– Ты сказал, что задыхаешься в отеле, и я решила, что тебе надо поскорее проветриться.
– Я не говорил, что хочу со скоростью света мчаться мимо самого прекрасного в мире вида.
– Можешь говорить что угодно, – ответила я, замедляя темп. – Боюсь, ты просто немного не в форме.
Он на меня уставился, вернее, попытался уставиться, но моя грива вкупе с моей очаровательной ухмылочкой (говорила ли я, что зубы у меня почти такие же замечательные, как и ноги?) просто парализовала его взгляд.
– Не дразни меня, – только и сказал он.
И мы пошли дальше вверх по реке. А за ней открывался потрясающий вид города с торчащим вверх фитилем Эйфелевой башни. Голубое бесконечное небо сияло над элегантными старинными зданиями, каждое из которых было своего неповторимого серого оттенка. У меня было то беспечное настроение, с которым я обычно брожу по Кони-Айленду, только здесь вместо белоснежного песка и океана были чудеса архитектуры. Ну что ж, главное – не надо выбирать, что мне нравится больше.
– Ты еще не проголодалась? – спросил Майк.
Я остановилась и посмотрела по сторонам. Через улицу – птичий рынок, прямо перед нами – Иль де ла Сите и башни Нотр-Дам. Значит, мы каким-то образом умудрились проскочить Лувр, что так же невозможно, как не заметить Пентагон.
– Наверное. Пока ты не спросил, я об этом не думала. Смешно, но в Париже я думаю о еде в последнюю очередь.
– Это я заметил. Если и дальше так пойдет, ты станешь такой же тощей, как наши девочки.
– Разве это плохо?
– Я тебе все объясню, когда мы прекратим эту сумасшедшую гонку. На другой стороне улицы есть место, где можно поесть, туда-то мы и пойдем.
– Как скажешь, Супер… парень.
– Поосторожней!
– Ты обидчивый, да?
– Нет, просто голодный.
Мы устроились на застекленной террасе ресторанчика под названием «Бистроке», и я стала рассматривать меню.
– Боюсь, здесь не подают сандвичей, – заметила я.
– Это была фигура речи.
– Как и «пышные формы», да? – поинтересовалась я, изучая меню.
– Так я и знал! Ты поэтому все время задираешься? Ну, признайся, ты не можешь простить мне этих «пышных форм». Фрэнки, это был комплимент!
– В наших краях это оскорбление, мазила.
– Пышные формы – это то, за что приятно подержаться, обо что можно согреться морозной ночью, это сексуально, это возбуждает. Понимаешь, возбуждает!
– Прекрати орать.
– Разве я только что не сказал тебе, чтобы ты не тощала? – Он навалился на стол. – И я именно это имел в виду! Я был женат на манекенщице. Никто не умел носить тряпки так, как она, но, господи, к ней нельзя было даже прислониться, одни локти и больше ничего! Ляжки у нее были как две острые сабли, об задницу можно было набить синяков, в ее груди нельзя было зарыться.
– Так зачем же ты на ней женился?
– Если бы я только знал! В постели она напоминала железного кузнечика. Я был тогда зеленым юнцом, и мне почему-то это нравилось.
– Да-да-да! Твоя вторая жена наверняка тоже была манекенщицей. Все вы, фотографы, такие.
– Я не женился второй раз.
– Умный ход.
– Так ты простишь меня за… «пышные формы»?
– Ты мне напоминаешь Слима Келли. Он называл пиццу «пирожком» и умолял меня не злиться, потому что когда он был ребенком, то все самое вкусное называл «пирожками». Он просто не мог понять, что меня тошнит от этого слова.
– Обещаю, что больше никогда не буду говорить про «пышные формы». Но при одном условии.
– При каком?
– Если ты не будешь называть меня «мазилой».
– Ой, Майк, извини! Не думала, что это тебя заденет. Ведь это дела столь давних дней. Я совершенно не хотела быть бестактной.
– Понимаешь, Фрэнки, – сказал он сквозь зубы, – все игроки когда-нибудь да промахиваются. Билл Брэдли говорит, что труднее всего ему было заставить себя забыть последний бросок в финале 1971 года, потому что еще двадцать лет ему об этом напоминали все таксисты. А Билл Брэдли – сенатор.
– Ты пытаешься меня убедить в том, что совершенных людей не бывает? – недоверчиво спросила я.
– Ты ведь привлекательная женщина, так?
– А я все ждала, когда ты это заметишь. Шнобель и все такое…
– Черт подери!
– Все-все, я тебя прощаю, – поспешила добавить я и рассмеялась – такое у него было выражение лица. – Я не в силах выслушивать новые извинения и рассказ о том, какой у меня аристократический нос. Кстати, я обожаю свой нос и ценю его выдающиеся качества. Понял, Майк?
– Иногда я кажусь себе полным идиотом.
– Тонкое наблюдение. Мы будем заказывать?
Когда два человека, уже привыкшие подтрунивать друг над другом, объявляют перемирие, всегда возникает некоторое замешательство. О чем им теперь говорить, если они решили перестать наконец пикироваться?
Мы с Майком погрузились в изучение меню и делали это весьма сосредоточенно и серьезно, как два заправских ресторанных критика.
– Есть предложения? – спросил он наконец.
– Может, рагу?
– Какое рагу?
– Боюсь, выбрать будет трудно – здесь их три. А ты что скажешь?
– Бифштекс с жареным картофелем – тут уж не ошибешься.
– Мне то же самое, но без картофеля.
– Один бифштекс?
– Ну… с фасолью.
– Принято. – И он заказал на том французском, который мы оба учили в Линкольне. – Вино? – спросил он.
– Да, пожалуй, стаканчик красного. – Я обычно не пью за ленчем, но пропади оно все пропадом.
Официант наполнил наши бокалы, и он поднял свой.
– За нас, прогульщиков, – провозгласил он, указывая на улицу за окном. – Если уж прогуливать, так здесь.
– За прогульщиков! – поддержала я.
– А ты в школе прогуливала? – спросил он, когда мы чокнулись.
– Только один раз, и предупредила маму заранее, чтобы она не волновалась, если позвонят из школы и спросят, что со мной.
– Да, ты, должно быть, была сложным и неуправляемым подростком.
– Ага, – хихикнула я. – В следующей жизни я буду Мадонной. А в этой я была домашней кошечкой, кошечкой, занимающейся балетом.
– А что случилось? Почему ты не танцуешь?
– На третьем курсе Джуллиарда я здорово упала и повредила колени. Можно танцевать с кровоточащими ступнями, а с больными коленками – нет.
– В баскетболе то же самое.
– Так ты поэтому не стал профессионалом?
– Очень мило с вашей стороны.
– Нет, я серьезно спрашиваю, без шуточек.
– Знаю, поэтому и мило. Знаешь, Фрэнки, не хочу тебя разочаровывать, но я был просто героем школы, не больше. Среди старшеклассников наберется тысяч двести таких игроков. Пятьдесят тысяч играют уже в университетских командах. И только пятьдесят из них каждый год попадают в НБА. О тридцати из этих пятидесяти никто никогда не узнает, а человек десять становятся обещающими новичками. Такой вот отбор.
– Значит, это почти так же трудно, как стать топ-моделью.
– Никогда про это не думал.
– Будешь теперь относиться к ним чуточку более уважительно?
– Наверное, да, – задумчиво сказал он. – Но спортивная карьера – это, пожалуй, потруднее, чем позировать перед камерой.
– Забудь о том, что труднее, подумай о том, чего это стоит – добраться до вершины.
– Возможно, ты права. Просто всегда кажется, что работа модели такая… несерьезная.
– Майк, так нечестно. У топ-моделей борьба за выживание, за это, признаю, ими слишком много восхищаются, с ними слишком носятся, им слишком много платят. Но они – неотъемлемая и важнейшая часть огромной индустрии, они превращают все в потрясающее шоу, искрометное, как фейерверк, и такое же мимолетное. А когда все заканчивается, поверь, очень быстро, если они не успели вложить деньги в какое-нибудь прибыльное дело, им остается только перелистывать старые блокноты. То же происходит и с баскетболистами. Представь себе Клаудию Шиффер как Шакилла О'Нила моды.
– Ничего себе! Я рад за Билла Брэдли и его политическую карьеру.
– Я тоже.
– Ты хочешь сыра или десерт?
– Спасибо, нет. Я бы погуляла еще, пока солнце не зашло.
И мы гуляли вдоль реки, которая, с ее четырнадцатью мостами, всегда будет самой красивой улицей этого древнего города. Иногда мы хотели свернуть на какую-нибудь боковую улочку, но Сена манила нас назад. Она притягивает как магнит, и не только туристов, но и тех, кто прожил в Париже всю жизнь.
Мы ничего не покупали, разве что по чашечке кофе, никуда не заходили – ни в музеи, ни в галереи, не листали книги на лотках, не разглядывали ничего более значительного, чем витрина зоомагазина, говорили о всякой ерунде, и, когда солнце уже зашло, мне стало казаться, что мы почти подружились.
– Становится холодно, – сказал Майк. – Давай возьмем такси и поедем в отель, выпьем чего-нибудь. Может, тебя ждет известие из бюро по розыску пропавших душ.
– Да, хватит прогуливать, – вздохнула я. – Но это был удивительный день.
– Один из лучших, – согласился он. Мне показалось, что он тоже вздохнул, но я могла и ошибиться, что, по правде говоря, меня бы крайне удивило.
Когда мы вошли в залитый светом «Реле Плаза», то увидели за столиком у бара Тинкер, Эйприл, Джордан и Мод.
– Явились наконец! – возмущенно сказала Эйприл.
– Тебе давно было пора объявиться, – хмуро сказала Мод Майку.
– Где это вы были? – спросила Джордан обиженно.
И только Тинкер восхищенно воскликнула:
– Фрэнки! У тебя сногсшибательные волосы!
Мы с Майком переглянулись.
– Естественно, мы были в Лувре, – сказал он.
– И ни одной из вас я там не увидела, – сурово добавила я.
Да, пожалуй, мы подружились.

14
Подойдя к входной двери агентства «Лоринг», Джастин затаила дыхание и прислушалась. За дверью стоял обычный шум – разговоры, полуистерические вскрики, злорадный смех, – там наверняка целая куча манекенщиц. «Нет, ни в коем случае нельзя показываться им в таком виде», – подумала она в панике и полезла в карман за вязаной шапочкой. В коридоре было довольно тепло, но Джастин натянула шапочку на глаза, словно пытаясь спрятаться. Потом подняла меховой воротник своего пальто и замотала шарф так, что видно было только кончик носа. Замаскировавшись таким образом, проскользнула в приемную и, не замеченная никем, шмыгнула к себе в кабинет. Там она облегченно вздохнула и заперла за собой дверь.
Она отлично представляла себе, как выглядит – губы покраснели и распухли, щеки горят, вокруг глаз черные круги от недосыпа, волосы, высушенные без фена, которого у Эйдена нет, висят как пакля. Видок подгулявшей дамы. Но чувствовала она себя просто изумительно. Они так и не пошли на стадион, не меняли простыни, тем более не убирали кровать, ели от случая к случаю, а душ, который они принимали вместе с Эйденом, вызывал у нее отвращение, потому что мыло убивало запах его тела.
«Прекрати немедленно», – строго сказала себе Джастин, судорожно пытаясь как-то украсить себя при помощи косметики из ящика своего стола. Ничего не помогало. Она достала из бара запотевшую бутылку шампанского и прижалась к ней своей пылающей щекой. Нет, помочь может только долгий крепкий сон в собственной постели. Но ей совершенно не хочется спать в собственной постели… «Хватит!» – приказала себе Джастин и звонком вызвала секретаршу.
– Доброе утро, Филис.
– Джастин! Не знала, что ты уже здесь. Сейчас подойду.
– Нет-нет, оставайся на месте и держи оборону. Просто просунь мне под дверь факсы от Фрэнки.
– Ничего нет, Джастин, я только что проверяла.
– Не может быть!
– Сама удивляюсь. Они улетели четыре дня назад. Я звонила в телефонную компанию, проверяла, есть ли связь с Парижем, все нормально. Хочешь, я позвоню ей в отель?
– Нет, пока не надо. Еще что-нибудь есть?
– Опять звонил Дарт Бенедикт, хотел пригласить на ленч.
– Не обращай внимания. Филис, слушай, пока нет ничего срочного, будешь просто получать мои указания. У меня полно работы, и, пока никто не взял меня за горло, я бы хотела спокойно с ней разобраться. – Про лицо и говорить нечего, но как бы она объяснила Филис свой наряд? Глава агентства не ходит в розовых рейтузах и белом свитере. Надо будет днем съездить домой переодеться.
– Хорошо, Джастин.
Город потихоньку приходил в себя, но некоторые улицы все еще были занесены снегом. Но шум за дверью кабинета красноречиво говорил о том, что все девушки, которые не успели получить чеки в пятницу, явились в бухгалтерию с квитанциями, на которых было указано, с кем, почем и как долго они работали. Обычно это происходило допоздна по пятницам, но на прошлой неделе большинство из них поехали из-за снегопада сразу домой, а сегодня у них получился неожиданный выходной – студии фотографов только начинали снова функционировать.
Черт! Главная сложность для агентства в том, что дела тем успешнее, чем больше и дороже работают девушки, а от этого растет и без того немалая сумма кредита. Нет, Джастин никогда не успокоится по поводу кредита. Она нянчилась с ним, как с единственным наследником королевского рода, – берегла, лелеяла, вовремя кормила. В «Лоринге», как и в других агентствах, платили девушкам раз в неделю, но деньги от клиентов поступают не сразу. Раз в три месяца ей сообщают сумму ее задолженности, но в последнее время все стараются выплачивать деньги как можно позднее, и это – постоянный повод для волнений. Надо бы разобраться, но – не сегодня.
«Девушки добрались сюда сквозь заносы и снегопад, – думала Джастин, стоя у окна. – Это свидетельствует о том, что все они в отличной форме. Волноваться надо, когда модель не приходит за причитающимися ей деньгами».
Для девушек, о которых скоро придется волноваться, день выплаты был единственным днем, когда они отвлекались от своей бурной жизни, состоящей из работы, внимания, ухаживаний, вечеринок, сплетен, секса и наркотиков. Те, кто уже не давал себе труда следить за собой, в эти дни предпочитали наркотикам алкоголь. Но если девушка не пришла за деньгами – все, пожарная тревога, значит, дело серьезное, а не мелочи вроде похмелья, прибавки веса, отказа от работы, отмены встречи в последнюю минуту, беспричинных рыданий или синяка под глазом. Значит, здесь уже кокаин. Или, как это часто случалось в последнее время, героин.
Джастин не могла смириться с тем, что ничего не может с этим поделать. Ни нотации, ни ужасающие примеры из жизни, ничто не могло удержать девушку от наркотиков, если она вставала-таки на этот путь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44