«Результаты сильно варьируются от пациента к пациенту, – цитировали ее высказывания многие газеты. – Каждый случай особый, и результаты не могут быть обобщены».
В газете также говорилось, что, несмотря на значительные достижения в этой области, успех операции был маловероятен. Хирург из Нью-Йорка, кто-то из бывших учеников доктора Коллинз, сказал репортерам: «Многие врачи сочли бы случай Мартина Картье безнадежным. Но Тэдди Коллинз – новатор в своей области. К тому же она еще и болельщица "Медведей"».
Статья завершалась цитатами из высказываний тренера Мартина и товарищей по команде:
«Мы молимся за него, – сказал Дэйфо. – Мы ждем его назад, как только он будет готов».
«Никогда не будет другого Мартина Картье» – Ален Кутюр, молодой крайний нападающий.
«Никаких комментариев» – это Рэй Гарднер.
«Он был мощным противником, и я с нетерпением ждал, что он станет моим товарищем по команде», – признался Нильс Йоргенсен.
Серж смял газету и швырнул ее в стену камеры. Очень долго он просидел на койке, обхватив голову руками. Зазвонил звонок на выход, и он зашагал по холодному коридору. В душе его застыл ужас.
Снаружи воздух был свежим и прохладным. Пахло яблоками, этот запах доносился из садов в долине. Серж побрел к стене. Слишком толстой и высокой, чтобы вообразить, будто через нее можно перебраться, но ему хотелось только одного: сбежать к Мартину. Его сын страдал, а Серж не мог помочь ему ни в чем. Ему оставалось провести в этих стенах еще минимум три года.
Он услышал удары бейсбольного мяча, и его внимание переключилось на маленького мальчика за оградой. Это был Рикки, сын Тино, снова играющий у стены. На нем была кепка «Янки» и темно-синяя куртка. На щеках остались грязные разводы. Серж отметил у мальчика захват и то, как мальчишка бросал, отводя согнутую руку. Заметив Сержа, он улыбнулся.
– Тебе нельзя разговаривать со мной. – Серж говорил нарочно резко.
– Знаю, – ответил мальчик, и его грязное лицо засияло.
– Ты должен вытягивать руку, когда бросаешь.
– ???
– Как питчерсы, подающие мяч, – объяснил Серж. – Вот так.
И он показал, как правильно отводить руку.
Мальчик постарался.
– Еще раз. Еще прямее.
Снова мальчик пытался повторить движение Сержа.
– Так лучше, – похвалил Серж.
Поощренный, мальчик полетел за мячом и вернулся с ним на исходную точку. Он повторял движение снова и снова и чертыхался, если бросок не улучшался, хотя бы на самую малость.
– Совсем как в Высшей лиге, – похвалил Серж. – Как Тино Мартинес.
Мальчишка улыбнулся во весь рот, а Серж погрузился в воспоминания. Он представил себе Мартина на льду, как тот сиял, если Серж сравнивал его с Бобби Орром, Морисом Ричардсом, Дутом Харви. Когда Серж думал о сыне, его сердце сжималось от боли.
Рикки все также продолжал играть, улучшая свои броски с каждой попыткой. Серж по-прежнему отпускал комментарии, давал советы. Он не знал почему, но тренировать сына Тино было почти сродни вознесению молитв Господу Богу, если бы он молился за выздоровление своего мальчика, за то, чтобы Мартин снова получил шанс играть.
– Смотрится неплохо, – отметил Серж через тюремное заграждение. – Правда хорошо, сынок.
Глава 28
Когда повязки сняли, Мартин обнаружил, что он видел еще хуже прежнего. Тэдди предупреждала их о такой вероятности, но действительность ударила по их дому, как волна цунами. Мартин по большей части держал свои ощущения внутри себя, из нежелания или неспособности разделить любое из них с Мэй, а она тосковала по их близости больше, чем сама могла предположить раньше.
Они вернулись в Бостон в сентябре, чтобы Кайли могла посещать школу. Мартин проводил дни, сидя в темноте, глядя в одну точку. Всякий раз, когда Мэй предлагала ему прогуляться вдоль реки, он просил ее пойти на прогулку одной. Когда у Кайли была викторина по орфографии, он сказал девочке, что он слишком утомлен, чтобы сопровождать ее. Гром сидел у него в ногах и превратился в самого постоянного, если не единственного его компаньона.
Хоккейный сезон начался. Впервые за четырнадцать лет Мартин не играл ни за одну из команд НХЛ. Он отказывался слушать про игры, не разрешал включать телевизор на спортивном канале. Мэй предложила почитать ему газеты, но он ей этого не позволил. Он объяснил ей, что хоккей был частью его прошлого и ей следовало бы догадаться оставить прошлое в прошлом.
Гарднеры хотели повидаться с ним, но он сказал «нет». Мэй встречалась с Дженни, они обедали вместе, пили кофе, но всегда вдали от дома. Мартин не допускал никого с визитами, и хотя он запретил Мэй обсуждать с кем бы то ни было детали его выздоровления, в одном случае она нарушала его запрет.
– Вообще никакого улучшения, – жаловалась Мэй своей лучшей подруге.
В начале ноября в Бостон приехала Тобин, и они отправились на велосипедах вдоль реки. Коричневые листья шелестели на дорожке, и студенческие байдарочные команды рассекали темную стальную воду на своих блестящих белых лодках.
– Совсем никакого?
– Он больше ничего не видит. И он не хочет ни с кем говорить, даже со мной. Мне кажется, он хотел бы, чтобы я вообще уехала. – Она начала говорить, и правда выплыла наружу. – Он предпочитает не спать со мной. Он остается в одной комнате, а я сплю в другой. Он говорит, будто у него болят глаза, но я знаю – это неправда. Он просто не хочет меня.
– Для него это огромное потрясение, – заметила Тобин.
– Для меня тоже, – призналась Мэй.
– Не позволяй ему уходить с этим в себя.
– Я пытаюсь, – сказала Мэй. – Но с Мартином нельзя сладить. Всегда все получается так, как он хочет.
– Но и ты такая же, Мэй, – заметила Тобин. – Я же знаю тебя, вспомни!
Они были лучшими подругами так давно. Мэй знала, что в словах Тобин есть правда. Крутя педали, она держала руль одной рукой, другую протянула Тобин. Так они и ехали на велосипедах, держась за руки. Подхлестываемые ветром, они поплотнее укутались в пальто.
– И что? – уточнила Мэй.
– Сделай так, чтобы что-нибудь случилось, – убеждала подругу Тобин.
Однажды декабрьской ночью, когда снег укутал Бикон-хилл, ангелы прилетели, постучались в окно Кайли и попросили впустить их. Кайли терла глаза, думая, что спит. Густой снег валил на Луисбург-сквер. Или это было что-то еще?
Выскочив из постели, она забралась на подоконник, чтобы разглядеть призраков и ангелов, летящих вместе со снегом. Кайли прижала ладони к стеклу и почувствовала, как холод пробирается сквозь пальцы и по всему телу. Существа перемещались столь быстро, что она не могла разобрать их слов, которые они прокричали ей.
– Что же вы говорите? – с отчаянием взывала девочка, но они не останавливались.
И тут она увидела Натали.
Кайли судорожно вздохнула и прижалась лбом к стеклу. Маленькая девочка парила у стены их дома, напротив окна. Кайли так давно не видела ее! Натали улыбнулась, кивнула и, подзывая ее, приглашала следовать за ней.
Кайли совершенно проснулась и смотрела, как улетают ангелы. Они были там, и теперь они исчезли. Она спала? Поглядев за окно, она увидела блестки на стекле.
Это были не льдинки, не снежинки, что-то совсем другое. Кайли вспомнила о блестках, которые находила в чулане в Лак-Верте… Слезы Натали.
Куда же летели ангелы? Кайли посмотрела поверх крыш, в сторону старой Северной церкви, и там она увидела большое белое облако. Может, это и был снег, но ведь так могли лететь и ангелы. И летели они на север: до церкви, потом прочь из Бостона на север, к земле гор и озер. Домой в Лак-Верт.
– Мамочка! – истошно завопила Кайли и понеслась по коридору.
Мэй смотрела на синий дневник. Так много месяцев он лежал нетронутым, а сейчас она закончила заполнять страницы описанием нового видения Кайли. Быстро перелистывая страницы, Мэй вспомнила, как волновалась она вначале.
– Ангелы летели к Лак-Верту, – говорила и говорила Кайли, вне себя от волнения. – Они хотят, чтобы мы ехали за ними! Что-то должно случиться там.
– Что, милая?
– Я не знаю, но думаю, это связано с тем, как помочь папе.
Мэй вспомнила слова Тобин во время их поездки на велосипеде в ноябре: «Сделай так, чтобы что-нибудь случилось».
В Рождество Бостон одевался в белые огни. Год для «Бостон Брюинз» выдался сложным, победы перемежались с поражениями, они пытались оправиться от потери Мартина Картье. Уже морально истощенный, Рэй решил отвезти семью в Лак-Верт на праздники. Обычно Картье оставались в Бостоне до весны, но Кайли заставила Мэй задуматься.
– Мартин, – сказала она. – Я хочу, чтобы мы уехали на Рождество.
– Куда?
– В Лак-Верт.
Могильная тишина заполняла комнату.
– Ты слышал меня? – переспросила Мэй.
– Ответ: нет.
– Но, Мартин…
– Нет! – закричал он.
Он сидел в своем кресле у окна, делая то, что он делал весь день: ничего. Смотрел в темноту, рычал на всех, кто проходил, натыкался на мебель, когда пробовал дойти до ванной.
Тэдди предложила нанять физиотерапевта, но Мартин отказался.
– Никакой белой трости, никаких темных очков, – поклялся он себе и мстительно держал слово.
– Насколько ты любишь меня? – спросила она его в сочельник.
Он не отвечал. Он лежал неподвижно, поскольку пес свил себе гнездо подле него из скомканного постельного белья. Гром пах мокрым снегом и Чарльз-ривер. Ему, должно быть, снилась удачная охота, потому что он залаял во сне, один громкий, долгий и жалобный призыв. Разбудив себя, Гром смотрел то на Мартина, то на Мэй.
– Скажи мне, – настаивала она. – Скажи, как сильно?
– Мэй, – попросил он. – Прекрати.
Солнечный свет лился через окно спальни. Он отразился в зеркале, заблестел на полировке кленового комода, резной кровати. Попав на бриллиантовое кольцо Мэй, рассыпался на миллион радуг, которые затанцевали по потолку. Собака наблюдала за ними, будто за птицами, будто он раздумывал, не поохотиться ли за ними.
Мартин погладил пса по спине большими, широкими руками, и он не мигал, когда солнечный свет попал ему в глаза.
– Я не могу прекратить, – сказала она, сняв руку Мартина со спины Грома.
Собака отошла к окну, и Мартин счел это предательством друга.
– Ответь мне.
– А что ты спросила? Я не могу вспомнить твой вопрос.
«Ты не слушаешь меня больше, – хотелось Мэй крикнуть ему в лицо. – Тебе все равно. Ты разочаровался в нас. Ты разочаровался в себе».
Вместо этого она глубоко вздохнула и повторила свой вопрос:
– Насколько ты любишь меня?
– Ты знаешь, что я люблю тебя, – с горечью произнес он. – Я люблю тебя достаточно.
– Достаточно, чтобы оставаться верным нашим клятвам?
– Клятвам?
«… В богатстве и в бедности, – напомнила она. – В болезни и в здравии».
– Мэй, – Мартин начинал закипать в гневе, как пар в гейзере, – я – слепой. Тебе ясно? Я разрушен, не ты. Если я хочу освободить тебя от себя, почувствуй же благодарность, что ты не должна тратить впустую свою жизнь, проявляя заботу обо мне. Ты возненавидишь такую жизнь, ты начнешь ненавидеть меня, если ты уже меня не ненавидишь. Уходи, Мэй.
Лучи зимнего солнца, которым не мешали листья на дубах, заливали каждый дюйм комнаты, высвечивая все морщины и шрамы на лице Мартина. Мэй поглядела в зеркало и поняла, что и сама она постарела, морщины окружали глаза и рот. Они напомнили ей, как часто она улыбалась на солнце с Мартином. Он дал ей жизнь, которую она никогда не знала, жизнь, о которой не мечтала даже в самых несбыточных мечтах.
На комоде Мартина блестел большой серебряный кубок. Он много раз побеждал, выигрывал кубки и завоевывал всевозможные трофеи, но этот был особенным. Он был из детства Мартина, его первый хоккейный трофей, завоеванный в первый сезон, правым крайним нападающим команды, которая играла на горных озерах в Канаде. Солнечный свет отражался от серебряной поверхности и освещал лицо Мартина.
– Я хочу, чтобы мы провели Рождество в Лак-Верте. Это нужно Кайли и нам тоже. Но я должна знать. Насколько сильно ты любишь меня?
Их сумки были уже упакованы, но Мартин не знал об этом. Он же не видел. Это был не праздный вопрос. Мэй ждала.
– Скажи мне, – повторила она, чувствуя, как дрожат руки.
Он вздохнул так громко, что собака выскочила из комнаты.
– Скажу, – сказал он. – Я скажу тебе. Ты уверена, что хочешь услышать мой ответ?
– Уверена, – ответила она, пытаясь унять стук зубов. – Скажи мне.
– Это больше, чем ты сможешь вынести. Я высосу у тебя всю кровь, Мэй. Я буду брать жизненные соки из тебя. Я не могу ходить самостоятельно, не могу есть самостоятельно, не могу дойти до туалета, чтобы помочиться.
– Меня это не беспокоит.
– А должно беспокоить! Ты не влюблялась в калеку!
– Нет, я влюбилась в тебя. – Мэй села к нему на колени.
Почувствовав, как сильные руки Мартина обнимают ее, Мэй застонала в его шею.
– Я уже не тот.
– Тот, тот, ты же Мартин.
Он покачал головой, и она чувствовала его горе и стыд, переполнявший его.
– Когда я сижу здесь и ничего не вижу, я начинаю думать, что я вообще не существую. Вот ты обнимаешь меня сейчас, я это чувствую, но я хочу сказать тебе, что я – только призрак. Тень. Ты обнимаешь воздух.
– Я обнимаю тебя, – сказала Мэй, целуя его шею, его лоб, его губы. – Ты здесь. Ты реален и жив, тот же самый Мартин Картье, каким всегда был. И ты отвезешь меня в Лак-Верт. Прямо сейчас.
– Нет, – сказал он, но она уловила в ответе сомнение.
Он хотел ехать. В его голосе слышалась надежда.
– Да, – упорствовала она. – Я сделаю так, чтобы это случилось.
И они поехали на озеро.
Приехали они очень поздно, Кайли уже давно спала. Мэй волновалась, как они проедут по глубокому снегу через лес к дому, но ее беспокойства были излишни. Дженни верила в силу убеждения Мэй, и Рэй заранее утрамбовал дорогу и прочистил все тропинки.
Разбудив Кайли, Мэй отправила ее к дому. Совсем еще недавно Мартин отнес бы ее спящую на руках. Мэй затосковала по прежним временам. Но тут Мартин взял ее за руку, и, двигаясь по проложенной в снегу дорожке, Мэй напомнила себе, что надо быть благодарной и этому.
В доме было тепло и уютно. Дженни повесила венок на дверь, поставила маленькую рождественскую елку. Она не стала наряжать ее, чтобы этим занялась сама Кайли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56