Льющийся звездный свет сверкал, точно ртуть.
Темные волосы лебединой девы струились у нее за спиной, пронизывая прозрачные крылья. Иссиня-черные локоны ганконера спадали на полированные пластины оплечий и латного воротника. Два духа являли собой поразительно красивую пару, их колдовская красота одуряла, сводила с ума, как полузабытый сон или давно лелеемая, но неосуществимая мечта.
Кейтри поняла, что стала свидетельницей колдовства, какое смертным доводится видеть крайне редко. Напев волынок сделался громче, он долетал откуда-то снизу — должно быть, из какой-то пещеры, подземной дороги, по которой шел волшебный музыкант, а быть может, давно захваченный в рабство несчастный смертный. Этот одинокий музыкант приближался и наконец остановился прямо под тем местом, где сидели Кейтри с Вивианой. Земля всколыхнулась. Музыка изменилась, завела новую мелодию, быструю и ритмичную. Кейтри слышала, что Томас Рифмач как-то исполнял эту веселую мелодию при дворе. Говорили, будто бы в древности ей научили Королевского Арфиста сами Светлые. Под эту мелодию волшебная чета на поляне начала дивный и грациозный танец.
— Ручаюсь, она пытается отманить его прочь, — хрипло прошептал уриск.
Однако туман поднимался все выше. Он собирался с земли, сочился из-за деревьев, вздымаясь над кронами, застилая звезды.
В танце лебединая дева и ганконер сошлись наконец вместе, но не прикоснулись друг к другу. Ноги их словно бы плыли над поляной. И хотя Кейтри по-прежнему затыкала уши, но мотив все равно доносился до нее, пульсировал в ней, точно она сама превратилась в струну. Он наполнял девочку ликованием и экстазом, подобных которым она в жизни не ведала. А потом сквозь пальцы в ушах, заглушая звуки музыки, донесся иной звук. Низкий, протяжный, унылый, зловещий, жуткий — почему-то Кейтри знала, что инструмент, исторгавший этот ужасный рев, был черным — охотничий рог, созданный из пустоты.
И нестройный хор собак.
Кейтри рывком подняла Вивиану на ноги. Девочка отчаянно визжала, оглушенная сладострастными каденциями волшебной музыки и какофонией, в которой стук, копыт сплетался с лаем, щелканьем хлыста, хриплыми азартными возгласами и ревом голосов.
— Вставай! Вставай! — кричала Кейтри.
Вивиана висела у нее в руках безжизненной куклой из сырого теста. Маленький уриск попытался подпереть фрейлину с другой стороны, но упал, прокричав что-то, чего девочка не разобрала. Затрещали сучья. Туман лохмотьями вился вокруг, разорванный то ли неистовыми взмахами лебединых крыл, то ли порывом ветра, что спустился с небес вместе с крылатыми лошадьми, на спинах которых сидели ужасные всадники.
Вивиану выхватили из рук Кейтри. Взметнулись желтые локоны, фрейлину бросили поперек седла. Кейтри растерянно замерла. Над головой у нее нависла ухмыляющаяся лошадиная морда, сверкнули острые зубы. Ноздри чудовищного скакуна напоминали два рваных кратера, и девочка решила бы, что в жизни не видела ничего столь пугающего, когда бы из-за лошадиной шеи не высовывалось еще более жуткого призрака.
Призрак наклонился. Последнее, что видела Кейтри, обернувшись на стремительно уносящиеся к низу сады, когда Дикая Охота снова взмыла в воздух — это крохотный конь, на полном скаку остановившийся посреди поляны, и всадник у него на спине.
Всадником была Тахгил.
Деревья, такие черные на фоне ночи, грозно вздымали вверх ветви. Последние клочья колдовского тумана скользили в листве и таяли, растворяясь среди звезд. Шум и крики затихали вдали. Уносясь к юго-востоку. Над головой, ухая, точно ненастроенная дудка, пролетела сова. Девушка сидела посреди Циннарина верхом на коне. Ветерки играли краями ее рваной одежды, прядями волос — но саму ее сковывало мертвенное оцепенение.
Взор ее устремился на восток, где должно было взойти солнце. Но никакого солнца еще не было видно и в помине.
Конь под ней вдруг прянул в сторону. Из-за надломанного ствола, на котором янтарными бусинками выступали капельки смолы, вынырнула рогатая кудлатая голова.
— Тише, Тигнакомайре, тише. Это всего лишь я! — укоризненно сказал уриск.
Узы оцепенения, что сковывали Тахгил, спали. Она хотела было спешиться, но не смогла.
— Пусти меня, Тигнакомайре, — сердито заявила она, в минуту необходимости мгновенно припомнив сложное имя. — Забыл, что я для тебя сделала?
Руки ее, освободившись от чар, скользнули по глянцевитой шкуре. Девушка наклонилась, перекинула ногу через круп и сползла на землю.
— Как ты смел приклеить меня к спине!
Водяной конь кротко понурил голову.
— Наездница из тебя никудышняя. Пришлось приклеивать, не то свалилась бы.
— Дикая Охота забрала тех двух девчат, — уныло проговорил Тулли. — Ганконер выдал нас. Мы ничего не могли — поделать.
— Знаю, — мрачно сказала Тахгил, — вы им не ровня. А где ганкокер сейчас?
— Ушел. Лебедица увела его.
— Все, как яи боялась — они приняли Виа за меня.
Опустившись на траву, девушка долго сидела, закрыв лицо руками, и молчала. Наконец она подняла голову.
— Хотя мои подруги сами решили идти со мной, но пострадали исключительно из-за меня. Из дружбы ко мне пришли они сюда. И вот — у меня больше нет ни верных спутниц, ни волшебного кольца, ни красного флакона силы, ни еды, ни огнива, чтобы разжечь костер, ни оружия или щита — но со мной ты, Тулли, и ты, Тигнакомайре, и, верю, лебединая дева тоже останется моей союзницей. В этот ужасный час я вынуждена прервать путешествие в Аркдур и повернуть на юго-восток, вслед за Охотой. Если подруги мои живы, я освобожу их. Если нет — я должна узнать об их судьбе, а не то не буду достойна ни доброго слова, ни дружбы других людей.
— Безумная затея, госпожа Меллин! — возразил уриск. — Неужто тебе не ведомо, что лежит на юго-восток отсюда? После садов Циннарина на много миль — нет, лиг! — раскинулись земли, куда не ступала нога человека. Потом лабиринты Фираенхолта или Хайторна — зови, как хочешь, — а потом голые Пустоши до самого Нэниан Лэмбриджа. Мало кому из смертных хватало глупости даже пытаться пройти по этой дамбе — Дорожка всегда пользовалась дурной славой. А ведь Лэйдбридж ведет в Намарру.
— Если моих подруг увезли в Намарру, значит, и я пойду в Намарру.
— Но мы не знаем точно…
Над вершинами деревьев пронеслась крылатая тень. Лебедь неуклюже спустилась сквозь ветви, а через миг вышла из тени целомудренной девой, стыдливо оправляющей складки плаща.
— Какие вести об Охоте? — властно спросила Тахгил.
— Крылатые кони и конники поспешили прочь, прихватив прекрасных подружек. Лебедь видела в числе прочих Хуона. Ласточка говорит, он летит вдаль, за военные поля и водные просторы.
— В Намарру?
— Именно.
Выбор был сделан. Тропа Тахгил в очередной раз изменила направление.
О Воротах в Фаэрию на время пришлось забыть.
Между поляной, на которой Тахгил приняла решение, и окраинами Фирзенхолта по прямой лежало около четырехсот сорока миль.
По ночам водяной конь скакал все дальше и дальше на юго-восток, перепрыгивая валуны и упавшие деревья, огибая потоки текущей воды, переплывая стоячие пруды и озера, спокойные, точно осколки безбрежного неба. Быстрый и выносливый, он многократно превосходил силой обычных лошадей, Неопытная всадница не один раз свалилась бы у него со спины, когда бы он не пускал в ход свое прикрепляющее колдовство. И столь же быстр и неутомим оказался козлоногий дух, что бежал бок о бок с конем всякий раз, как распахивались двери ночи. А в вышине над ними парила, неспешно взмахивая крылами, длинношеяя птица. С их скоростью не мог бы сравниться ни один лорральный зверь.
Странные сокол, пес и конь.
Странная охотница, сама служившая добычей.
5
ФИРЗЕНХОЛТ И ТО, ЧТО ЗА НИМ
Лавровый лабиринт
В объятьях неба, на спине ветров
Она парит, свободна и прекрасна.
И сотни безрассудных смельчаков
Ее поймать пытались — но напрасно.
Да как обычным смертным удержать
Ту, что прекрасна вечной красотою.
Ту, что цветку волшебному под стать.
Ту, что сравним мы с первою звездою?
Она скользит по глади сонных вод.
Легко и дивно каждое движенье,
И вместе с ней по озеру плывет
Ее красы бессмертной отраженье.
Лишь в ней одной могли соединиться
Два совершенства: девушка и птица!
«Сонет к лебединой деве»

Верхом на водяном коне — какой смертный доселе столько удерживался на подобном сиденье? Со спины скакуна, созданного из холодных течений и быстрых струй, трюков и уловок, обтянутых шкурой цвета блестящих морей полуночи. Все кругом выглядело совершенно иным. Тахгил-Ашалинде Казалось, будто они мчатся через другой мир — мир теней и искрящегося сияния, раздуваемого мехами шанговых ветров.
И если во время этой бешеной скачки девушка вообще способна была что-либо обдумывать, если смутные мысли и чувства, проносившиеся у нее в голове, могли сложиться в более или менее связную последовательность, она гадала — возможно ли, что Торн, несмотря на все грозящие ему страшные опасности, еще жив. Если да — то искать его следовало скорее всего именно в Намарре. И едва глупая, совершенно безосновательная надежда разгорелась в неразумном сердечке Тахгил, девушка с новым жаром устремилась в этот дикий новый поход.
Они странствовали по тайным тропам, ибо Дикая Охота вновь вылетала каждую ночь, оглашая пронзительными воплями ночной горизонт. Извилистым, укромным путем они преодолели уже более пятисот миль — пятисот миль по диким и глухим землям. Пять раз огромное око восходящего солнца, видело, что странная четверка — смертная девушка и три колдовских существа — снова преодолела более ста миль, а ведь летние ночи так коротки. На двенадцатый день грианмиса путники достигли Фирзенхолта. Но там-то, на границах этого края, у первых подстриженных кустов они вынуждены были остановиться.
Перед ними на много миль тянулись переплетения густых и высоких зеленых изгородей из самшита, можжевельника, туи, кипариса и благоуханного лавра. Взгляд чужестранца в первый момент просто потрясали правильные формы кустов, обычно несвойственные дикой природе. На самом деле ветки объедали существа, населявшие Фирзенхолт-Хэйторн, — эти мелкие зверьки, челюсти которых до крайности напоминали садовые ножницы, предпочитали нежные молодые побеги, а поскольку ели они на ходу, а передвигались либо по прямой, либо описывая правильные кривые, то там, где они прошлись, оставались обровненные кусты — преимущественно в виде геометрических фигур и линий: кубов, пирамид, спиралей, клиньев, зубчиков. Порой эти фигуры и линии складывались в сложные последовательности, порой образовывали крепостные стены с бойницами и зубцами, но чаще всего — просто-напросто глухие и ровные заборы аккуратной зелени.
На этой северо-восточной окраине Эльдарайна кусты были обрезаны в основном в форме высоких волчков, уходящих корнями в землю. Длинные ряды таких вот забавных гигантских волчков шли себе по прямой, пока не натыкались на какое-нибудь непреодолимое препятствие вроде гранитного выступа или пласта вязкой глины, а там сворачивали и устремлялись в новом направлении. Складывалось впечатление, будто все эти аккуратные посадки — работа рук какого-то ревностного, но чудаковатого садовника, воплотившего в Фирзенхолте свои понятия о симметрии. Длинные аллеи и короткие авеню разветвлялись или оканчивались тупичками, кольцевыми дорожками или внезапной серией поворотов.
Прямо под зелеными стенами меж хиловатых стволов кустарников тянулась система узких туннелей и грязных земляных ходов, где было под силу протиснуться разве что лисице — да и той пришлось бы прижимать уши, чтобы не ободрать их о ветви. Часть местных обитателей передвигалась по этим тропинкам, другие — мелкие пташки, белки и прочие существа — жили вверху и прыгали по верхушкам древесных волчков.
Вот таким был Фирзенхолт.
В сумерках Тахгил сидела около тускло поблескивающего озерца, по берегам которого росли деревья. Тонкие длинные пальцы девушки обхватили шар хлеба Светлых, что лучился мягким пастельно-розовым сиянием под пологом продолговатых ивовых листьев. Смеркалось. Тающее вечернее солнце коснулось края мира и плавно скользнуло вниз. И в ту же секунду ивовые ветви, тонкими струями дождя спадавшие в озерце, вздрогнули, уловив волнение в глубине спящих вод.
И столь же внезапно причина этого волнения появилась над гладью пруда, разбив зеркальную поверхность. На ощеренной конской морде белели мрамором белки закатившихся глаз, уши были прижаты к черепу, а в струящуюся гриву вплетены стебли водяных трав. Верхняя губа зловеще приподнималась, обнажив полоску острых, как могильные камни, зубов.
От неожиданности Тахгил отскочила назад и упала.
— Не терпится прокатиться? — невинно поинтересовался найгель, подтягиваясь на копытах на берег озерца.
— Я бы с радостью, — ответила Тахгил, поднимаясь, — но тут не особо покатаешься.
— Ах да, я и забыл.
Найгель покосился на высокие крепостные стены Фирзенхолта, угольно-черные на фоне последней бледно-магнолиевой дымки заката.
Он прихлопнул хвостом воображаемую муху. Тахгил ждала предложений, как же им двигаться дальше, но предложений не воспоследовало.
— А нельзя как-нибудь в обход?
— С юга стоят непроходимые чащобы. С севера — горные хребты. Ни там, ни там нам не пройти.
— Увы, — тихонько вздохнул уриск, дикое создание, притаившееся меж ивовых стволов.
— Что «увы»? — раздраженно осведомилась девушка.
— Просто увы.
— Полагаю, у тебя нет никаких идей, как бы нам пересечь этот… этот выживший из ума парк?
— Я-то росточком не велик — мог бы и по ходам пробраться, а то и под ветвями ползти. Найгель может плыть по ручьям и речкам. Лебедь — лететь поверху. Но ты?
Уриск покачал кудлатой головой.
Из зеленой тени плакучих ив подала голос лебединая дева. По ее словам, она не видела с воздуха никаких проходов меж зелеными стенами — все аллеи заканчивались тупиками, во всяком случае, в западной части лабиринта. Вот дальше и правда было нечто вроде дороги, хотя и весьма извилистой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68