В мозгу Лени кипела лихорадочная работа: ведь он сколько времени уже думал сам о каком-то подобном аппарате, отнюдь не стеклянном, конечно, и в то же время вот теперь стеклянные, - потому что прозрачные - плоскости располагались то в виде куба, то в виде призмы с шестью, восемью, десятью гранями, но в середине их неизменно вписано было это спокойное и прекрасное женское лицо.
Счищенный с аллеи снег лежал грязноватым, но мирным, будничным сугробом за спинкой зеленой скамейки, на которую оперлась она таким здоровым и спокойным за свое здоровье телом. Синицы-московки, очень заметные на темных, влажных ветках и явно обрадованные теплом среди зимы, оживленно показывали свои акробатические штуки как раз невысоко над ее головой. И вот уже Лене представилось все это: и уголок парка, и синицы-московки, и рыжеватый снег, и темные, влажные ветки деревьев, и зеленая скамейка, и индигово-синяя, неразборчивая в линиях и пятнах толпа в движении, и совершенно спокойная она, вот эта женщина, с большим прекрасным лицом, - в продолговатой четырехугольной раме, как картина, сделанная темперой - красками, которые не жухнут, не меняются, не поддаются времени.
Такое забытье, - а это было действительно какое-то забытье, погруженность, отсутствие, - продолжалось несколько минут, и в это время говорила что-то около, рядом с ним, Лиза, но он не вслушивался и ничего не слышал.
И вдруг она дернула его за руку и, когда он обернулся, спросила тихо, но выразительно:
- Ты что это, а? Ты что на нее все смотришь?
Он пригляделся к Лизе и не узнал ее: глаза у нее стали совсем ромбические, белые, какие-то раздробившиеся и колкие, как битое стекло, лицо пожелтело и собралось в какие-то упругие желваки. Он даже отшатнулся испуганно: кто это?
- Ты что на нее так смотришь? - повторила она как будто вполголоса, но это отдалось в нем, как истерический крик.
И в несколько длинных мгновений, когда он смотрел на эту невиданно-новую, сидевшую рядом с ним Лизу Ключареву, он понял, что если и начиналось между ним и ею какая-то близость, точнее - только мерещилась возможность близости, то вот она сразу рухнула сейчас.
Та, другая, незнакомая, со спокойным лицом и синицами-московками над нею на голых ветках и рыжеватым снегом около скамейки, - она исчезла, как видение, встала и смешалась с толпой; он на мгновение взглянул туда, в ее сторону, - ее уже не было, и тех двоих с нею - тоже, там сидели другие, а эта, Лиза Ключарева, вот тут, около, видимо изо всех сил сдерживалась, чтобы не вскрикнуть так, что сразу собралась бы толпа. Она вздрагивала тонкой сведенной шеей и острым искривленным подбородком, а эти колкие белые глаза были пока еще сухи, но слезы, - как представлялось Лене, - уже доплескивались к ним, виднелись где-то совсем близко, вот-вот прорвутся, хлынут и затопят.
Он встал, чтобы заслонить ее от толпы, взял ее за обе руки и сказал тихо:
- Что ты? Что с тобою?.. Лиза! Вставай, пойдем... Вставай и пойдем.
Он поднял ее, взяв под локти, и осторожно повел в шаг идущей толпе. Она шла, вздрагивая крупно и не отнимая платка от глаз.
II
Для дипломной работы Леня выбрал исследование донецких углей на коксуемость, и то, что его командировали от коксовой станции в Донбасс за пробами углей, как нельзя лучше совпало с его личной задачей. Командирован он был представителем Главнауки. Ездил с ним вместе от Коксостроя некий Пивень, увесистый человек с толстым сизым носом, и экономист Моргун, который страдал тиком и делал при разговоре изумительные гримасы после каждого десятка слов.
С ними Леня побывал в Гришине, Рутченкове, Енакиеве, Сталино, везде собирая сведения о шихтах, какие идут на коксование, и ведя строгую запись увозимых с собою проб угля.
В Горловке он отыскал Шамова; тот жил при заводе, который уже заканчивали: на нем утверждали последние коксовые установки.
И первое, что спросил Леня у Шамова, было:
- Ну, а этот вот, ты писал, аппарат Копперса, - он где у тебя?
- А-а, загорелось ретивое? - хлопнул его по спине Шамов. - Да, брат, аппаратик любопытный. Только у меня его, конечно, нет, - он у немцев. Называется он трайб-аппарат Копперса.
- Трайб-аппарат?.. Хорошо... А он у них как - засекречен?
- Немцы, конечно, своих секретов выдавать не любят, но-о... поскольку фирма того же Копперса строила наш завод, то должна же и пустить его, а для этого пробовать на своем аппарате наш уголь, - так?
- Не иначе. А ты был при этих пробах?
- Непременно. Да ведь аппарат по существу простой, только...
- Что "только"? - очень живо спросил Леня. - Химический подход или физический?
- Вот потому, что подход физический, он дает результаты весьма приблизительные, этот трайб-аппарат.
- Приблизительные?
- Да... И я бы сказал, что это не решение задачи кокса, нет, брат. Особенно с нашими углями. У нас что ни уголь, то имеет какую-нибудь особенность. Этих особенностей трайб-аппарат учитывать, оказалось, не может... Очень он груб и прост для наших углей... Что? Отлегло от сердца?
- Ну вот, чепуха. Что же, ты в самом деле думал, что я... - толкнул его Леня.
- Но если ты не перейдешь на химический метод решения, все-таки ничего у тебя не выйдет. В этом уж я теперь окончательно убедился.
- А трайб-аппарат посмотреть нельзя?
- Я тебе начерчу его, если хочешь... Пустяки... Простей лаптей. Вот цилиндр, а в нем железная трубка...
И Шамов бойко принялся вычерчивать разрез аппарата, четко и точно, взвешенными словами давая свои объяснения к чертежу. Когда же Леня сказал, что все он отлично понял и что это действительно просто, Шамов добавил:
- Копперс как строитель заводов коксохимических интересовался собственно чем? Не превышает ли уголь пределов нагрузки на стены печей, то есть не вспучивается ли так, что может деформировать стены, во-первых, и, еще больше, не может ли забурить печь, во-вторых?
- А мы чем интересуемся? Не тем же ли самым? - не понял Леня.
- Нет, не тем... Главное, не так. Он заинтересован в том только, чтобы завод сдать как годный к эксплуатации, а мы - в том, чтобы этот завод работал у нас без перебоев, - это большая разница, конечно. Вот завод выдал серию печей - отлично. Вот завод выдал все печи без забурения - еще лучше. Мы завод приняли. Фирма денежки получила - и до свиданья. А у нас потом забуряются печи сплошь. Почему? Потому что уголь не однороден, это тебе известно, конечно. И вот, насколько я присмотрелся к этому аппарату, он дает только три показателя: черта пошла вверх, потом упала низко - первый показатель. Что он значит? Значит он, что уголь при коксовании будет пучиться и может попортить стенки, но коксуется хорошо. Затем - черта идет вот так, как волна, а хвост низко не опускается - второй показатель. Значит он, что уголь плохой: будет очень пучиться и забурять печь. И, наконец, третий показатель: черта самая скромная, в гору не лезет, а норовит скорее опуститься вниз; это - самый хороший уголь, и кокс будет выдаваться как малина. Однако найди поди такой уголь. Подобрать шихту по этим данным можно? Ни в коем случае.
- А идея все-таки хорошая, - пробормотал Леня.
- Куцая.
- То есть не охватывает всех углей, но вот видишь - отмечает же, насколько вспучивается уголь при коксовании.
- То есть приблизительно указывает, сравнительно с другим сортом угля указывает, сколько в нем битума, больше ли, меньше ли, а сколько именно?
- Да это совсем и не нужно, сколько именно.
- Ну, этого уж ты мне не толкуй.
- А идея все-таки здоровая. Все ведь постигается путем сравнения... А тут сравниваются целых три типа углей.
- Да, если бы их только и было, что три типа, а не триста двадцать три, например.
- Однако аппарат этот может здорово помочь в их классификации.
- В том-то и дело, что ничуть, ни вот на столько не помогает, - и Шамов показал ноготь мизинца.
Когда Леня увидел аппарат Копперса, то быстро прикинул его размеры снаружи и размер металлического стакана внутри, куда насыпался истолченный в порошок уголь; острым и цепким глазом человека, привыкшего все делать своими руками, схватил - что, куда и как прикреплено и из чего сделано, и, наконец, сказал Шамову тихо, но убедительно:
- Знаешь, что?.. Через неделю я все объеду, где тут, в Донбассе, мне нужно еще взять пробы, а через две недели у меня на столе, на нашей коксовой станции, будет стоять точь-в-точь такая штука.
III
К Гаврику обратился Леня:
- Послушай-ка, кузен и все прочее, ты ведь, кажется, говорил, что готовишься стать токарем по металлу?
Гаврик сдвинул брови и ответил важно:
- Чего же мне готовиться, когда я уж и плиты шлифую и все делаю сам... Мне готовиться уж нечего, я и так готов.
- Так что, если я тебе дам чертеж и материал, можешь ты мне довести этот материал до дела?
- А почему же нет?
- И высверлить можешь цилиндр, например, небольшого диаметра?
- А что же тут такого страшного?
- Ну, раз для тебя ничего страшного нет, тогда молодчина. Тогда я тебе дам заказ.
- Специальный?
- Непременно. Для нашей коксовой станции. Идет?
- Идет.
Леня достал подходящего железа и с помощью Гаврика, с одной стороны, и Студнева, с другой, смонтировал аппарат системы Копперса. Все пробы, вывезенные Леней из его поездки по Донбассу, одна за другой прошли через этот аппарат, и кривую вспучивания при коксовании каждой пробы Леня занес, очень тщательно перечертив ее, в особую ведомость донецких углей.
Как-то к нему в подвал, где он готовился к дипломной работе, которую думал назвать "Методика определения коксуемости углей", зашел неожиданно Гаврик.
- Ты что? Чего-нибудь тебе нужно? - забеспокоился Леня.
- Нет, ничего особенного... Хочу просто на дело рук своих поглядеть... Работает?
- Работает, брат... У нас будет работать; вот, смотри.
Гаврик посмотрел, помолчал, потом сказал, чуть-чуть улыбнувшись:
- Однако я ведь тоже работал... и сверхурочно работал... А у нас, в Советской республике, так заведено: кто работал, тот что-нибудь должен получить за работу.
- А я тебе ничего не дал, верно... Ну что же я тебе могу? Денег у меня нет.
- Зачем у тебя? У вашего учреждения - какое оно там, - мои заработанные деньги, я так думаю, а совсем не у тебя.
- Э, с нашими папашами возиться - сто бумажек надо написать, и вообще это целое дело... Вон велосипед мой стоит, хочешь взять за эту работу?
- Ну вот еще. Велосипед же твой личный?
- Конечно, личный... Да он мне по дешевке достался... Ничего, бери.
- Да я на нем и ездить не умею...
- Тем лучше, значит - учись.
- Я взять могу, конечно, на время, попрактиковаться, если у меня его ребята не поломают... - сумрачно сказал Гаврик. - А денег ты все-таки расстарайся.
- Попытаюсь. Только надо тебе знать, что пыл Коксостроя к нам значительно охладел и с новыми затратами на станцию - дела тугие... Даже стараются подсократить штат. Была тут у нас, например, как лаборантка Лиза Ключарева - ушла; ее никем и не думают замещать. Правду сказать, толку от всей нашей работы очень мало. А если это просто лаборатория для практики студентов, то почему ее должен финансировать Коксострой? У него и своих расходов довольно... Так что ты велосипед бери и не стесняйся... А если мне когда понадобится, я у тебя его возьму на время, ничего. Пусть так и будет: велосипед теперь твой.
Гаврик пожал плечами, потом взвалил на них велосипед и вынес его из подвала.
А не больше как через неделю, - сошел уже весь снег, было тепло и сухо, - Леня обратил внимание на лихого велосипедиста, который мчал по улице, не прикасаясь к рулю, даже заложив руки за спину для пущей картинности. Во рту у него блестел на солнце свисток, а теплая вязанка придавала ему вид заправского боевого спортсмена.
Присмотревшись к нему пристальней, Леня узнал в нем Гаврика и подумал не без удовольствия: "Способная все-таки мы порода".
А Лиза Ключарева действительно вскоре после прогулки с Леней в парк бросила подвал, ссылаясь на то, что нужно готовить дипломную работу.
Однако дипломные работы в том году были отменены.
Выпуск новых инженеров, в том числе Слесарева, Шамова, Карабашева и Зелендуба, прошел торжественно и остался в памяти всех еще и потому, что ректор Рожанский, желая подать стакан воды одному из ораторов, переусердствовал, заторопился и вместо стакана налил воды из графина в чью-то лежавшую поблизости от него шляпу. А когда, несмотря на торжественность минуты, прыснул около него кто-то смешливый, а за этим другие, торопливо стал выливать бедный Рожанский воду из шляпы обратно в графин.
Может быть, такая рассеянность подействовала, как действует зевота, заразительно и на Леню, только он в этот день, обращаясь к Геннадию Михайловичу, назвал его почему-то "Геннадий Лапиныч", и тот не на шутку рассердился и раскричался, а бывшая при этом Конобеева подскочила к Лене и очень отчетливо, как всегда, залпом обругала его "длинным балдой, недоноском, зазнайкой, сумасшедшим, печенегом", на что Леня, тоже как всегда, сказал ей миролюбиво:
- Заткни фонтан своего красноречия.
Вечером в этот же день все подвальщики, ставшие инженерами, катались на бермудском шлюпе под парусами и пели: "Реве тай стогне Днiпр широкий".
Леня был оставлен при институте, как и Шамов, стараниями которого в подвале стало одним трайб-аппаратом больше; но оба они видели, что от решения коксовой задачи они далеки, хотя и завалили коксовыми корольками, полученными от разных опытов, все свободное место под лестницей подвала.
Количество углей Донбасса, способных спекаться, было невелико, промышленность требовала их вдвое больше, и это только теперь, а между тем предстоял ведь в металлургии огромнейший взлет в связи с принятой и неуклонно проводившейся пятилеткой.
Нужно было овладеть таинственной сущностью угля настолько, чтобы он безотказно, в тех или иных устойчивых смесях, давал в коксовых печах необходимый для домен кокс, отнюдь не забуряя и не портя ни печей, ни домен.
- Не-ет, как ты хочешь, а эту задачу может решить только химия, теперь уже совершенно уверенно говорил Шамов. - Только тогда, когда мы химически ясно представим себе процесс коксования...
Но Леня перебивал нетерпеливо:
- Через сто лет... А если даже и химия, то не в том объеме, в каком мы ее знаем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36