Гончаров путешествовал по морям и океанам пассажиром. В первые кругосветные плавания экипаж корабля составлялся тоже на добровольных началах. Сомневающихся отставляли.
А вояжи эти манили к себе россиян, разных по характеру, но схожих в одном — страстном желании побывать в дальних странах и землях, увидеть людей, там обитающих…
На другой день вместе с командиром сошли на бразильский берег Врангель, Литке и Матюшкин.
За время плавания эта небольшая компания часто в свободные часы собиралась в одной каюте. Рассуждали о службе, о порядках в европейских странах, спорили. Литке неплохо знал французских энциклопедистов, читал Вольтера, Врангель придерживался христианской морали, Матюшкин еще не преуспел в морском деле, но в гуманитарных науках смыслил намного больше своих товарищей. Сейчас они впервые оказались все вместе на берегу.
Офицеров «Камчатки» пригласил в гости российский консул Григорий Лангсдорф. Отдыхали и развлекались до поздней ночи в его уютной усадьбе за городом. За обедом и ужином слушали витиеватую речь консула:
— Шестой годик я в этих благословенных местах. Порядки здесь при короле Жуане изменились к лучшему. Прежде ни один иностранец не смел без солдат ходить свободно по городу, а теперь вы вольны бывать в любом месте Бразилии.
Офицеров удивили огромные кофейные плантации.
— Здесь это основная статья дохода и процветания, — пояснил словоохотливый Лангсдорф. — Местные плантаторы разводят тысяч по пятьдесят деревьев.
— Кто же за ними ухаживает? — перебил удивленный Матюшкин. Головнин снисходительно улыбнулся, вслед за консулом, который, как ни в чем не бывало, пояснил:
— В Рио каждый год привозят до двадцати тысяч негров из Африки. Один молодой негр стоит всего полторы сотни пиастров и ухаживает за тысячей деревьев. Сие весьма выгодно, — консул снисходительно окинул взглядом собеседников. — Нынче и я плантацию завел, тысячу дерев, кофе посадил, негров прикупил…
Спустя два дня русские моряки побывали на невольничьем рынке. В складчину наняли несколько колясок, и консул повез их осматривать достопримечательности города, раскинувшегося на десяток километров вдоль побережья бухты. Вдоль вымощенных булыжником узких улочек тянулись каменные постройки. Кирпичные двухэтажные дома пестрели причудливыми мезонинами и бельведерами. Около пристани высился трехэтажный дворец, походивший на обычный дом. Внушительно выглядели построенные в городе крепости, но в них иностранцев не допускали.
На взгорье тянулась улица с однообразными, похожими на сараи постройками.
— Сие есть волонга, рынок невольников, — ухмыльнулся Лангсдорф.
Офицеры гурьбой направились осматривать диковинную торговлю. Головнин ожидал их, прогуливаясь с консулом.
— Бывши в Западной Индии, мне уже пришлось смотреть на такие заведения, — пояснил он Лангсдорфу, а вечером сделал пометку в своих записях: «Меня нимало не изумил так называемый рынок негров, но товарищам моим показался крайне удивительным: это одна длинная улица, называемая „волонга“, где в каждом доме внизу есть лавка, в которой нет никаких товаров, кроме негров на продажу. Они все сидят кругом на лавочках, и тут приходят покупатели, осматривают их, щупают, узнают, здоровы ли они, торгуют и покупают, как какой-нибудь домашний скот».
В тот же вечер в своей каюте об увиденном, не без содрогания, делился впечатлениями Федор Матюшкин. «Ряды, в коих продаются негры, состоят из одного строения, разделенного на многие амбары, в коих негры и негритянки почти совершенно нагие содержатся, и в каждом амбаре находится для присмотру один европеец, который поступает с ними зверски. Когда мы вошли в одну из сих лавок, то хозяин, думавший, что мы пришли покупать, велел всем невольникам встать; тех, кто не тотчас исполнил его приказание, бил он по обнаженному телу тростью, и они не смели показать ни малейшего неудовольствия. Он их заставлял смеяться, прыгать, быть веселыми, но видно было, сколь труда было им притворяться. Слезы показывались на глазах у них, кои они украдкой стирали. Когда мы показали на одного негра, у него был шнурок на шее, то торговец думал, что мы намерены купить его, объявил нам, что он уже продан, и купивший наложил на него ошейник».
… Закрыв журнал, Федор потушил свечу, вышел на палубу. «Как-то Врангель и Литке с равнодушием взирали сегодня на несчастных негров, мне кажется, такая холодность не присуща русскому сердцу», — подумал он, опираясь на фальшборт. С берега приятно тянуло прохладой. В южном полушарии наступала летняя пора, и в воздухе чувствовалось дыхание тропиков.
В непроглядной тьме вдоль побережья бухты загадочно мерцали огоньки в домах жителей. Кое-где они двигались, видимо, по набережной катились редкие экипажи.
Кругом на рейде все замерло, лишь изредка, каждые полчаса, слышался перезвон колоколов на судах, стоявших на рейде. «Камчатка» всегда начинала первой бить склянки. Командир строго спрашивал за малейшую оплошность в соблюдении корабельного распорядка.
— Минута час бережет, — внушал он молодым офицерам.
Штилевая погода, зеркальная гладь бухты, в которой отсвечивали судовые огни, редкие хлопки крыльев и крики ночных птиц навевали радужное настроение.
Неподалеку от «Камчатки» в полдень бросил якорь португальский бриг. Когда Матюшкин вернулся на шлюп, его встретил штурман Никифоров, и, кивнув на бриг, сказал определенно:
— Невольников в цепях привезли из Африки, на продажу.
От черного силуэта брига при легких порывах ветерка веяло смрадным духом, доносились гортанные крики, напоминавшие стоны раненого зверя.
Утром Матюшкин предложил Врангелю и Литке сходить на португальский бриг.
— На нем, видимо, невольников из Африки доставили. Оба мичмана вежливо отказались, пожав недоуменно плечами.
— Сие привычное дело для местных жителей, а нам дела до них нет.
Федор попросил командира.
— Дозвольте взять шлюпку, прогуляться на соседнее судно, говорят, там попугаев привезли, из Африки.
Головнина провести было непросто.
— Кроме попугаев там еще живой товар из Африки. Ну что ж, Федор Федорович, полюбопытствуйте. Сие полезно для нравственного развития, такое не везде узришь. Для меня это не в новинку…
Увиденное на португальском бриге потрясло «гуманитариста», как прозвали Матюшкина его товарищи по плаванию. «Там можно видеть все унижения человечества как со стороны притесненных несчастных негров, так и со стороны алчных бесчеловечных португальцев… Все, что себе можно вообразить отвратительного, представляется глазам нашим. Несчастные негры валяются везде и от боли стонут, другие с нетерпением и остервенением срывают у себя нарывы, по всему судну распостраняется несносная, неприятная духота. Везде нечистота, неопрятность и нерадение португальцев видно. Они спокойно обедают, а недалеко от них несчастный полумертвый негр мучится, стонет и, кажется, издает последний вздох… На сих палубах живут без всякого различия пола и возраста негры и негритянки. На верхнюю палубу их выпускают поодиночке и, смотря по возрасту, с присмотром». Заглянул Матюшкин и в трюм, оттуда доносились детские голоса и плач.
— Мы сочли выгодным возить из Африки негритят, — самодовольно объяснил сопровождающий Федора португалец, — они требуют меньше хлопот и ценятся на рынке.
Чтобы развеять мрачное настроение, Матюшкин с другими офицерами по приглашению командира посетил местный театр.
— Мне сказывали, что король большой знаток и охотник до музыки и покровительствует театру, — объявил командир перед отъездом на берег.
Офицеры с интересом разглядывали на сцене толстоногих танцовщиц, а Матюшкин откровенно скучал. В Царском Селе он не раз смотрел представление петербургского балета и ему было с чем сравнивать. К тому же заезжие итальянские музыканты играли нестройно и фальшивили. «А пожалуй, наших офицеров и винить грешно за неразборчивость, — размышлял Федор, — они все время на кораблях да в Кронштадте по экипажам, когда им театральные тонкости познавать». Настроение поднялось в длительном антракте, напитки в буфете оказались превосходного качества…
Десять дней стоянки промелькнули незаметно, «Камчатка» готова была сняться с якоря, но появился Лангсдорф.
— Их величество король желал бы завтра принять вас с офицерами в своем загородном дворце, — сообщил он командиру.
Головнин недовольно кашлянул, не любил он великосветские церемонии, но консул все же упросил задержаться. Очень хотелось ему обустроить эту процедуру для поддержания своего престижа. «Камчатка» была первым русским военным кораблем в Рио-Жанейро, и он успел рассказать королю о приключениях ее капитана у японцев…
Встреча с королем откладывалась из-за дурных вестей из Лиссабона, и если бы не противный ветер и дождливая погода, Головнин ушел бы в море. Наконец в понедельник консул повез Головнина и офицеров на прием в загородную резиденцию короля.
Целый час дожидались моряки, пока «король был в церкви у вечерней молитвы». Из распахнутой настежь двери доносились пение и церковная музыка.
Никандр Филатов заглянул в полуосвещенный храм и, сморщив лицо, сообщил:
— Поют-то недурно, но больше все негры и мулаты, да и одеты дурно, в каких-то лохмотьях, не подумаешь, что для короля поют.
Сглаживая неловкость, Лангсдорф проговорил вполголоса:
— Двор короля еще не обустроился после переезда, на все денег не напасешься.
Но церемония приема соблюдалась строго.
«По окончании молитвы, — вспоминал о приеме Головнин, — первый королевский камергер, одетый в богатом красном мундире с двумя звездами, доложил о нас, и через четверть часа из галереи, где мы находились, вдруг Двери отворились в огромную залу, в дальнем конце коей стояло что-то похожее на трон, завешенное белыми занавесками. Зала сия была очень слабо освещена. Король в синем мундире с двумя лентами и с двумя звездами, в шарфе, со шпагою и с палкою стоял у стола со своим камергером. По этикету здешнего двора, вступив в залу, мы королю поклонились, пришед на половину залы, опять поклонились и, подойдя к нему, еще раз; тогда и он нам поклонился и сделал шага два вперед. Г-н Лангсдорф в звании поверенного в делах нас ему представил. Тогда король стал говорить со мною о нашем путешествии, о фрегате, каково нам нравится здешний климат и город, и, сделав вопросов десять, поклонился, пожелав нам благополучного плавания. Мы также, выходя спиною назад до самых дверей, сделали ему три поклона».
Покидая живописные и весьма уютные бухты Бразилии, командир «Камчатки» составил для себя определенное мнение об этих благодатных местах. Точно и образно подметил он значимость скрывающегося за кормой порта в будущем.
— Рио-Жанейро при беглом взгляде на карту, кажется, лежит в стороне от морских путей судов, идущих в Индию и к мысу Горн, — делился он мыслями с офицерами, собравшимися вокруг него на шканцах, — но сведущий мореплаватель тотчас усмотрит, что он находится на самой, так сказать, большой дороге и как будто нарочно природою предназначен служить ему местом отдохновения, постоялым двором. Здесь, в тропической полосе, как вы знаете, пассаты и течения влекут судно к западу или на юг. А из всех пристаней Рио-Жанейро бесспорно есть самая лучшая.
Головнин с удовлетворением искоса посмотрел на молодых мичманов, гардемаринов. Все пятеро любопытны к окружающему, порой подмечают то, что не схватывает даже его наметанный взгляд. Теперь, в море, можно сообщить им новость: Лангсдорф вместе с испанским посланником упросил его отвезти в Перу важные документы короля Испании.
— Вы знаете, господа, что после Горна мы должны следовать напрямик на Камчатку. Но обстоятельства вынуждают меня побывать в Лиме, у тамошнего правителя вицероя Пецуелы. Так что мы погостим и на западном берегу Южной Америки.
Новый, 1818 год на «Камчатке» встречали вблизи меридиана мыса Горн. Ничто так не поднимает настроение экипажа, как внимание командира. «Для сего дня унтерофицерам и рядовым была дана лишняя порция вина; а между тем и жалованье раздал я им в первый еще раз в сие путешествие по двойному окладу. Это все вместе доставило им большое удовольствие, и они сверх обыкновенных праздничных веселий нашего простого народа вздумали еще играть комедию собственного их сочинения, что и было охотно им позволено, и дано еще изобретателям сего спектакля небольшое награждение. Ничто так не способствует сохранению здоровья служителей, как веселое расположение их духа».
Почти две недели до этого шлюп пробивался сквозь штормы и шквалы к укрытой дождями и туманами южной оконечности американского материка. Стихия терзала шлюп, так же как десять лет назад хлестала наотмашь по форштевню «Дианы». Тогда пришлось попятиться, велик был риск остаться вечным пленником моря.
Сейчас командир был уверен в успехе. В эти дни он делился сокровенным: «… мы вспоминали с живейшей благодарностью имена генерал-майора Орловского и кораблестроителя Стока. Сей последний под непосредственным наблюдением господина Орловского строил наш шлюп, который так хорошо выдержал все бури, коим мы были подвержены. Желательно, чтоб все строители с таким тщением и усердием скрепляли свои корабли; но к несчастью мореплавателей, не всегда так бывает!»
И все же стихия порядком испытывала стойкость русских моряков. Казалось, вот-вот шлюп достигнет заветного места, но напор волн и ветра заставлял лавировать без продвижения вперед.
Однажды встречный ветер стих, а неизвестное течение уволокло шлюп на 50 миль к северо-востоку. В другой раз штормовые волны подобрались к пристанищу капитана: «… при весьма жестокой буре от севера, которая развела столь сильное волнение, какого мы во все путешествие не имели, один вал, вышед из-под кормы, так сильно ударил вверх, что в кормовых окнах выбил рамы и щиты и наполнил мою каюту водою, которою множество из вещей перемочило. Я принужден был велеть во все окны вставить щиты, обить их изнутри парусиной и приготовить парус, чтоб обтянуть корму на случай, если бы щиты волнением выбило, что нередко случается в здешнем бурном море».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65