А что наша цивилизация без санитарии? Так что это указывает еще на три области, в которых мы их обошли. У девочек разовьется комплекс неполноценности – зачем ты только заговорил о канализации? Ты заметил, какое у Джордан было выражение лица? Она была впечатлена.
– Придется мне тебя проучить, чтобы ты больше надо мной не смеялась.
Наверное, я вложила в свою саркастическую улыбку чересчур много магической силы рыжеволосых, потому что Майк бросился меня целовать, и так, что я словно сознание потеряла, потому что следующее, что я помню, – это то, что такси остановилось. Неужели мы целовались всю дорогу до Лувра?
– Фрэнки! Открой глаза. Мне надо расплатиться с шофером.
– Подкупи его, и пусть он уходит, а мы останемся здесь.
– Я бы так и поступил, но он уже остановил счетчик, и полицейский смотрит на машину подозрительно, а вон какая-то парочка ждет, когда такси освободится. Нам придется выйти. Отпусти меня хотя бы на минуточку, дурочка моя милая.
– Не могу. Могла бы – отпустила бы, но не могу. – Я на самом деле не могла. Полжизни я ждала, чтобы почувствовать такое, но даже представить себе не могла, что это будет… нет, словами этого не описать.
– Радость моя, мы в Лувре.
– Почему в Лувре?
– Мы туда идем, ты что, забыла? У нас свидание.
– Правда? – Я напрягла память. Майк Аарон целовал меня несчетное количество раз. Он называл меня красавицей, и милой, и деткой, а теперь еще хочет, чтобы я помнила про свидание?
– Правда. Свидание по-бруклински.
– Наверное, так оно и есть, раз ты так говоришь. – И, тяжело вздохнув, я открыла глаза. Медленно расцепила руки, которыми обнимала Майка за шею, и отпустила его, вернее, почти отпустила, и стала целовать его подбородок и шею, пока он пытался достать бумажник. «У него такая шея – ее можно целовать целый день, и не надоест», – думала я, нехотя от него отодвигаясь. Мне казалось, что, если я перестану его целовать, случится что-то ужасное.
Майк, похоже, испытывал нечто подобное, потому что умудрился одной рукой достать бумажник и расплатиться с шофером, а другой крепко держал меня за талию. От такси до входа в Лувр он вел меня, крепко обняв обеими руками за плечи и целуя в макушку. Идти так довольно трудно, но в Париже на это никто не обращает внимания. На эскалаторе нам пришлось разъединиться, но мы все равно держались за руки, а внизу мы встали у первой же свободной стены и снова стали целоваться, пока не стало окончательно ясно, что надо либо это прекращать, либо разыгрывать феерическую сцену прямо на глазах у всех, пришедших осмотреть крупнейший музей Европы.
– Мы только бросим взгляд, – шепнул мне Майк на ухо, – быстренько все осмотрим, раз уж пришли сюда.
И мы подошли к карте, указывающей расположение всех ста девяносто восьми залов Лувра.
– Можно заглянуть в гробницу Сфинкса, – предложил он. – Там наверняка никого нет. Или посмотреть пирамиду Аакхтихотепа, склеп времен Пятой Династии. Наверняка туда заходит не больше десяти посетителей в год.
– Это совсем не похоже на Лувр. В античном отделе Метрополитена наверняка есть нечто подобное, – заметила я, напрягая то, что осталось от моих мозгов. – Получится, что мы не увидели ничего того, что есть только в Лувре, и что мы ответим, если нас спросят?
– Но только подумай, как уютно это звучит – склеп, гробница. Они будут в нашем полном распоряжении.
– Майк, – сказала я предостерегающе, поняв, что у него на уме.
– Это не запрещено законом, радость моя. Мне просто необходимо тебя поцеловать.
– Мне тоже, но я не могу кататься по полу в общественном месте, – с сожалением сказала я. – Слушай, а может, быстро сбегаем посмотрим на Венеру Милосскую и Нику Самофракийскую? Ведь это самые популярные экспонаты.
– Тогда надо зайти и к Моне Лизе. Шедевр из шедевров.
Можете мне поверить, в Лувре ничего быстро не делается, если только вы не захватили с собой ролики. Эти карты, на которых все кажется близко, страшно обманчивы. Пока мы шли от Венеры Милосской к крылатой Нике, а потом к Моне Лизе, нам пришлось обойти почти весь музей. Взглянув на толпу, которая обступила какую-то картину, и решив, что это наверняка и есть Мона Лиза, мы вышли в длинную галерею с окнами на Сену. Называлась она Большая галерея и вела, если верить указателям, к выходу.
– Теперь я точно знаю, почему никогда не ходил сюда раньше, – сказал Майк. – Это место чересчур велико для меня. Больше часа в музее – и уже невозможно воспринимать то, что видишь. А мы, боюсь, превысили этот лимит.
– Ну почему я не послушалась тебя и не согласилась на гробницу? – простонала я.
– Потому что ты – настоящая леди, тонкая и изысканная, и я тебя за это уважаю.
– Я – леди? И ты меня уважаешь?
– Да, но мне не хотелось бы, чтобы ты слишком долго оставалась такой.
– А когда ты хочешь, чтобы я перестала ею быть?
– Я тебе скажу, вернее, мне даже не придется говорить, ты сама поймешь.
– Прекрати со мной так разговаривать, а то я становлюсь словно не в себе, а мы даже еще не вышли отсюда.
– Не в себе? Голова кружится? Хочешь, я возьму тебя на руки?
– Нет, не в этом дело. Просто рассудок теряю. – Я взяла его руку, поднесла к своим губам и лизнула ему ладонь.
Он подпрыгнул вверх метра на полтора.
– Не делай так!
– Я просто хотела показать, что я имею в виду.
– Это нечестно. Я тоже знаешь что могу устроить, прямо на глазах у всех! Ох, Фрэнки, как ты думаешь, этот зал когда-нибудь кончится?
Мы неслись как сумасшедшие и только успевали читать имена на стенах.
– Джотто, Фра Анжелико, Боттичелли, Беллини, Ван Дейк… Только не смотри, не останавливайся, а то мы отсюда никогда не выберемся. У них что, нет сострадания к ближним? Они что, даже представить себе не могут, что у людей есть другие дела, помимо рассматривания картин? Черт бы побрал этих французов, если они в тебя вцепились, нипочем не отстанут.
– Кранах, Гольбейн, Тьеполо, Гойя… – Я стала задыхаться, потому что мы почти бежали.
– А тебе не кажется, что мы пропустили выход? – спросила я некоторое время спустя и остановилась – вокруг уже никого не было.
Мы в ужасе переглянулись. Не видно было даже служителей, а за нами простирался бесконечный зал, конец которого можно было разглядеть только в телескоп. Перед нами был зал с Эль Греко и другой конец здания, окна которого выходили уже на сады Тюильри и две лестницы, одна, судя по указателям, к скульптурам, другая – к Галерее этюдов.
– Наверное, мы умудрились его проскочить. Или это ловушка, и никакого выхода здесь нет, – мрачно сказал Майк.
– По какой лестнице пойдем?
– Я не верю ни одной. Так можно проблуждать весь день. Когда я был бойскаутом, нас учили возвращаться тем же путем.
Я разрыдалась.
– Детка моя маленькая, не плачь. Я понесу тебя на руках, – сказал он, прижимая меня к себе.
– Нет… нет… у меня все в порядке с ногами, я могу идти… Я просто представила тебя в бойскаутской форме… Ты, наверное, был такой хорошенький… – всхлипывала я.
– Ты просто устала, вот и все.
– Признайся, что ты был хорошенький, – потребовала я сквозь слезы.
– Ну, не знаю, наверное. Если ты перестанешь плакать, я подарю тебе свою детскую фотографию.
– Нам что, действительно придется идти в обратную сторону? – спросила я жалобно.
– Или заночевать здесь. Слушай, у меня идея. Если ты не хочешь, чтобы я нес тебя на руках, тогда просто гляди в пол, а я тебя поведу. Ты устала из-за картин, мелькающих перед глазами.
– Ладно. Я прикрою глаза рукой. Пусть думают, что у меня разболелась голова от переизбытка впечатлений. Кажется, это называется синдром Стендаля.
Майк оказался прав – обратный путь был легче. Я умудрилась все-таки одним глазком взглянуть на волшебного Боттичелли и царственные руины Тьеполо. Грех было не взглянуть, раз уж мы здесь оказались.
– Вот указатель «К выходу»! – воскликнул Майк после того, как мы прошли добрых полмили.
– Ну на него-то мне можно посмотреть?
– Нет, а то у тебя сердце разорвется. Мы могли свернуть направо сразу после Фрагонара и спуститься по лестнице прямо к буфету. Этот чертов указатель повернут в другую сторону, поэтому мы его и пропустили.
– Буфет? – переспросила я в ужасе. – Ты что, собирался пропустить буфет?
– Теперь тебе понятно, почему из меня не вышло командира бойскаутского отряда? – спросил он уныло.
Мы съели по два огромных сандвича с ветчиной и сыром и с божественным французским хлебом, выпили по две чашки кофе с молоком и спустились по лестнице около выхода, которого я уже и не чаяла увидеть.
Мы стояли на улице, дышали живительным воздухом, и тут я вдруг поняла, что почему-то ужасно стесняюсь. Взглянув на Майка, я увидела, что он мучается приблизительно тем же. «Что теперь?» – спрашивали мы себя – ведь уже не было Лувра, из которого надо выбираться.
– Свидание еще не кончилось? – спросила я с вызовом. – Потому что если нет, то решать, что делать дальше, положено молодому человеку. У нас в Бруклине принято так.
Он засиял и потащил меня на стоянку такси, где даже была пара машин, потому что ленч еще не кончился.
– «Дю Лувр», – сказал он водителю.
– Тебе мало было? – недоверчиво спросила я.
– Это совсем другой Лувр, на Левом берегу. У нас будет день Лувра. Я так понял, что бруклинские девушки предоставляют решать все мужчине.
– Но они тоже имеют право голоса.
– Если тебе не понравится, Рыжик, мы туда не пойдем.
– Рыжик?
– А ты думала, я ничего не заметил?
– Ой, а я забыла!
– Ты просто думала о другом.
– Как это я забыла? А тебе нравится?
– Я просто обожаю твои волосы. И еще твой лоб, брови, глаза, нос, губы, особенно губы. Ты мне нравишься вся – с головы до пят. Каштановые волосы или рыжие – это неважно. Ты великолепна.
– Тебе слишком многое нравится, – пробормотала я осторожно. Он что, шутит?
– Едва-едва. Меньше – это слишком мало, чем больше любишь, тем лучше.
Такси остановилось у какой-то скромной гостиницы на набережной Вольтер.
– Что это? – спросила я.
– «Отель дю Лувр», названный так из-за вида на Лувр.
– А почему мы сюда приехали?
– Я же сказал, чем больше любишь, тем лучше. Но тебе решать.
– Майк Аарон, сейчас полдень! – возмущенно воскликнула я.
– Тебя это беспокоит?
– Ты хочешь туда зайти, снять номер и…
– Безумно хочу. Это единственное, чего я хочу. А ты?
– Но…
– Что?
– Это все еще свидание?
– Нет, Фрэнки, если мы поднимемся в номер, это будет уже не свидание. Не знаю, как ты это называешь, но для меня это вопрос жизни и смерти.
– Ох! – только и сказала я, обмирая от счастья.
– Это значит да или нет?
– Сначала поцелуй меня, – предложила я.
– Нет, я хочу, чтобы ты решила без поцелуев… От поцелуев ты становишься слишком импульсивна. А я каждый раз, когда тебя целую, влюбляюсь все больше и не хочу, если ты сейчас не пойдешь со мной, влюбиться еще сильнее.
– Ты ничего не говорил про любовь, – прошептала я.
– А ты не догадалась?
– Естественно, нет! – негодующе сказала я. – Ты всегда окружен самыми красивыми в мире девушками, как же тебе не влюбляться в них?
– Не получалось. Хотел, да, но не любил. Наверное, ждал такую немыслимую, вздорную и упрямую девчонку из Бруклина, такую, как ты. Вернее, не «как ты», а тебя…
Он замолчал и задумался. А я, я просто затаила дыхание.
– Я люблю тебя, не знаю, человека, личность… Люблю, как ты думаешь, как шутишь, твое ощущение того, что хорошо, а что нет, твою дурацкую манеру держаться… Ты знаешь, кто ты, и ведешь себя так. Мне нравится, что рядом с тобой я чувствую себя полноценным человеком, нравится то, что мне хочется о тебе заботиться. С тобой мне кажется, что я вернулся домой, по-настоящему домой.
– Но… – Все происходило так быстро, что я все еще не могла в это поверить.
– Но что?
– Когда мы встретились, ты был так груб, и обедали в «Бистроке» мы только потому, что не могли найти девочек…
– Ты что, не знаешь, что любовь – это безумная лотерея, Фрэнки? Сначала я сам себе не верил. Но уже в аэропорту почувствовал, что ты создана для меня. А тебя саму это не пугает?
– Нисколечко, – сказала я, глядя ему прямо в глаза, чтобы он мог убедиться, что я не лгу. – Я в тебя влюбилась, когда ты учился в выпускном классе. И продолжала любить. Знала, что это бессмысленно, но – продолжала.
– Правда? Так и было?
– Конечно. Половина девчонок в школе думали, что тоже в тебя влюбились, но я знала, что у меня это по-настоящему. Ты – любовь всей моей жизни.
– Да будет так, – сказал он и обнял меня так крепко, как это возможно на заднем сиденье такси. – Отныне и вовеки. Я наконец нашел тебя. Ой, Фрэнки, девочка моя потерявшаяся. Не хочу тебя пугать, но школу я кончил много лет тому назад. Тебе не кажется, что это надо отпраздновать?
Что мы и сделали. Весь день и часть вечера мы провели в огромной кровати в комнате с окнами на Сену. Мы почти не разговаривали. Мы отправились вместе в такое увлекательное путешествие, в котором слова не нужны. Я не могу из скромности рассказывать вам подробности, но… Впрочем, это неважно. Скажем так: когда мы с Майком занимались любовью, я поняла, что никогда раньше я не была по-настоящему с мужчиной.
В конце концов я заставила себя встать и с трудом объяснила Майку, что наше отсутствие будет замечено остальными. Мы вместе приняли душ, оделись и поздравили друг друга с тем, как мы здорово похожи на тех, кем были утром, хотя и стали совсем другими. В такси на обратном пути мы сидели довольные и умиротворенные. «Если бы, – подумала я, – в четырнадцать лет я знала, что этот день наступит, я могла бы спокойно ждать его все эти годы. Но как бы долго тянулось время…»
Вся компания, за исключением Тинкер, сидела, как обычно, в «Реле» за столиком у окна.
– Лучше не приближайся ко мне, – предупредил меня Майк, когда мы выходили из такси. – Реклама нам ни к чему.
– Тогда отпусти, пожалуйста, мою руку.
– Ну и как знаменитая канализация? – спросила Джордан, когда мы сели за столик, и рассмеялась, но мне было на это наплевать.
– На самом деле мы ходили в Лувр, – сказал ей Майк.
– В Лувр? – с подозрением переспросила Мод Каллендер. – Правда? Снова в Лувр? Наверное, видели Мону Лизу?
– Нет, вокруг нее было слишком много туристов, – ответила я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44