Отложив письмо, Головнин добродушно спросил:
— Стало быть, всерьез задумали? Море шуток не терпит. Бона Академия художеств прислала живописца Тиханова. Сие по необходимости. А вы служить надумали.
Ну да ладно, поживем — увидим. Сплошаете, сразу на берег спишу. А покуда поезжайте к матушке. Дело святое. Возвернетесь прямо в Кронштадт, на судно…
Вернувшись из Москвы, Матюшкин тепло распрощался с Пушкиным.
— Не позабудь, Феденька, про дневник, начинай, не откладывая, завтра же. Пиши все, что видишь и чувствуешь. Сии записи станут со временем бесценны. Ты един из наших, кто с морем решил породниться.
Матюшкин поднялся на борт «Камчатки» в середине августа. На нос заводили буксиры с барказов, готовили выводить шлюп на внешний рейд.
Вот и первый вечер на рейде. Рядом, на виду, Кронштадт, на востоке, в дымке, шпили Петербурга, что-то ждет его впереди… Разложив в каюте тетрадь, он вывел на обложке — «Матюшкин Федор». На обороте вспомнил слова Дельвига: «Судьба на вечную разлуку, быть может, съединила нас».
Промелькнуло в заботах несколько дней. К борту подошла шлюпка с капитаном. Следом по трапу денщики тащили баулы с его пожитками. В это плавание Головнин взял денщиками трех своих дворовых людей из Гулынок. По уставу офицерам запрещалось иметь денщиков из числа матросов экипажа.
Поднявшись на палубу, командир выслушал доклад лейтенантов и объявил:
— Ветер нынче нам попутный, завтра снимаемся с якорей.
Никандр Филатов повернулся к ветру, вздохнул полной грудью, засмеялся.
— В другой раз, Василий Михайлович, плывем к Камчатке и опять же на «Камчатке».
Вечером в дневнике Матюшкина появилась одна из первых записей: «Капитан приехал из Петербурга, и все закипело — суетятся, бегают. И мы в последний раз видим заходящее солнце в своем отечестве — утро застанет нас под парусами».
На рассвете крепостные пушки Кронштадта на прощание салютовали «Камчатке», и моряки «поутру 26 числа сего же месяца, в день вечно для России достопамятный Бородинским сражением, отправились в путь с благополучным ветром от северо-востока».
Вокруг света
Дорого обходятся государству дальние плавания. Иногда они ему и не под силу. Европейские морские державы всегда извлекали из таких вояжей выгоду. Берега обеих Америк, Африки, Азии, Австралии, островов Океании постепенно переходили под скипетры королей Испании, Португалии, Англии, Франции.
Из открытых земель текли реки золота, серебра, диковинных товаров. Затраты возмещались сторицей.
В России первопроходцами в океанах на Севере и Востоке стали казаки и торговые люди. Создатель флота Петр Великий начал «обыскивать берега американские».
Первый «кругоземный» вояж снарядили за свои средства предприниматели Российско-Американской компании. Головнин на «Диане» проложил дорогу к Великому океану военным кораблям. «Камчатка» открыла счет вояжам вокруг света русских военных моряков на судах отечественной постройки.
…Тридцатый меридиан, к западу от Гринвича, невидимой чертой пересекая экватор, делит Атлантику на две половины.
Во вторник 23 октября 1817 года в этом месте один за другим прогремели девять пушечных выстрелов. «Камчатка» переходила из Северного в Южное полушарие. На верхней палубе в парадной форме выстроился экипаж. Сто тридцать офицеров, гардемаринов, матросов поглядывали на командира, переводили взгляд на трепетавший по ветру Андреевский стяг, подставляя лицо пока еще не жгучим лучам восходящего солнца. Командир с удовлетворением посматривал на подчиненных. Сейчас он для них верховная власть.
Каждый командир военного корабля по своей методе стремится к совершенству выучки экипажа. От этого в конечном счете зависит успех плавания, успех в бою. У Головнина годами сложилась своя система. Каждый человек должен четко знать, что он обязан делать в разных ситуациях. Святая обязанность командира — грамотно определить обязанности каждого члена экипажа, от первого лейтенанта до последнего матроса. Но этого мало. Надо научить выполнять эти обязанности быстро и без промашек. На море каждый миг решает иногда судьбу корабля и его экипажа. Головнин жестко требовал исполнения долга от каждого моряка, делать свое дело по совести, достигать совершенства, но не ради показухи и щегольства. За два месяца плавания он добился своего. Прежде ни одно русское судно не приближалось к экватору за столь короткое время. Крузенштерн и Лисянский почти четыре месяца добирались до тропиков.
Старания и выучка людей заслуживали похвалы.
Головнин вынул из-за обшлага листок, развернул его. Вчера до поздней ночи сочинял он свой приказ: «По высочайшей воле его императорского величества дана мне власть нижним чинам начальству моему вверенного шлюпа в разных случаях выдавать денежное награждение, смотря по моему рассмотрению. — Матросы весело переглядываясь, подталкивали друг друга. — Необыкновенно скорый наш переход из Кронштадта под экватор, — звучал привычный басок командира, — совершенный в 58 дней, случился оттого, что как господа офицеры и гардемарины, так и нижние чины с неусыпным усердием старались о скором приготовлении шлюпа к походу в Портсмуте, а в море, надеясь на их искусство и расторопность, можно было нести много парусов. Не имея права сам делать никакого награждения господам офицерам и гардемаринам, я при первом случае представляю об них вышнему начальству, а нижним чинам определяю в награждение двухмесячное жалование, которое теперь же выдаст им г-н клерк 13-го класса Савельев».
Едва командир распустил команду, матросы гуськом потянулись в канцелярию, где их ожидал Степан Савельев. На ходу балагурили.
— Благодетель наш спуску не дает, ан и жалует.
— По заслугам и почет.
— Каков дядя до людей, таково ему от людей.
Чего греха таить, немало матросов питали надежду хоть когда-нибудь, после службы, пожить обычной жизнью, обзавестись семьей, хозяйством. Откладывали каждую лишнюю копейку, кое-кто даже отказывался от заветной чарки и получал вместо водки деньги…
Головнин поманил боцмана Евдокимова.
— Все ли готово, Герасим?
Посмеиваясь в усы, боцман не по уставу развел руками:
— Как можно, ваш бродь. С вечера все наготове.
— Ну, гляди, по восьмой склянке, в полдень, начинай. Еще не смолк звон рынды в раскаленном воздухе, а на баке запиликала флейта. Разряженная и размалеванная компания полуголых матросов во главе с Нептуном двинулась к шканцам. Там их ждал в мундире со шпагой командир, все офицеры и гардемарины в парадных мундирах. Зычный голос Нептуна начал церемонию:
— Што за судно и кто капитан на нем? Головнин в тон ему отозвался:
— Судно российское «Камчатка», капитан Головнин Василь Михалыч.
— Браво, как не зайти к старому знакомцу!
Поглаживая бороду, Нептун важно подошел к командиру, пожал ему руку, поздоровался с Филатовым, единственным офицером, который в прошлом пересекал экватор на «Диане», окинул взглядом остальных офицеров, повернулся к матросам:
— Кои проходили экватор, отойди к левому борту! Рядом с командиром и лейтенантом Филатовым, переминаясь, остановился клерк Савельев…
Нептун махнул рукой:
— Окатывай!
Застучал брандсбойт, из брезентового шланга на кучу матросов и офицеров струей устремилась забортная соленая вода, под шум и крики окатывая всех без разбора с головы до ног.
Кланяясь командиру, спутники Нептуна пропели:
Мы тебя любим сердечно.
Будь ты начальником вечно.
Головнин повел всю свиту Нептуна в каюту, и началось угощение шампанским…
Подошло время обеда, матросы получили по двойной чарке, а все офицеры «откупились» от Нептуна бутылками вина. Веселье продолжалось, но жара разморила всех, особенно Нептуна, который стал величать себя Бахусом.
Делясь впечатлениями о празднике, Матюшкин заметил: «Бахус хватил через край и в винном иступлении хотел броситься в море, крича: „Бахус я и бога мастерство, а не матрос“. Но, к счастью, его удержали за ногу».
Три десятка страниц дневника исписал Матюшкин за Два месяца. Каждую свободную минуту поверял свои впечатления заветной тетради. А таких минут выпадало не так уж много. Разве во время стоянок в Копенгагене и Портсмуте. Первую неделю командир дал время Матюшкину ознакомиться с «Камчаткой». Поначалу сам провел его по всем помещениям, трюмам, пояснил устройство, назначение. Потом два дня лавировали в тумане, Головнин лазил с Матюшкиным по вантам, на салинги, объяснял попутно устройство мачт, их оснастку, парусное вооружение, что к чему.
— Старайтесь без боязни поболее на салинг взбираться, — посоветовал умудренный мореход, — так вскоре и приобщитесь к морской хляби, про страхи позабудете.
А морские «ухабы» валили новоиспеченного гардемарина с ног. Сначала ночами валялся на койке, пока боцман не посоветовал.
— Ежели вас, барин, мутит, так надобно быть на воздухе. Пущай водица али дождик вас освежают. Когда совсем невмоготу, опять же два пальца в глотку суньте до жвака-галса , и дрянь напрочь изойдет.
Но боцман тут же грозил корявым, с заскорузлым ногтем пальцем:
— Блевотину всю за борт али в шпигат , не дай Бог на палубу…
Командир посматривал на Матюшкина добрыми глазами. Нравилась ему в бывшем лицеисте любознательность, неудержимая тяга к морю, несмотря на испытание качкой. И еще подметил Головнин излишнюю на его взгляд простоту и доброжелательную расположенность к матросам…
Когда пришли в Портсмут, глядя на позеленевшее от непрерывной качки лицо Матюшкина, командир сказал:
— Поедете со мной в Лондон, немного на суше развеетесь, гардемарин Лутковский вам компанию составит.
У командира были дела, но в первый воскресный день он уступил просьбам и знакомил спутников-гардемаринов с памятными местами. Первым делом Головнин направился с ними в собор Святого Павла. Много интересного увидели здесь гардемарины, а в конце осмотра сняли шляпы у мраморной гробницы героя Трафальгара адмирала Нельсона. Минуту-другую помолчали, а Головнин вдруг вспомнил:
— Адмирал Горацио Нельсон плохо переносил качку, как и вы, Федор Федорович, однако стал великим моряком…
Впечатлительный Матюшкин ходит по Лондону, присматривается к жизни, вечером командир ведет гардемаринов в театр. На обратном пути коллежский секретарь цепко вглядывается в жизнь деревенских обитателей. Кругом тщательно возделанные поля, аккуратные постройки. Вспоминает обездоленных российских крестьян, виденных им во время поездки в Москву и обратно. С грустью отмечает в журнале: «Рабство сему причиною, не имея верной собственности, будучи подвержен угнетениям сильнейших, русский крестьянин живет в бедности». — Немало российских мореплавателей побывало до Матюшкина в Англии. Многие из них делились впечатлениями, отзывались о нравах и порядках англичан. Но еще никто, в том числе и Головнин, не делали таких примечательных заключений…
Через два дня уже Атлантика принялась терзать Матюшкина. Шквалы, мертвая зыбь сменяли друг друга, и он, забыв все наставления, часами валялся на койке, изредка появляясь в кают-компании, чтобы выпить чаю с лимоном. На исходе второй недели штурман Григорий Никифоров, подружившийся с Матюшкиным, предупредил за ужином:
— Завтра поутру, Федор Федорович, откроются Канарские острова. Командир хотел зайти на Тенериф, купить вина, но раздумал. Ветер у нас редкий, попутный, жаль упускать такое благо. А вы поднимитесь на палубу, проветритесь и красоту Канар полюбопытствуете.
Всю ночь ворочался Матюшкин, а на рассвете появился в каюте Никифорова.
— В аккурат появились, — обрадовался Никифоров, указывая циркулем на карту.
Матюшкин каждый день подолгу проводил время в каюте штурмана, у компаса, получил первые навыки обращения с хронометром и секстаном. Помогал штурману в математических расчетах.
— Как светило взойдет, — поучал штурман, — берите подзорную трубу, слева один из лучших островов на видимости откроется, по прозванию Пальма.
И в самом деле, красоты тропических островов очаровали Матюшкина. Но не одни прелести природы влекут Федора. «Все, все было прекрасно, — писал он. — Натура сделала остров Пальму одним из счастливых, а людей несчастливейшими. Жестокосердные и надменные испанцы владеют его долинами, негры, похищенные коварством из своего отечества, разлученные со своими семействами, влачат здесь жизнь свою в бедности и одиночестве. Будучи лишены всех прав человеческих, они носят иго жестокосердных испанцев, своих владетелей».
Ухоженные виноградники, маслиновые и померанцевые рощи на склонах холмов радуют взор, но на душе тоскливо. Матюшкин знает истинную цену райской жизни на скрывающихся за кормой островах. Откуда? Видимо, бывший лицеист в прошлом перелопатил не одно описание этих мест путешествующими мореходами. Скоро он сам увидел подноготную благополучия европейцев…
Ровно месяц спустя, 5 ноября, «Камчатка» салютовала крепости при входе в бухту Рио-Жанейро, столице Бразилии.
Десять лет назад Головнин на «Диане» побывал в этих местах. С тех пор все изменилось. Бежавшая от Наполеона королевская семья обосновалась в Рио-Жанейро. Два года назад регент Жуан объявил Бразилию королевством, а себя провозгласил королем…
Не успела «Камчатка» стать на якорь, как на борт поднялись португальские офицеры:
— По здешнему закону вы обязаны салютовать королю двадцать одним выстрелом, — объявил адъютант короля.
Командир «Камчатки» знал морские каноны:
— Надеюсь, его величество ответствует русскому флоту таким же салютом?
— Да, конечно…
Солнце коснулось дальней гряды гор, окружающих живописную бухту, когда раздалась команда:
— Отдать правый якорь!
Многопудовая громада якоря бултыхнулась в воду, увлекая с грохотом якорный канат.
Над бухтой через равные промежутки загремели пушечные раскаты салюта…
Современник, читатель и почитатель командира «Камчатки», Иван Александрович Гончаров, после плавания на «Палладе», заметил: «Вглядывание в общий вид нового берега или всякой новой местности, освоение глаз с нею, изучение подробностей — это привилегия путешественника, награда его трудов и такое наслаждение, перед которым бледнеет наслаждение, испытываемое перед картиной самого великого мастера».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65