Еще было светло, когда открытый мотор, в котором сидели Генерального штаба полковник Добророльский, главный делопроизводитель мобилизационного комитета и его младшие чины, промчался мимо Александровского сада, пересек Исаакиевскую площадь и затормозил на Почтамтской улице.Городовой, стоявший возле главной телеграфной станции, взял под козырек. Полковник Добророльский, важно прижимая к себе черный сафьяновый портфель, в сопровождении двух офицеров проследовал через весь огромный зал в кабинет управляющего. Тот, вызванный заблаговременно с дачи, догадывался о важности задания, которое предстояло выполнить сегодня его телеграфистам.Полковник Добророльский открыл портфель и вынул из него предписание управляющему, подписанное согласно законам империи министрами военным, морским и внутренних дел.Управляющий твердой рукой принял этот важный документ.— Сухомлинов, Григорович, Маклаков… — прочитал обер-телеграфист и двинулся было из-за стола. Но резко зазвонил телефон. Хозяин кабинета снял трубку.— У аппарата начальник Генерального штаба Янушкевич! — раздался в наушнике громкий озабоченный голос. — Немедленно передайте господину полковнику Добророльскому, что государь повелел приостановить общую мобилизацию!Сазонов впал в тихое бешенство, когда узнал от Янушкевича, что царь отменил общую мобилизацию российской армии. Министр всю ночь ходил большими шагами по своей огромной казенной квартире и никак не мог составить убедительную речь, с которой надлежит завтра же поутру обратиться к монарху. Ведь не скажешь ему всю истинную правду о том, что Палеолог и слышать не хочет о возможности замирения, что он, министр, слишком заангажирован французами и не может сопротивляться их нажиму, даже если бы это и угрожало самому существованию империи.С рассветом Сергей Дмитриевич бросился в постель, но даже приятная прохлада накрахмаленных тончайшего голландского полотна простынь не умерила его волнения.«Что будет, если Вильгельм и Николай сумеют договориться? — с ужасом думал министр. — Россия потеряет союзников, а он — могущественных друзей!.. Тогда ему не удержаться в министерском кресле, да и вообще на поверхности…»Много тяжелых дум передумал за эту ночь Сазонов. Он так и не сомкнул глаз. Только утро принесло ему уверенность, что все задуманное осуществится: чиновник доложил сообщения телеграфных агентов о том, что австрийцы начали бомбардировку Белграда.Спокойствие сразу же возвратилось к министру. После ванны, бритья и легкого завтрака он почувствовал себя значительно лучше. Раздался звонок. Это был Янушкевич. Он просил министра прийти к нему.Своей обычной походкой вприпрыжку, только еще более торопливо, Сазонов, как и накануне, пересек Дворцовую площадь. Перед Зимним дворцом собирались в небольшие группки манифестанты, выкрикивая лозунги «Да здравствует Сербия!», «Да здравствует Франция!». Некоторые господа распаляли себя пением «Боже, царя храни!». Они почему-то думали, что царь сейчас в Зимнем дворце и готовится к войне, надеялись на его появление в окнах или на балконе.Сазонов не вошел, а вбежал в кабинет Янушкевича. Там уже находился, словно и не выходил, военный министр. Лысина Сухомлинова пылала от возбуждения. Оба генерала уже пытались с утра пораньше связаться с государем и уговорить его на всеобщую мобилизацию. Но рассерженный Николай не желал ничего слышать.— Черт бы побрал эти новомодные телефоны, — сердито бубнил Янушкевич. — Не будь этой дурацкой шкатулки, я бы получил бумагу от его величества с курьером на час позже, и тогда Добророльский уже успел бы передать указ о мобилизации во все концы России. А теперь, если наша мобилизация будет отложена больше чем на сутки, немцы нас расколотят прежде, чем мы успеем вынуть шашки из ножен…— Государю доподлинно известно, что в Германии объявлено состояние военной опасности, а он не разрешает нам обнародовать указ об общей мобилизации. Император Вильгельм якобы утверждает, что он старается всеми силами способствовать соглашению между Австрией и Россией, — расстроенно добавил к словам начальника Генштаба Сухомлинов. — Хоть бы вы, дорогой Сергей Дмитриевич, поговорили с его величеством по телефону. Может быть, он вас послушает!Сазонов в душе ликовал, видя, что два столь разных генерала, один, Сухомлинов, любимец царя, и второй, его антагонист, любимец великого князя Николая Николаевича, — теперь единодушны в столь важном решении.— Что я должен сделать, ваше высокопревосходительство? — задал он вопрос Янушкевичу, ответ на который давно знал.— Убедите его величество в необходимости немедленной общей мобилизации… Сообщите ему, что в Германии уже призван ландштурм и созданы баншутц-команды Охрана железных дорог и других путей сообщения в военное время.

… — скороговоркой от возбуждения выпаливает начальник российского Генерального штаба. — Скажите государю, что, по донесениям нашей разведки, немцы уже давно скрытно ведут мобилизацию и буквально через неделю после объявления войны могут вторгнуться в пределы Российской империи… Мы же будем беззащитны, поскольку наша мобилизация рассчитана на то, что лишь через 26 дней мы соберем силы, притом без корпусов с юго-восточных и восточных окраин империи, а полностью отмобилизуемся и подтянем войска к любой точке фронта лишь на 41-й день…Сазонов чуть прикрыл глаза, чтобы умерить их нервный блеск. В обычное время он ни за что бы не поддался просьбам в чем-то убеждать царя. Ведь это сопряжено с серьезной опасностью утратить самому доверие его величества. Но теперь, когда назревают великие события, которые он и его старый друг Извольский так долго готовили, никак нельзя оставлять дело на волю случая. Если Вильгельм сможет убедить царя в своем миролюбии, то Николай Александрович еще откажется ввязываться в эту войну. Ведь сумел же царь не попасть в расставленные ловушки во время недавних Балканских войн. А уж как французы старались втравить Россию в драку на Балканах. Ан нет! Проявил-таки характер Николай Романов, не поддался!..И вот теперь два старых генерала, сидевших против него, призывают уговорить царя начинать мобилизацию. А ведь оба не какие-нибудь молодые генштабисты, которые после Берлинского конгресса возненавидели Бисмарка за то, что он предал интересы России всегдашним ее врагам — австрийцам и англичанам. Наоборот, Сухомлинов из тех, кто считает своим другом кайзера Вильгельма и весьма гордится германским орденом Черного Орла, пожалованным ему в Берлине. Янушкевич, клеврет великого князя Николая Николаевича, — тот, пожалуй, ненавидит немцев от души…Сазонов решил немного подразнить военных. Подняв бровь, он выразил сомнение:— Вдруг мне удастся уговорить государя на час, а он снова передумает и отменит общую мобилизацию? Ведь я могу пустить в ход только дипломатические аргументы, дипломатия же — вещь переменчивая: сегодня так, завтра совсем иначе…— Вы уговорите его величество хоть на десять минут и передайте мне его повеление о мобилизации по телефону, — быстро нашелся Янушкевич. — А затем я сломаю телефонный аппарат, уеду на острова дышать воздухом, пока указ не передадут по телеграфу…— Ну, господа, с богом! — поднялся министр иностранных дел и подошел к телефону. Офицер, сидевший вместо барышни на коммутаторе Генерального штаба, быстро соединил его с телефоном петергофской «Александрии». Царь долго не подходил к аппарату, затем Сазонов услышал далекий знакомый, с хрипотцой и несколько растерянный голос монарха, не привыкшего говорить по телефону.Министр доложил, что он говорит из кабинета начальника Генерального штаба. Царь прервал его вопросом: «Что же вам угодно, Сергей Дмитриевич?»— Убедительнейше прошу вас, ваше величество, принять меня с чрезвычайным докладом еще до обеда! — поклонился телефону министр.Николай Романов долго не отвечал. Сазонову стало казаться, что царь вообще бросил трубку, но отбоя почему-то не было. Наконец самодержец неуверенно сказал: «Я приму вас в три часа».Сухомлинов и Янушкевич вздохнули облегченно, а военный министр даже перекрестился.Сазонов посмотрел на часы и поспешил домой переменить рубашку. Утренняя была совсем мокрая от жары и волнения. Через час он был уже на Балтийском вокзале и занял место в придворном вагоне. В Петергоф министр прибыл к назначенному часу. 25. Петергоф, июль 1914 года Скороход императорского двора провел Сазонова к царскому кабинету маленького загородного дворца «Александрия» и удалился, оставив на попечение дежурного офицера охраны. Царь принял министра сейчас же, как только ему доложили.Широкие окна кабинета, расположенного на первом этаже, были растворены по случаю жаркого дня. Из них открывался, насколько хватает глаз, вид на Финский залив. Несколько гравюр с военными сюжетами на стенах, два письменных стола, один из которых завален бумагами, а другой — всякого рода безделушками, кожаный глубокий диван и шесть таких же кресел составляли обстановку рабочей комнаты царя. Сазонов и раньше бывал в этом кабинете с докладами, но только сегодня он обратил внимание на простоту комнаты. Хозяин ее тоже выглядел отнюдь не самодержцем всея Руси, а мужиком, одетым в малиновую шелковую рубаху и серые суконные брюки, заправленные в сапоги.Большие мешки под глазами выдавали усталость и нездоровье царя, лицо его было озабоченно.— Здравствуйте, Сергей Дмитриевич! — вежливо поздоровался Николай, отвечая на приветствие министра, и спросил: — Не будете ли вы возражать, если на нашей беседе поприсутствует генерал Татищев? Вы знаете, он состоит в свите Вильгельма как мой представитель, и ему полезно послушать, о чем мы с вами поговорим… Он завтра утром едет в Берлин…— Ничего не имею против, ваше величество, — наклонил голову Сазонов. — Буду даже рад, поскольку давно имею честь знать его превосходительство! Осмелюсь только высказать сомнение, что его превосходительству удастся успеть ко двору Вильгельма до начала войны…— Вы думаете, что уже поздно? — спросил Николай, бледнея.Министр ответил утвердительно.— Все же… — Царь позвонил, и вошел Татищев. Блестящий гвардеец был благоуханен и беззаботен, словно вся наэлектризованная атмосфера последних дней его нисколько не касалась. Он только переводил глаза с государя на министра и обратно, не понимая их волнения. Постепенно его лицо прояснилось — генерал уразумел, что речь идет о непосредственной военной опасности. Видимо, в Берлине, при дворе кайзера, где он исправно нес службу на балах, раутах и попойках с прусскими офицерами, его старательно оберегали от всех серьезных разговоров и тем более военных планов.Сазонов, волнуясь и даже слегка заикаясь, изложил государю все, что он слышал в кабинете начальника Генерального штаба, прибавив к этому новые сведения, полученные министерством иностранных дел за те два дня, что он не был у царя с докладом.Постепенно голос Сазонова обрел силу, он с жаром доказывал царю, что положение настолько изменилось к худшему, что уже не осталось никакой надежды на сохранение мира. Все примирительные предложения России были отвергнуты, хотя они далеко выходили за пределы уступчивости, которую можно ожидать от великой державы. Министр иностранных дел вкратце изложил мнение Сухомлинова и Янушкевича об опасности отсрочки общей мобилизации.Царь согласно кивал, слушая рассуждения Сазонова. Вместе с ним кивал и Татищев. Вдруг Николай словно спохватился.— А как вы смотрите на это? — задал он вопрос, передавая министру телеграмму, полученную утром от Вильгельма и еще неизвестную Сазонову. На листе стояло:«Если Россия мобилизуется против Австро-Венгрии, миссия посредника, которую я принял по твоей настоятельной просьбе, будет чрезвычайно затруднена, если не совсем невозможна. Вся тяжесть решения ложится на твои плечи, которые должны будут нести ответственность за войну или за мир. Вилли».Подняв глаза на Николая, Сазонов удивился. Лицо царя, всегда такое спокойное и даже безразличное, сейчас выражало гнев. Видимо, Николай был крайне задет тоном своего родственника и содержанием его послания.— Военные рассказали мне, — прокомментировал телеграмму Сазонов, — что германский генеральный штаб и его начальник фон Мольтке настояли перед императором Вильгельмом немедленно запустить машину мобилизации на полный ход, иначе они слагают с себя полномочия… Эти совершенно точные сведения передал нам один наш офицер, Соколов, находящийся сейчас в Германии…Николай тягостно молчал, а потом сказал тоном обиженного ребенка:— Вилли требует от меня невозможного. Он забыл или не хочет признать, что австрийская мобилизация была начата раньше русской, и теперь желает прекращения нашей, не упоминая ни словом австрийскую. Вы знаете, что я уже раз задержал указ о мобилизации и согласился лишь на частичную. Если бы я теперь выразил согласие на требования Германии, мы стояли бы безоружными против мобилизованной Австро-Венгрии. Это безумие!Вслед за царем словно прозрел и генерал Татищев.— Ваше величество, а ведь Вильгельм хочет оттянуть наши мобилизационные мероприятия, а сам, наверное, мобилизует армию…Сазонов в душе торжествовал. Он понял, что царь вполне созрел для решения, нужного военным и ему. Сазонов понял также, что всему существу Николая Второго была противна сама мысль о войне с Германской империей, с Вильгельмом, да еще в союзе с республиканской Францией. Но сила обстоятельств была выше царя. И как ни жаль ему было рвать тесные узы дружбы, связывавшие его с Вильгельмом, как ни оттягивал он этот момент, приходилось принимать решение.Царь молчал. Он только чертил что-то на бюваре вечным золотым пером. Крупные капли пота покрывали его лоб.Сазонов вновь заговорил о том, что телеграмма Вильгельма лжива, что германский посол граф Пурталес только вчера был у министра, и стало понятно, что война неизбежна, что в Берлине требуют капитуляции России перед центральными державами, которой империя никогда не простила бы государю… Царь молчал, и мучительный процесс размышления отражался на его лице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68