задержанный или арестованный должен без промедления получить письменное обвинение и имеет право воспользоваться помощью адвоката). Имелась краткая запись этого допроса, из коей, как и ожидалось, явствовало, что девушка отказалась признать себя виновной в незаконном хранении оружия и в участии в убийстве. Последнее несколько озадачивало.
- Вы действительно спрашивали ее об участии в убийстве? - удивился Аппельтофт, когда он и Фристедт встретились с двумя лучшими следователями на "фирме".
- Да, спрашивали. Ведь утверждалось, что именно в этом дело, не правда ли? - Они заполучили девушку, а потом бросили жребий, кто будет играть "хулигана", а кто - доброго "спасителя". Хулиган и начал накручивать. А сейчас она сидела в комнате для допросов совсем одна.
- Ну и как она? - спросил Фристедт.
Оба следователя считали, что она все еще находилась в шоковом состоянии, но уже начала приходить в себя. Петра производит впечатление интеллигентной девушки и, конечно же, начнет рассуждать, если не спешить и не прибегать к провокациям.
Фристедт и Аппельтофт получили разрешение на беседу с Петрой Хернберг максимум на два часа. Когда они вошли в комнату для допросов, она сидела с отсутствующим взглядом.
- Привет, меня зовут Арне, а коллегу Эриком, - приветствовал ее Фристедт и сел. - Мы ведем другое расследование, здесь же, в этом здании. Но оно связано с твоим арестом, вот почему мы хотели бы поговорить с тобой, о'кей?
Тон у Фристедта был корректным, дружеским и убедительным. Он обладал способностью спрашивать о тяжкой вине так, что казалось, он просит разрешения зажечь трубку.
Она кивнула, поднялась со своего места и села напротив письменного стола, за которым устроился Фристедт. Петра была мила, следила за собой, и ее легко было представить в белом халате за аптечным прилавком. Она была именно такой. Вполне возможно, что она действительно просто девушка из аптеки, подумал Аппельтофт. Он сидел чуть поодаль и, стараясь не привлекать к себе внимания, изучал ее.
- Зачем вы это сделали с нами? - спокойно спросила она.
Фристедт полистал бумаги, лежавшие перед ним на столе, делая вид, что ушел в них с головой.
- Была большая облава во многих местах, хотя ты, конечно, об этом и не знаешь, - сказал Фристедт.
Девушка покачала головой.
- Тебя подозревают в незаконном хранении оружия и в заговоре с целью убийства? Но ты, я вижу, отрицаешь это, - продолжил Фристедт невозмутимо.
- Какое незаконное хранение оружия, я в это не верю, и что такое заговор? Вы что, думаете, что я убила кого-то?
Полицейские молча пристально разглядывали девушку, потом Фристедт продолжил игру.
- Что касается незаконного хранения оружия, то речь идет о двух вещах. Охотничье ружье, не очень-то примечательное, но ты знаешь об этом?
- Это - что висит на стене? Но это же антикварная вещь, что-то наподобие пищали, и вы считаете, что мы сидим за...
- Это не так уж важно. Ну а патроны к китайскому автомату, что ты скажешь об этом? - прервал ее Фристедт. Следующий момент был очень важен, и оба комиссара бессознательно затаили дыхание.
Девушка погрузилась в себя, то ли не совсем поняв, о чем речь, то ли прекрасно разыгрывая спектакль.
- Что-то я не понимаю, о чем вы говорите, - ответила она наконец.
- Магазин к китайскому АК-47... Знаешь такой автоматический карабин с крутящимся магазином? - бесстрастно продолжал Фристедт.
В глазах девушки появился огонек.
- А-а, - сказала она, - только это. Он уже годы валялся в каком-то ящике; это же сувенир, возможно, ребячество, но, в общем-то, ненужная вещь. Эту безделушку я привезла с собой из Бейрута давным-давно.
- Зачем? - коротко и уверенно спросил Фристедт.
- Ребячество... Но... э-э... там обычно делали ожерелья из гильз к этому "Калашникову" или "клашникову", как они называли. Брали гильзы, делали в них дырки и вешали на шею. "Революционно", говорили они, вместо всяких там наград, понятно?
- А от кого ты получила его?
- От одного палестинца, в которого была влюблена и имя которого не собираюсь называть.
- Ладно, ладно. Но ожерелья-то не получилось?
- Нет, не вышло. Вкусы меняются. Да и Андерс, мой парень, не решался дырявить их, там что-то с шапочками или как их называют. А потом я о них забыла, только вот сейчас и вспомнила.
- Но был еще и магазин?
- Да, но, мне кажется, он был разбит или сломан. К тому же в него можно что-нибудь положить.
- А почему ты не выбросила это дерьмо?
- Собиралась как-то, а потом подумала, что нехорошо выбрасывать взрывоопасные предметы в мусор. Ведь мусор сжигают в Лёвста, и могло бы... Потом собиралась выбросить его в воду, но посчитала, что это глупо. Так он и остался лежать.
Фристедт и Аппельтофт переглянулись. Аппельтофт кивнул. Это означало, что они поверили в историю.
- Ну а что с этим, как его, убийством... человека из СЭПО? - спросила она.
- Понимаешь, - просто ответил Фристедт, - все выглядит так, словно есть связь между вами четырьмя и некоторыми другими, которые тоже уже находятся здесь, в этом здании. Что ты скажешь на это, кроме того, что ты невиновна и так далее?
- Ничего.
- Почему же?
- Потому что я не понимаю обвинения.
- У-гу, - сказал Фристедт и вышел, а разговор повел Аппельтофт.
Он объяснил ей, что улики есть улики и всегда возможно такое, чего сначала не видишь, в чем сам непосредственно не замешан. А потом они немного поговорили об убийствах по политическим причинам. Она прочла ему лекцию о том, что если движение, формирующее общественное мнение в стране, переходит к прямым акциям подобного типа, то оно совершает политическую ошибку. Его не интересовало, что она говорила, интересовало, как она говорила это.
Потом он спросил Петру, что она делала целый год в Бейруте, и она рассказала, что работала в небольшом диспансере в одном из самых крупных лагерей для беженцев, Бурж-эль-Баражна. Это была обычная добровольная работа для скандинавов, сочувствующих палестинскому движению, и много десятков девушек из Швеции, Норвегии и Дании делали то же самое. Именно тогда, между прочим, она и встретилась со своим парнем. Он приехал туда с миссией солидарности.
- А к какому политическому движению ты принадлежишь, кроме пропалестинского? - спросил Аппельтофт неожиданно прямо.
- А вы и этим занимаетесь?
- Нет, у нас в Швеции, как ты знаешь, тайное голосование, но я спрашиваю только для того, чтобы посмотреть, ответишь ли ты.
Она вздохнула и задумалась. Что-то в ее реакции настораживало Аппельтофта: уж слишком она шла ему навстречу и слишком равнодушно относилась к обвинению в убийстве.
- Я принадлежала к двум партиям, но из обеих вышла, - наконец ответила она. - А если ты хочешь знать к каким, то скажу: сначала - к ЛПК, а потом - к КПШ.
- КПШ - это Коммунистическая партия Швеции, да?
- Да, я так и думала, что вам известно это.
- Да, но, во всяком случае, не в нашем отделе. А те партии, в которых ты была, не могли заниматься политическими убийствами?
Наконец-то она отреагировала. Она сцепила руки и постаралась овладеть собой, чтобы не сорваться, - так это выглядело. Потом ответила сдавленным голосом:
- Я вышла из них и не хочу больше говорить о политике. Сейчас у меня к вам вопрос: если человек не виновен в убийстве, вы все равно сможете найти доказательства? Я имею в виду, вы схватили нас вот таким образом для того, чтобы конфисковать охотничье ружье?
Аппельтофт выжидал и изучал ее. Она теряла самообладание. Она боялась! Впервые она показала, что ей страшно.
- Нет, мы взяли вас не для того, чтобы получить охотничье ружье, в этом ты можешь быть уверена. Но следы от вас в Хэгерстене привели прямой дорогой в другое место, и там забрали оружие куда поинтереснее. Тебе это говорит что-нибудь?
- Я хочу получить адвоката. А ты, кстати, не ответил на мой вопрос. Ну?
- Если ты не виновна, то тебя не могут осудить, и мы не придумываем доказательств, если их нет. Поверь мне.
- Поверю, но я все же хочу иметь адвоката.
- И все же поверь. Мы можем перебрать массу нитей и связей для начала, но в конце концов получим нечто совсем иное. Если ты не виновата, то ты можешь помочь и нам, чтобы мы побыстрее напали на правильный след, и самой себе, чтобы выйти отсюда побыстрее.
- Как это?
- Отвечай на все наши вопросы. Если мы ошибаемся, то это станет ясно. А если мы не ошибаемся, можешь требовать адвоката, и опять все будет ясно. Но нужны доказательства. Мы не придумываем доказательств. Если это было бы так, то ни" я, ни большинство из нас здесь бы не работали.
- А что будет со мной?
- Думаю, тебя будут допрашивать максимум неделю. А потом - арест. Знаешь, что это такое?
- Да, за закрытыми дверями суд определяет, подходят ли тайные доказательства для того, чтобы подольше подержать меня взаперти.
- Примерно так. Возможно, и "за закрытыми дверями". Но прокурору все равно придется изложить свои мотивы суду. Незаконного хранения оружия твоим парнем и твоего магазина с десятью патронами не хватит.
- А разве вы не обязаны записывать на магнитофон все допросы?
- Это не настоящий допрос, и тебе придется ответить на все вопросы еще раз нашим коллегам.
- А почему же мы сейчас вот так разговариваем?
- Потому что я и мой коллега занимаемся другими вопросами, связанными непосредственно с самим убийством. А те, с кем ты потом встретишься, обычные, так сказать, следователи.
- А сколько человек вы еще забрали?
- Кроме вас, в Хэгерстене, еще с десяток.
Ей как-то сразу стало легче, она сделала громкий и ясный выдох. Для Аппельтофта это было очень важно, потому что до сих пор он винил себя за то, что так долго шел ей навстречу и случайно мог повредить будущим допросам своих коллег. Ее последняя реакция интуитивно убедила его в том, что он прав. У него появилось искушение потрепать девушку по щеке, но он остановил себя, ведь ей было двадцать шесть лет.
Он поднялся и скупо улыбнулся ей.
- Ты надолго запомнишь наш разговор. Если ты не виновата, как ты говоришь, через неделю ты уйдешь отсюда, поверь мне. Только отвечай на все вопросы следователей, и все будет проще.
Потом он вышел и рассказал Фристедту о своих впечатлениях. Нет, он не верил и по многим причинам, что эта двадцатишестилетняя приемщица рецептов в аптеке вообще участвовала в каком-либо убийстве. От этого он почувствовал явное облегчение.
* * *
После различных переговоров Карл добрался до опечатанной квартиры в Хэгерстене. В ней все выглядело словно после взлома, что, строго говоря, на самом деле и было. Но Карла интересовала книжная полка. В разных местах ее зияли дыры после обыска, организованного патрулем, забравшим все подозрительное, бросающееся в глаза нормальному работнику государственной службы безопасности. Но Карл не был в этом смысле нормальным, и даже больше чем в этом смысле.
Просматривая ряды книг, он то одобряюще кивал, то язвительно похмыкивал. Сначала он увидел то, что и ожидал, то есть Фэнона, Жана Поля Сартра, Стаффана Бекмана и Йорана Пальма - "памятные знаки" того, что называлось в Швеции "60-е годы".
Но было и кое-что другое. Особенно странными выглядели два небольших отдела книжной полки. Первый из семи-восьми книг касался Кропоткина.
Подобная литература не задерживалась на полках представителей "левых сил"; классическая теория бомбометания попадала в разряд случайных уже даже в русскую революцию. Вряд ли у учителя средней ступени с основным предметом "история и шведский язык" был повод преподавать классический анархизм.
На полке осталась и почти вся литература на немецком языке. В группе захвата никто не владел немецким; Карл не только вспомнил это, но и проверил по списку. Вся конфискованная немецкая литература была уже помечена чем-то вроде красных звездочек: мол, "политически неблагонадежная". Но десяток книг с гладкими обложками, изданных неким Freie Universitet in Bremen, остался стоять на полке. Это были материалы, с идеологических позиций оправдывающие лигу "Баадер-Майнхоф" и подобные ей организации. Такое нельзя было достать в Швеции даже в книжных лавках-кафе "левых сил". Наверное, все посчитали бы их "грязной литературой".
Карл просмотрел также и годы издания отдельных книг. И получалась примерная картина того, как традиционно "левый" интеллектуал модели 1968 года в конце 70-х годов начал не только сползать к нетрадиционным идеям, к терроризму как идеологической конструкции, но и уходить в психологию, толкование снов и экстрасенсорику.
Над большой модной двухспальной кроватью из IKEA висела газетная вырезка без текста - фотография молодого человека в наручниках. Что-то привлекло Карла на снимке, он стал пристально разглядывать его, обнаружив, что наручники были американского производства. И тут он вспомнил. Был один такой шведский активист борьбы за мир, осужденный где-то в США за то, что он и другие "борцы" забрались на территорию завода и забрызгали кровью какое-то оборудование для производства ядерного оружия.
"Перейти к непосредственным акциям, - подумал Карл. - Бить по капиталистическому государству, чтобы было видно и слышно, бить по слабым местам, вызывать у капиталистического государства его репрессивные тенденции, заставить его сбросить маску и показать свое истинное кровавое лицо, работать небольшими группами, никому не доверять, прятаться в толпе, не изолироваться от нее, приобретая необычные профессии или странные нормы поведения... - Он иронически улыбнулся и продолжал вспоминать: - Обходить контроль буржуазного государства над средствами массовой информации, заставляя их время от времени информировать общественность о ваших собственных "театральных" акциях и о результатах преследований и отмщения".
Примерно так размышляют подобные типы. Андерс Хедлюнд отнюдь не обычный левый активист и, вероятно, очень нетипичный активист пропалестинского движения. И очень правильно, что он оказался в группе четырех из Хэгерстена. За ним потянется куча хвостов. К тому же у него был и магазин к АК-47. Наконец, кажется, все сходится.
* * *
Аппельтофту не пришлось долго уговаривать Фристедта, чтобы доказать правомерность своих выводов. Если бы эта девушка, Петра, входила в какую-нибудь конспиративную группу, то ей не стало бы легче, когда она узнала, что схвачены еще десять человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56