— Я здесь, — прошептал он мне на ухо. — И это не сон, который рассеивается с пробуждением. — Словно в подтверждение своих слов, он прильнул к моим губам — о блаженство! — Лучше уж тебе поверить в это и привыкнуть к моему присутствию, ибо я люблю тебя, гордая моя Ланен Кайлар, и, покуда длится моя жизнь, не покину тебя.
— И не вздумай покинуть, не то я тебя из-под земли достану и вытрясу из тебя всю подноготную, — прорычала я.
По-моему, гнев мой вышел не слишком убедительным...
После того как он доказал мне, насколько все у него настоящее, мы вновь расслабленно блаженствовали друг у друга в объятиях, и я негромко проговорила:
— Знаешь, Вариен, я тут подумала: ты когда-нибудь просыпался утром от странного чувства, будто с твоим хвостом что-то не так, будто он пропал? — я ухмыльнулась. — Или оттого, что ты лежишь на спине? Готова поспорить, кантри так не спят.
Он улыбнулся в ответ.
— Почему же, спим. По крайней мере, наши детеныши так спят иногда, когда крылья у них еще не слишком развиты. Правда, в таком положении быстро начинаешь испытывать неудобство, — он усмехнулся. — Повзрослев, я лишь иногда переворачивался на спину, когда она у меня ужасно чесалась, а поблизости не было никого, кто мог бы помочь прогнать зуд. И я так завидовал тому, какие у людей длинные руки! А почему ты спросила об этом, дорогая?
Я глубоко вздохнула:
— Я просто подумала: не жалеешь ли ты, что так изменился?
На миг он умолк, призадумавшись. Это мне всегда в нем нравилось: он никогда не давал поспешного ответа, но продумывал каждое свое слово.
— Не буду лгать тебе, любовь моя. Бывают времена, когда я скучаю по своей прошлой жизни, — ответил он искренне. — Мы существа огня, и чувства наши глубоки и сильны, мы не привычны к внезапным переменам. Но хотя мне и бывает горько оттого, что я утратил крылья и лишился радости полета, хотя мне и недостает былой силы, что могла бы защитить нас обоих, я ни разу не пожалел о том, что Ветры ниспослали мне такое перерождение. Не знаю, каково предназначение у всего этого, помимо любви к тебе и стремления помочь Потерянным, однако нахожу немалое удовольствие в том, что я человек. — Он нежно убрал с моего лица непослушный локон, выбившийся из моей шевелюры. — Ланен, кадреши, любовь у кантриов — вещь серьезная. Я буду любить тебя всю свою жизнь, каким бы обликом я ни обладал. Почему же я должен сожалеть о том, что сейчас мы можем слиться не только душою, но и телом? Нет, дорогая, я не жалею о том, что стал человеком. — Придвинувшись, он вновь поцеловал меня и улыбнулся. — Какие ветры веют нынче, заставляя тебя так сильно трепетать этим солнечным утром?
Мне нравился его голос: глубокий, чистый, звучный, он словно гулко отдавался в его груди.
Я слегка отстранилась, чтобы видеть его глаза.
— Не знаю. Временами на меня словно что-то находит. Я никогда не строила никаких особых замыслов — я лишь начинала жить, когда отправилась к Драконьему острову. Не слишком хорошо представляю, чем еще я буду заниматься в жизни помимо скитаний по свету, знакомств с новыми местами и людьми, поисков новых взглядов на мир. — Я рассмеялась. — Мне казалось, что этого вполне достаточно. Если честно, ты и твои родичи — вы многому меня научили. Однако прежде я всю жизнь мечтала лишь о том, чтобы изъездить весь Колмар. Теперь же...
— А что теперь?
Я вздохнула.
— Теперь, благодаря Шикрару, на нас возложен долг. Я знаю: мы сделаем все возможное, чтобы помочь вернуть Потерянных. Долг этот — честь для нас, только вот... я боюсь... — Сев на кровати, я отвернулась. — К тому же Релла сказала, что мне нужно разыскать свою мать. Я понимаю, что рано или поздно все равно придется это сделать. И не знаю, что сейчас более важно, как мне следует поступить в первую очередь. Тем более я теперь не одна — нам обоим придется решить, что нам делать и в какой последовательности. Иногда я твержу себе, что подобное мне не по силам. Помилуй, Вариен, я ведь выросла в этом небольшом поместье, здесь на сотню лиг вокруг полная глухомань! — Голос мой усиливался вместе с огорчением, хотя я не могла понять, отчего вдруг на меня нахлынули сомнения в собственных силах. — Я не какая-нибудь мудрая и храбрая воительница из сказаний бардов, я из плоти и крови, и мне гораздо чаще свойственно ошибаться, чем верно судить о вещах. Я знаю кое-что о лошадях и садоводстве, достаточно знакома с земледелием, чтобы не умереть с голоду, но этим почти все и ограничивается. Я не великая и доблестная героиня баллад, я... я всего лишь незаконнорожденное дитя безумца, брошенное матерью во младенчестве!
— Это и беспокоит тебя, любовь моя? — нежно спросил Вариен, усевшись рядом и заключив меня в свои объятия. Я прижалась к нему поплотнее; меня переполняло жуткое, давящее чувство отчаяния и гнева, вызванное тем, что от меня ожидают слишком многого, и я вдруг разрыдалась. Хорошо, что Вариен не пытался меня утешить, отвлечь меня от слез своими речами — просто обнял покрепче и держал так до тех пор, пока буря у меня в душе не улеглась. Излив все свои слезы, я оставалась неподвижной в его объятиях, прижавшись грудью к его груди и чувствуя, как его сердце бьется рядом с моим, сильно и равномерно.
Лишь теперь он заговорил; голос его был приподнят:
— Ланен, госпожа моего сердца, я никогда не перестану удивляться, сколь много непознанных глубин таит твоя душа. Ты так юна, ты даже не достигла еще того, возраста, в котором мы, кантри, начинаем учиться летать, но с каждым днем я открываю в тебе что-то новое:
Он слегка отстранился, чтобы увидеть мои глаза. Это было довольно смело с его стороны. Как-то раз, вволю нарыдавшись, я узрела свое отражение в зеркале... Видала я на своем веку женщин, которые только хорошеют, когда плачут, однако мои глаза выглядят в таких случаях жутко покрасневшими и опухшими, и из носа у меня течет... Но он все рано поцеловал меня, спасибо ему за это.
— Моя дорогая, если бы ты верила в то, что мы когда-нибудь оправдаем все надежды, которые возлагает на нас Шикрар, я бы, конечно, порадовался твоему воодушевлению, однако попытался бы найти способ дать тебе понять, что это маловероятно. В лучшем случае, милая, я могу допустить, что нам предстоят долгие годы поисков и исследований, которые в итоге могут ни к чему не привести, несмотря на все наши усилия. Иногда с подобными вещами следует примириться заранее, до отъезда, если уж сразу известно, что все это невозможно. Лишь в этом случае мы будем знать, что хуже наших ожиданий уже ничего не будет.
— Хотела бы я знать, отчего мне так гадко из-за этого, — пробормотала я.
Он провел ладонью по моим волосам.
— Не знаю, милая, однако и мне начинает передаваться твое чувство. Мне ведомо, как глубоко трогает тебя история Потерянных. Но разве слова Шикрара возложили на тебя какую-то ответственность за них?
Последние слезы скатились по моим щекам, и я кивнула.
— Да, именно так. Я чувствую, что на мне лежит ответственность за их будущее, — проговорила я. — Но что, если я не смогу ничего сделать? Что, если мы ничего не изменим, несмотря на все то, что уже произошло с нами? А ведь мы столького натерпелись...
— Кадреши, — произнес он нежно, — мы, кантри, давно убедились, что это невозможно: бессчетные, как листва, годы протекали мимо, а мы ни на шаг не приблизились к решению. И тем не менее каждый год, невзирая ни на что, мы вновь и вновь пытаемся воззвать к своим дальним родичам. Если дело это и впрямь безнадежное, терять нам все равно нечего, — голос его сделался тихим, приглушенным, и слова едва достигали моих ушей, однако даже малейший шепот не мог бы ускользнуть от меня. — Этот мир не держится на твоих плечах, милая моя Ланен, равно как и судьба Потерянных не находится в твоих руках. Если мы и должны попытаться помочь им, то лишь ради наших собратьев, а не из-за славы или потому, что Шикрар, как тебе кажется, считает тебя какой-то героиней из волшебной сказки. — Вариен улыбнулся, согревая мне сердце. — Он вовсе так не считает и наверняка огорчился бы, узнав, что ты восприняла его слова подобным образом. Я хорошо его знаю и уверен: как и я, он надеется, что твой свежий разум привнесет некое просветление — ты ведь смотришь на все совершенно под другим углом, с точки зрения гедри, а не кантри, — быть может, у тебя в голове возникнет некая мысль, которая никогда не приходила и не придет на ум нам. Вот и все, дорогая. Он не ждет, что мы ради него начнем творить чудеса. Но в то же время он никогда не перестает надеяться на чудо.
Он устремил на меня долгий взгляд изумрудно-зеленых глаз, чарующих и успокаивающих своей невероятной глубиной, которая словно поглощала меня.
— Когда ты знаешь, что тот или иной твой замысел невозможен, и понимаешь, что ты, вероятнее всего, не в силах ничего изменить, ты внезапно начинаешь думать об этом по-иному, не так, как в тех случаях, когда у тебя еще есть хоть малая надежда. Если что-либо представляется тебе безнадежным делом, то это даже становится похоже на игру, на тайну, на вызов — отыскать иной путь, в обход невозможного. — Он улыбнулся. — Ты сама только что оплакала свою — нашу — неспособность помочь Потерянным. Кантри пытаются сделать это на протяжении вот уже пяти тысяч лет и до сих пор ничего не добились. Поэтому-то нам нечего терять, ибо мы не можем сделать хуже или меньше, чем уже сделано. — Мне показалось, что в глазах у него полыхнуло пламя. — Единственное, что непростительно, — это даже не пытаться ничего сделать.
— Тогда, во имя Ветров и Владычицы, давай отправимся в путь! — воскликнула я, вмиг загоревшись желанием вскочить и действовать.
Он усмехнулся:
— Прямо вот так? Я восхищен твоим духом, любовь моя, но боюсь, даже ты согласишься, что зимний воздух слишком холоден для твоей голой кожи.
Тут он пробежался рукой по ближайшему участку моего тела, и я пожалела, что объяснила ему, что такое щекотка. Несмотря на все мое воодушевление, я не могла сделать ничего другого, кроме как залиться смехом.
Лицо у него светилось радостью, точно утреннее солнце, когда он привлек меня к себе и обнял.
— Мы отправимся, и очень скоро. А пока, кадреши, давай-ка проверим, на что сейчас способна наша любовь.
Я вновь рассмеялась, теперь уже от восторга. Мне все еще казалось странным и непривычным чувствовать себя столь желанной.
— Вариен Кантриакор, клянусь: ты уже начинаешь к этому пристращаться! А я-то думала, кантри сочетаются лишь несколько раз в жизни!
Он прервал ненадолго свои поцелуи, которыми покрывал все мое тело, — с тем лишь, чтобы сказать:
— Вот тебе еще одно преимущество человеческого облика!
...Все-таки мы умудрились со всем управиться и одеться прежде, чем Джеми послал за нами. Удивительно даже: чего только не сделаешь, если как следует постараться!..
Утро выдалось хмурым, серым и холодным: стояла такая промозглая стынь, что кости продрогли. Я-то предполагала, что буду лишь смотреть, как Джеми станет учить Вариена, и поэтому нацепила на себя едва ли не все теплые одежды, которые у меня имелись: под несколькими юбками скрывались гетры, а поверх плотной шерстяной сорочки я надела толстую льняную рубаху, потом суконник с длинными рукавами и в довершение всего — плащ из овчины, с капюшоном. Теперь я казалась себе чуть ли не в половину больше своих обычных размеров, но зато мне было тепло. Вариен тоже надел суконник и гетры, но от плаща отказался.
— Я и так не замерзну, смею полагать, да и хозяин Джемет наверняка заставит меня все это сбросить, — сказал он.
— Это уж точно, — ответила я. — Только, ради всего святого, не называй его нынче утром «хозяином Джеметом». Джеми терпеть не может этого имени, а ты ведь не хочешь, чтобы твой боевой наставник пришел в ярость?
Заметив, как Вариен открыл рот, я поняла, что он собирается уточнить насчет последнего.
— Уж мне-то поверь, — опередила я его. — Идем, Джеми ждет во дворе.
Джеми испытывал воздвигнутый им же стояк — высокое толстое бревно, установленное стоймя посреди двора. Зрелище было восхитительным и сразу же пробудило у меня множество воспоминаний. Правда, на сей раз свету было куда больше, чем прежде.
Тем немногим, что я знала об искусстве боя, я обязана была Джеми: он обучал меня на протяжении нескольких лет, однако, поскольку Хадрон, мой отчим, был против того, чтобы его приемная дочь овладевала подобными знаниями, мы были вынуждены заниматься в амбаре, где хранился корм, да к тому же еще и по ночам. Тем не менее я до сих пор помнила все движения и приемы, которым меня обучал Джеми, и сейчас, следя за ним, чувствовала, как мышцы мои начинают непроизвольно сокращаться вслед за его выпадами: у Джеми всегда выходило так, словно он танцует... На себя понизу, от себя вверх, затем на себя поверху, от себя вниз, потом прямой рубящий — и так далее, снова и снова, пока мышцы не начинают действовать сами собой, без напоминания, — после чего сменить очередность движений и упражняться, упражняться, развивая силу и выдержку; потом отрабатывать защиту, над чем я всегда билась подолгу; затем несколько пробных поединков с Джеми, то есть с разумной мишенью, когда заученная очередность выпадов рассыпается в прах и остается полагаться лишь на ловкость и быстроту, а в случае плохой защиты получаешь удар плашмя и слышишь: «Это не игра, девочка, ты сражаешься за свою жизнь!»
Я вздохнула, наблюдая, как он закончил ряд выпадов и выпрямился. Он был прав, мне недостает скорости. Если я буду внимательна, я, возможно, сумею выйти живой из короткой стычки, но в долгой битве со сколько-нибудь приличным бойцом я бы проиграла. Хуже всего было то, что, когда противник начинает одерживать верх, меня так и подмывает отшвырнуть меч и пустить в ход кулаки, что само по себе страшно глупо: таким способом можно лишь ускорить свой конец. Раньше я подумывала, что Джеми, должно быть, страшно во мне разочарован, однако его искренние слова, сказанные вчера вечером, глубоко проникли мне в душу, успокоив меня, и теперь недостаток мастерства нисколько меня не огорчал, не то что прежде.
К своему удивлению я услышала, как Джеми подозвал меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70