и это самое удивительное, что слыхано из рассказов о влюблённых».
Рассказ о влюблённых, погибших от любви (ночи 410–411)
Повествуют также, что аль-Касим ибн Ади рассказывал со слов одного человека из племени Бену-Тсмим, что тот говорил: «Однажды я вышел поискать заблудившуюся верблюдицу и пришёл к воде племени Бену-Тай, и увидел две толпы народа, одну около другой, и вдруг я слышу, что в одной толпе идёт такой же разговор, как и разговор людей другой толпы. И я всмотрелся и увидел в одной толпе юношу, которого испортила болезнь, и был он точно потёртый бурдюк. И когда я его рассматривал, он вдруг произнёс такие стихи:
«Зачем, зачем прекрасная не приходит –
То скупость от прекрасной или разлука?
Я заболел и всеми посещён был,
Но что же тебя с пришедшими не видел?
Была бы ты больна, я прибежал бы,
Угрозы бы меня не отдалили.
Тебя лишившись, среди них один я.
Утратить друга, мой покой, ужасно!»
И его слова услышала девушка из другой толпы и устремилась к нему, и её родные последовали за ней, но она стала от них отбиваться. И юноша услышал её и бросился к ней, но люди из той толпы устремились к нему и ухватились за него, и он стал от них вырываться, а девушка вырывалась от своих, пока они оба не освободились.
И тогда каждый из них бросился к другому, и они встретились между обеими толпами и обнялись и упали на землю мёртвые…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Четыреста одиннадцатая ночь
Когда же настала четыреста одиннадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда юноша и девушка встретились между обеими толпами, они обнялись и упали на землю мёртвые. И вышел из палаток старец и остановился над ними обоими и произнёс: „Поистине, мы принадлежим Аллаху и к нему возвращаемся!“ И заплакал сильным плачем и воскликнул: „Да помилует вас обоих Аллах великий! Клянусь Аллахом, поистине, если вы не соединились при жизни, я соединяю вас после смерти!“ И он приказал обрядить их, и их вымыли и завернули в один саван, и вырыли им одну могилу, и люди помолились над ними, и их похоронили в – этой могиле, и ни в той, ни в другой толпе не осталось мужчины или женщины, которых я не видел бы плачущими об умерших и бьющими себя по лицу. И я спросил старика про этих двух, и он сказал: „Она – моя дочь, а он – сын моего брата, и любовь довела их до того, что ты видел“. – „Да направит тебя Аллах! Почему ты не поженил их?“ – воскликнул я. И старец сказал: „Я боялся срама и позора, и теперь они пали на меня!“
И это один из удивительных рассказов о любящих.
Рассказ об аль-Мубарраде и бесноватом (ночи 411–412)
Рассказывают, что Абу-ль-Аббас аль-Мубаррад говорил: «Я направился с несколькими людьми в альБерид по делу, и мы проезжали монастырь Езекииля и остановились под его сенью. И к нам подошёл человек и сказал: „В монастыре есть бесноватые и среди них бесноватый, который изрекает мудрость. Если бы вы его увидали, вы, право, подивились бы его словам“.
И мы все поднялись и вошли в монастырь и увидали человека, который сидел в комнате на кожаном ковре, и он обнажил голову и устремил взор на стену. И мы приветствовали его, и он возвратил нам приветствие, не взглянув на нас глазом. И один человек молвил: «Скажи ему стихи: когда он слышит стихи, он начинает говорить».
И я произнёс такие два стиха:
«О прекраснейший из рождённых Евой на свет людей!
Не будь тебя, не прекрасен мир, не хорош бы был!
И тот, кому показал Аллах твой светлый лик,
Получил бы вечность, седин не зная и дряхлости!»
И, услышав от меня это, бесноватый повернулся к нам и произнёс такие стихи:
«Аллах знает ведь, что тоскую я,
Не могу открыть, что я чувствую,
Две души во мне – одна в городе,
А другая – та в другом городе,
И далёкая сходна с близкою,
И то чувствует, что я чувствую».
И затем он спросил: «Хорошо я сказал или плохо?» И мы ответили: «Ты сказал не плохо, а хорошо и прекрасно». И безумный протянул руку к камню, лежавшему возле него, и взял его, и мы подумали, что он кинет его в нас, и убежали от него, но бесноватый стал только бить себя камнем в грудь и говорил: «Не бойтесь? Подойдите ко мне ближе и выслушайте от меня что-то, и учитесь этому у меня».
И мы приблизились к нему, и он произнёс такие стихи:
«Своих светло-рыжих пред зарёй привела они,
Её посадили, и верблюды отправились.
Глава моя из тюрьмы любимую видели»
И в горести я сказал, а слезы текли мои,
Вот сад светло-рыжих! Поверни, чтобы простился я
В разлуке, – в прощанье с ней срок жизяи моей сокрыт.
Обет я блюду, любовь мою не нарушил я,
О, если бы знал я, что с обетом тем сделали!»
А потом он посмотрел на меня и спросил: «Знаете ли вы, что они сделала?» И я сказал: «Да, они умерли, помилуй их Аллах великий!»
И лицо бесноватого изменилось, и он вскочил на ноги и воскликнул: «Как ты узнал об их смерти?» – «Будь они живы, они не оставили бы тебя так, в таком состоянии», – отвечал я. И бесноватый молвил: «Ты сказал правду, клянусь Аллахом, но мне тоже не мила жизнь после них». И потом у него задрожали поджилки, и он упал лицом вниз, и мы поспешили к нему и стали его трясти, и увидели, что он мёртв, да будет над ним милость Аллаха великого! И мы удивились и опечалились о бесноватом сильной печалью, а зачтём мы обрядили его и похоронили…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Четыреста двенадцатая ночь
Когда же настала четыреста двенадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что аль-Мубаррад говорил: „Когда этот человек упал мёртвый, мы опечалились о нем, и обрядили его и похоронили. А по возвращении в Багдад я пришёл к аль-Мутаваккилю, и он увидел следы слез у меня на лице и спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360 361 362 363 364 365 366 367 368 369 370 371 372 373 374 375 376 377 378 379 380 381 382 383 384 385 386 387 388 389 390 391 392 393 394 395 396 397 398 399 400 401 402 403 404 405 406 407 408 409 410 411 412 413 414 415 416 417 418
И потом я пришёл и сел на своё место, и невольница запела нежную песню и произнесла такие два стиха:
«Скажи газели, которая не газель совсем,
И телёночку насурмленному – не телёнок он!
Кто с мужчиной любит один лежать, тот не женщина,
Кто, как дева, ходит, поистине не мужчина тот».
И она исполнила это прекрасным образом, и присутствующие выпили, и пение им понравилось. И затем девушка спела несколько песен с диковинными напевами, и пропела, между прочим, песню, сложенную мной, и она произнесла такие два стиха:
«Разорённая ставка – Её бросил любимый:
Одинока она без них, Опустела, исчезла».
И вторую песню она исполнила лучше, чем первую. И потом она спела ещё несколько песен на диковинные напевы из старых и новых, и среди них была песня, сложенная мною с такими стихами:
«Тем скажи, кто ушёл, браня,
И далёк, сторонясь тебя:
«Ты добился того, чего
Ты добился, хоть ты шутил!»
И я попросил её повторить эту песню, чтобы исправить её, и ко мне подошёл один из тех двух людей и сказал: «Мы не видели блюдолиза более бесстыдного, чем ты. Ты не довольствуешься тем, что приходишь незваный, ты ещё пристаёшь с просьбами! Оправдывается поговорка: „Он блюдолиз и пристаёт с просьбами“.
И я потупился от стыда и не отвечал ему, и его товарищ стал удерживать его, но он не отставал от меня. А потом все встали на молитву, и я отступил немного и, взяв лютню, подвинтил колки и хорошо настроил её, и вернулся на своё место и помолился с ними. А когда мы кончили молиться, тот человек вернулся ко мне с укорами и упрёками и упорно задирал меня, а я молчал. И невольница взяла лютню и стала её настраивать, и что-то показалось ей подозрительным. «Кто настроил мою лютню?» – спросила она. И ей сказали: «Никто из нас не настраивал её». И она воскликнула: «Нет, клянусь Аллахом, её настроил человек искусный, выдающийся в этом деле, так как он поправил струны и настроил её, как настраивает знающий своё искусство». – «Это я настроил её», – сказал я невольнице. И она молвила: «Заклинаю тебя Аллахом, возьми её и сыграй что-нибудь!»
И я взял лютню и сыграл на ней диковинную и трудную песню, едва не умерщвлявшую живых и оживлявшую мёртвых, и произнёс под лютню такие стихи:
«Было сердце у меня, и с ним жил я,
По сожгли его огнём и сгорело,
Не досталась её страсть мне на долю –
Достаётся ведь рабам лишь их доля.
Если то, что я вкусил, – яства страсти,
Несомненно, всяк вкусил их, кто любит…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Четыреста девятая ночь
Когда же настала четыреста девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда Исхак, сын Ибрахима, мосулец, окончил свои стихи, среди собравшихся не осталось никого, кто бы не вскочил со своего места. „И они сели передо мной и сказали: „Заклинаем тебя Аллахом, господин наш, спой нам ещё одну песню“. А я отвечал им: «С любовью и удовольствием!“ И затем я сыграл как следует и произнёс такие стихи:
«О, кто же поможет сердцу, тающему в беде?
Печали со всех сторон верблюдов к нему ведут.
Запрета пускающим стрелу в глубь души моей
Вся кровь, им пролитая меж сердцем и рёбрами.
В разлуки день ясно стадо мне, что сближенье с ним,
Когда он далёк – лишь мысль, обманчиво-ложная.
Он пролил кровь, но её не пролил бы без любви,
И будет ли за ту кровь взыскатель и мститель мне?»
И когда он окончил свои стихи, среди собравшихся не осталось никого, кто бы не поднялся на ноги и не бросился бы потом на землю от сильного восторга, овладевшего им.
И я кинул лютню из рук, но люди сказали мае: «Ради Аллаха, не делай этого, дай нам услышать ещё одну песню, да прибавит тебе Аллах своей милости!» А я молвил: «О люди, что я буду прибавлять вам ещё песню, и ещё, и ещё! Но я осведомлю вас о том, кто я. Я Исхак, сын Ибрахима, мосулец. Я надменен с халифом, когда он меня требует, а вы заставили меня в сегодняшний день выслушать грубости, которых я не люблю. Клянусь Аллахом, я не произнесу ни звука и не буду сидеть с вами, пока вы не выведете отсюда этого буяна!» – «От этого я тебя предостерегал, и этого для тебя боялся!» – сказал тогда товарищ этого человека, и потом его взяли за руку и вывели, а я взял лютню и спел им со всем искусством те песни, которые пела невольница. А после того я потихоньку сказал хозяину дома, что эта невольница запала мне в сердце и я не могу быть без неё. «Она твоя, но с условием», – отвечал хозяин. «А каково оно?» – спросил я. И хозяин молвил: «Чтобы ты пробыл у меня месяц, и тогда невольница и то, что ей принадлежит из одежд и украшений, – твои». – «Хорошо, я это сделаю», – отвечал я. И целый месяц я пробыл у него, и никто не знал, где я, и халиф искал меня во всех местах и не имел обо мне вестей. А когда месяц кончился, хозяин дома вручил мне невольницу и дорогие вещи, которые ей принадлежали, и дал мне ещё евнуха, и я пришёл с этим в моё жилище, и мне казалось, будто я владею всем миром, так сильно я радовался невольнице.
И потом я тотчас же поехал к аль-Мамуну, и, когда я явился к нему, он воскликнул: «Горе тебе, о Исхак, и где это ты был?» И я рассказал ему свою историю. И аль-Мамун воскликнул: «Ко мне этого человека, сейчас же!» И я указал его дом, и халиф послал за ним, и, когда этот человек явился, он спросил его, как было дело. И он рассказал все, и тогда халиф воскликнул: «Ты человек благородный, и правильно будет, чтобы тебе была оказана при твоём благородстве помощь».
И он велел дать ему сто тысяч дирхемов, а мне сказал: «О Исхак, приведи невольницу!» И я привёл её, и она стала петь халифу и взволновала его, и его охватила из-за неё великая радость.
«Я назначаю её очередь на каждый четверг, – сказал он. – Пусть она приходит и поёт из-за занавесей».
И халиф приказал выдать ей пятьдесят тысяч дирхемов, и, клянусь Аллахом, я много нажил в эту поездку и дал нажить другим».
Рассказ о юноше, певице и девушке (ночи 409–410)
Рассказывают также, что аль-Утби говорил: «Однажды я сидел, и у меня было собрание людей образованных. И стали мы вспоминать предания о людях, и разговор наш склонился к рассказам о любящих, и всякий из нас стал что-нибудь рассказывать. А среди собравшихся был один старец, который молчал. И когда ни у кого не осталось ничего, что бы он не рассказал, этот старец молвил: „Рассказать ли вам историю, подобной которой вы никогда не слышали?“ – „Да“, – отвечали мы. И старец оказал: „Знайте, что у меня была дочь, и она любила одного юношу, и мы не знали об этом, а юноша любил певицу, а певица любила мою дочь. И однажды я пришёл в одно собрание, где был этот юноша…“
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Четыреста десятая ночь
Когда же настала четыреста десятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что старик говорил: «И в какой-то день я пришёл в одно собрание, где были этот юноша и певица, и она произнесла такие два стиха:
«Любви унижения знак – Влюблённых рыданье и плач.
Особенно плачут они, Коль сетовать некому им».
И юноша воскликнул: «Клянусь Аллахом, ты отлично спела, о госпожа. Позволишь ли ты мне умереть?» – «Да, если ты влюблённый», – сказала певица из-за занавески. И юноша положил голову на подушку и закрыл глаза. И, когда кубок дошёл до юноши, мы стали будить его и вдруг видим – он мёртв. И мы собрались около него, и замутилась наша радость, и мы огорчились и тотчас же разошлись. А когда я пришёл домой, моим родным показалось подозрительно, что я пришёл в столь необычное время. И я рассказал им, что случилось с юношей, чтобы удивить их этим. И дочь услышала мои слова и вышла из той комнаты, где был я, и вошла в другую комнату, и я вышел за ней и вошёл в ту комнату и увидел, что девушка прилегла на подушку так же, как я рассказывал про юношу. И я потрогал её и вдруг вижу – она умерла. И мы начали её обряжать и наутро вышли хоронить, и юношу тоже вынесли хоронить. И мы пошли по дороге на кладбище и вдруг видим третьи носилки, и мы спросили про них, и вдруг оказалось, что это носилки певицы: когда до неё дошла весть о смерти моей дочери, она сделала то же, что сделала та, и умерла. И мы похоронили их троих в один день, и это самое удивительное, что слыхано из рассказов о влюблённых».
Рассказ о влюблённых, погибших от любви (ночи 410–411)
Повествуют также, что аль-Касим ибн Ади рассказывал со слов одного человека из племени Бену-Тсмим, что тот говорил: «Однажды я вышел поискать заблудившуюся верблюдицу и пришёл к воде племени Бену-Тай, и увидел две толпы народа, одну около другой, и вдруг я слышу, что в одной толпе идёт такой же разговор, как и разговор людей другой толпы. И я всмотрелся и увидел в одной толпе юношу, которого испортила болезнь, и был он точно потёртый бурдюк. И когда я его рассматривал, он вдруг произнёс такие стихи:
«Зачем, зачем прекрасная не приходит –
То скупость от прекрасной или разлука?
Я заболел и всеми посещён был,
Но что же тебя с пришедшими не видел?
Была бы ты больна, я прибежал бы,
Угрозы бы меня не отдалили.
Тебя лишившись, среди них один я.
Утратить друга, мой покой, ужасно!»
И его слова услышала девушка из другой толпы и устремилась к нему, и её родные последовали за ней, но она стала от них отбиваться. И юноша услышал её и бросился к ней, но люди из той толпы устремились к нему и ухватились за него, и он стал от них вырываться, а девушка вырывалась от своих, пока они оба не освободились.
И тогда каждый из них бросился к другому, и они встретились между обеими толпами и обнялись и упали на землю мёртвые…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Четыреста одиннадцатая ночь
Когда же настала четыреста одиннадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда юноша и девушка встретились между обеими толпами, они обнялись и упали на землю мёртвые. И вышел из палаток старец и остановился над ними обоими и произнёс: „Поистине, мы принадлежим Аллаху и к нему возвращаемся!“ И заплакал сильным плачем и воскликнул: „Да помилует вас обоих Аллах великий! Клянусь Аллахом, поистине, если вы не соединились при жизни, я соединяю вас после смерти!“ И он приказал обрядить их, и их вымыли и завернули в один саван, и вырыли им одну могилу, и люди помолились над ними, и их похоронили в – этой могиле, и ни в той, ни в другой толпе не осталось мужчины или женщины, которых я не видел бы плачущими об умерших и бьющими себя по лицу. И я спросил старика про этих двух, и он сказал: „Она – моя дочь, а он – сын моего брата, и любовь довела их до того, что ты видел“. – „Да направит тебя Аллах! Почему ты не поженил их?“ – воскликнул я. И старец сказал: „Я боялся срама и позора, и теперь они пали на меня!“
И это один из удивительных рассказов о любящих.
Рассказ об аль-Мубарраде и бесноватом (ночи 411–412)
Рассказывают, что Абу-ль-Аббас аль-Мубаррад говорил: «Я направился с несколькими людьми в альБерид по делу, и мы проезжали монастырь Езекииля и остановились под его сенью. И к нам подошёл человек и сказал: „В монастыре есть бесноватые и среди них бесноватый, который изрекает мудрость. Если бы вы его увидали, вы, право, подивились бы его словам“.
И мы все поднялись и вошли в монастырь и увидали человека, который сидел в комнате на кожаном ковре, и он обнажил голову и устремил взор на стену. И мы приветствовали его, и он возвратил нам приветствие, не взглянув на нас глазом. И один человек молвил: «Скажи ему стихи: когда он слышит стихи, он начинает говорить».
И я произнёс такие два стиха:
«О прекраснейший из рождённых Евой на свет людей!
Не будь тебя, не прекрасен мир, не хорош бы был!
И тот, кому показал Аллах твой светлый лик,
Получил бы вечность, седин не зная и дряхлости!»
И, услышав от меня это, бесноватый повернулся к нам и произнёс такие стихи:
«Аллах знает ведь, что тоскую я,
Не могу открыть, что я чувствую,
Две души во мне – одна в городе,
А другая – та в другом городе,
И далёкая сходна с близкою,
И то чувствует, что я чувствую».
И затем он спросил: «Хорошо я сказал или плохо?» И мы ответили: «Ты сказал не плохо, а хорошо и прекрасно». И безумный протянул руку к камню, лежавшему возле него, и взял его, и мы подумали, что он кинет его в нас, и убежали от него, но бесноватый стал только бить себя камнем в грудь и говорил: «Не бойтесь? Подойдите ко мне ближе и выслушайте от меня что-то, и учитесь этому у меня».
И мы приблизились к нему, и он произнёс такие стихи:
«Своих светло-рыжих пред зарёй привела они,
Её посадили, и верблюды отправились.
Глава моя из тюрьмы любимую видели»
И в горести я сказал, а слезы текли мои,
Вот сад светло-рыжих! Поверни, чтобы простился я
В разлуке, – в прощанье с ней срок жизяи моей сокрыт.
Обет я блюду, любовь мою не нарушил я,
О, если бы знал я, что с обетом тем сделали!»
А потом он посмотрел на меня и спросил: «Знаете ли вы, что они сделала?» И я сказал: «Да, они умерли, помилуй их Аллах великий!»
И лицо бесноватого изменилось, и он вскочил на ноги и воскликнул: «Как ты узнал об их смерти?» – «Будь они живы, они не оставили бы тебя так, в таком состоянии», – отвечал я. И бесноватый молвил: «Ты сказал правду, клянусь Аллахом, но мне тоже не мила жизнь после них». И потом у него задрожали поджилки, и он упал лицом вниз, и мы поспешили к нему и стали его трясти, и увидели, что он мёртв, да будет над ним милость Аллаха великого! И мы удивились и опечалились о бесноватом сильной печалью, а зачтём мы обрядили его и похоронили…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Четыреста двенадцатая ночь
Когда же настала четыреста двенадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что аль-Мубаррад говорил: „Когда этот человек упал мёртвый, мы опечалились о нем, и обрядили его и похоронили. А по возвращении в Багдад я пришёл к аль-Мутаваккилю, и он увидел следы слез у меня на лице и спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360 361 362 363 364 365 366 367 368 369 370 371 372 373 374 375 376 377 378 379 380 381 382 383 384 385 386 387 388 389 390 391 392 393 394 395 396 397 398 399 400 401 402 403 404 405 406 407 408 409 410 411 412 413 414 415 416 417 418