https://wodolei.ru/catalog/accessories/Chehia/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Афишировать себя не буду и надеюсь — письмо останется между нами.
Напрасно ли надеялся С. Дегтярев?.. Почти восемьдесят лет пролежало его письмо в архиве, прежде чем я его обнаружил. Каков был ответ В. Ленина, как сложилась судьба безработного петроградца и двух его малюток — мне не удалось узнать.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ФИНЛЯНДСКИЙ ВОКЗАЛ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ВАСИЛЬЕВСКИЙ ОСТРОВ
Попадая в Москву, поневоле теряешься. Людской поток несет тебя по руслам улиц. Иногда втягивает под землю. Снова выталкивает наружу. Ты безволен и беспомощен. Сопротивляться бессмысленно. Не покоришься, не отдашься движению, ритму гонки, и от тебя останется мокрое пятно — еще более безымянная капля в вихре водоворота.
Почему иначе в Ленинграде?
Здесь я обхожу далеко стороной автобусы и такси. Не бросаюсь очертя голову в метро. Колесам предпочитаю ноги. И как лошадь, пущенная сама по себе, неожиданно оказываюсь в полузабытом месте, куда меня водили лет десять назад. Чудо, да и только!
Вот и сейчас не заметил, как ноги вынесли меня на одну из линий Васильевского острова. Да, я перед той самой школой. Это возле нее мы сидели на скамейке с Ксенией Семеновной Амелиной.
— Здесь я училась, — сказала она тогда. — Теперь школа, а раньше была гимназия. Видите, вход неприметный. Зато название у нашего учебного заведения было высокопарным — Казенная гимназия императрицы Марии Федоровны. Но должна сказать, дух высочайшей особы не витал в этих стенах. Мы называли гимназию проще — Мариинской. Так больше нравилось. Ведь в Петрограде находился одноименный Мариинской театр, известный всей Европе.
— А подальше, вон в той стороне, — Ксения Семеновна повернулась назад, — был наш дом, где я жила с мамой, папой, сестрой и братиком. Ах, как же давно это было….
Голос ее задрожал, и она опустила голову.
…Обыкновенный каменный дом на Васильевском острове. У одного окна плотная штора уже отдернута, и солнце беспрепятственно заливает комнату. Освещает оно и девочку-подростка, стоящую перед зеркалом. Это Ксюша Амелина.
Никто еще не проснулся. В том числе и Катя, старшая ее сестра, спящая здесь же. Тихо и за дверью. И хорошо, что спят. Ей не хочется, чтобы кто-то, пусть и самый близкий, потревожил ее.
Две Ксюши. И одна внимательно вглядывается в другую.
— Очень обыкновенное лицо, — приходит уже не в первый раз к заключению девочка, вздыхая при этом. Она не красавица, но и не дурнушка. Вот только нос… Слегка курносый и обидно короткий. Совсем не как у древних римлян, о которых вчера им рассказывала Анна Александровна.
Ксюша берет с кровати простыню и набрасывает наискосок, через плечо. Похоже или нет на тунику? Напоминает ли она гордую патрицианку? Девочка поворачивается боком к зеркалу. Нет, у нее совсем не римский профиль! Противный нос! И веснушки в придачу. Если бы на носу только… А то разбежались во все стороны.
Из соседней комнаты раздается мелодичный бой часов, а вслед за ним и голос мамы:
— Доченьки, вы слышите меня? Пора вставать!
— Мы не спим, мама, — отвечает Ксюша и за сестру. Девочка оборачивается на скрип двери. В маминых руках гребень, она причесывается на ходу. Ксюша прижимается к ее груди. В такие минуты ей вовсе не хочется быть взрослой.
Теперь мама перед зеркалом. Вот она — совсем другое дело. Лицо правильное и тонкое. Длинные шелковистые волосы падают на складки ночной сорочки. А какая у нее улыбка! И ни единой веснушки!
— Вставай, соня! — теребит мама Катино плечо. — Скорей поднимайся, а я пошла ставить чай.
Завтрак — самая беззаботная часть дня. Он проходит в шалостях и веселых разговорах. Одно плохо — к чаю ничего нет. На блюдце перед сестрами по два маленьких сухарика.
Катя чуть задержалась, и Ксюша выходит из дому одна. На улице пустынно. Только дворник Пахом в длинном белом переднике наводит чистоту у подъезда. Он первый, кого она встречает каждое утро по дороге в гимназию. Борода у Пахома — от глаз до пояса. Он только с виду страшный. А глаза добрые и лучистые, как у Деда Мороза. Ксюше нравится, что здоровается он с ней уважительно, как со взрослой, и называет барышней.
Гимназическое утро начинается привычно. Классы выстраиваются в ожидании начальницы. Младшие девочки — в коричневых платьях и черных передничках. А на старших — тех, кто уже готовится к выпускным экзаменам, — белая пелерина с воланами. Разрешают им носить и прически с голубым бантом.
Но вот появляется начальница гимназии Валентина Петровна Черская, и разговоры мигом смолкают. На ней темное платье с высоким воротником. У Черской не только строгая одежда, но и суровое лицо. Не все выдерживают ее проницательный взгляд и опускают глаза. Останавливается она почти всегда у того места, где стоит Амелина. И вот Ксюша придумала себе забаву. Начальница никогда не расстается с серебряным ожерельем. Оно представляет собой толстую цепь, на которую нанизаны стрелы. Девочке ужасно хочется сосчитать — сколько же их? Но каждый раз получается новая цифра.
В это утро Черская, как всегда, приветствовала гимназисток. Но прежде чем ее сменил батюшка, начальница сказала, что после молитвы будет важное сообщение. Пусть девочки не расходятся.
Между рядами пронесся шумок. В однообразной череде дней любое отступление от учебной рутины подобно свежему ветерку. Что же такое им предстоит узнать?
Молитву прослушали вполуха. И вот начальница вновь заняла привычное место. Призывать к тишине и порядку не пришлось. Амелина даже забыла о серебряных стрелах.
— Девочки, — сказала Черская в несвойственной ей манере, заметно сдерживая волнение, которое передалось и ее воспитанницам. — Девочки, поступило распоряжение закончить учебный год ранее обычного. Точнее говоря, к концу недели. Это, понятно, не касается восьмиклассников, кому предстоят выпускные экзамены. Вас, конечно, интересует причина такого решения. Отвечу. Наш город голодает. Кому же, как не вам, об этом знать. С каждым днем и даже часом подвоз хлеба сокращается. Власти и благотворительные организации делают, что возможно. Но питания недостает. Поставлено под угрозу не только ваше здоровье, но и жизнь. Отправить как можно больше детей, тысячи детей на время летних каникул в такие места, где вдоволь хлеба и всего прочего, — вот единственный выход. С этой целью на юге страны, а также на Урале и в Сибири, организуются детские питательные колонии. Туда вас и отправят. Разумеется, тех, кто захочет, чьи родители дадут согласие. С вами поедут учителя и воспитатели.
Черская замолчала, чтобы перевести дыхание, а потом продолжила:
— Для поездки потребуется внести некоторую сумму денег. В Петрограде на деньги купишь немногое. В хлебородных же губерниях они все еще имеют цену. Обо всех подробностях поездки вы узнаете в классах от учителей. Прошу вас сообщить обо всем услышанном родителям и завтра-послезавтра дать ответ.
Батюшка благословил детей. Они разошлись по своим классам и готовы были к тому, что сейчас им подробно расскажут, куда и когда они поедут. Но в пятом классе, где училась Амелина, первым уроком шла математика. И учитель, как ни в чем не бывало, взял в руки мелок. До цифр ли сейчас? Девочки были рассеянны и возбуждены одновременно.
Вечером у Амелиных шел семейный совет. Они всегда любили собираться вечерами на кухне. За круглым столом, под розовым абажуром. Здесь Катенька и Ксюша слушали сказки, когда были маленькими. Здесь зачитывались книжками, когда стали старше. И всегда рядом, всегда вместе с родителями. А сейчас предстоит разлука… Девочкам все виделось в розовом свете — таком же, как абажур. Впереди интересное путешествие. Все будет замечательно!
— Папа и мама, не бойтесь за нас! Ведь мы не одни поедем, — успокаивала старшая из сестер. — С нами учителя.
— И много других девочек, — поддержала Катю младшая Амелина.
— Ладно, ложимся спать, — сказал папа.
Долго не могли уснуть родители. Да и сестрам не спалось.
Через два дня, как и обещала Черская, занятия в гимназии закончились. Но мама все равно разбудила Ксюшу и Катю рано:
— Работы у нас ой как много! Надо все перестирать, пересушить, перегладить… Дай Бог поспеть!
ГЛАВА ВТОРАЯ
У РАСКРЫТОГО ЧЕМОДАНА
В тот самый день, когда в доме Амелиных шли приготовления к отъезду, в другом доме, расположенном также на Васильевском острове, сидел у раскрытого чемодана мальчик лет пятнадцати.
Задача, которую решал Виталий Запольский, была простой, но требовала некоторой решительности — брать с собой в дорогу микроскоп или не брать?
— Хорошо помню свои переживания, — говорит мне Запольский семьдесят лет спустя. Мы находимся в его домашнем кабинете. Хозяин стоит, опершись на фортепиано. Я же листаю семейный фотоальбом.
— Да, микроскоп, — вздыхает Виталий Васильевич. — В то время расстаться с ним, да еще на целое лето, было для меня равно разлуке с отцом и матерью. Именно так. Не думайте, что я преувеличиваю. Ведь приобретение микроскопа далось с таким трудом! Впервые я услышал об этом оптическом приборе от учителя. Мне еще и десяти не было. Вот он и овладел моим воображением. Не шел из головы ни днем, ни ночью. Но где достать денег столько? Ведь двадцать рублей — целое состояние… Я начал копить деньги, экономя от завтраков. Став постарше, начал зарабатывать продажей газет. В прорезь копилки опускались всё новые монеты и монетки. И представьте, так длилось три года. Конечно, мне бы не набрать необходимую сумму. Помог отец. Копилка становилась все тяжелее. В свои пятнадцать лет я не мог вспомнить более счастливых минут, чем те, когда, прильнув к окуляру и наведя резкость, увидел собственный волос, увеличенный в полтораста раз. Волос напоминал искривленную ветку дерева. Срезы растений, радужное крыло бабочки, жизнь капли воды, кровяные шарики, лягушечья кожа — все это без устали я начал рассматривать и изучать. Мои гербарии и коллекции бабочек занимали лучшие места на городских выставках. «Быть тебе, Запольский, биологом», — говорили учителя. Так думали и друзья. Но было у меня еще одно увлечение, доставшееся в наследство от дедушки Платона.
Виталий Васильевич подсел ко мне и помог найти в альбоме нужную фотографию.
— Деда моего, судебного следователя, в Петербурге знали многие. Был он приверженцем известного русского юриста и демократа Анатолия Кони. О хлебосольстве дедушки, его доброте и радушии ходило много рассказов. Вот один из них.
Запольский обедает. Ему докладывают:
— Ваше благородие, городовой доставил преступника.
— Хорошо, поглядим, что за субъект. Но сперва покормите его. Не беседовать же нам на голодный желудок. Ну а потом ко мне.
После обеда в комнату входит задержанный. Голова опущена. На хмуром лице и во всей фигуре видна покорность судьбе, обреченность человека, готового к неизбежному наказанию. Но следователь на вошедшего смотрит не строго, а скорее с любопытством. И спрашивает, не как судья спрашивает, а участливо:
— Ну что, любезный? Небось набедокурил?
Доброта располагает к доверительности:
— Так уж получилось. Куренка я украл. Не хотел, да сам он в руки шел. Прости, Господи…
— Как же ты, братец?
— Все из-за голодухи. Терпеть, Ваше благородие, больше мочи нет. Все равно, конец один, — отчаянно машет рукой задержанный.
Следователь некоторое время молча смотрит на него. Потом встает из-за стола, берет из его рук шапку и обходит сослуживцев. Пускает шапку по кругу:
— Не судить же его, в самом деле, господа. Это нам себя надобно судить, что люди ложатся спать голодными. Подайте, кто сколько может…
Он возвращает шапку ее владельцу, потерявшему от изумления дар речи и хоть какую-то способность выразить благодарность.
— Ну-ну, иди. Не воруй…
Отец говорил мне, что дед справедливостью своей напоминал оруженосца Санчо Пансо. Ведь тот, будучи губернатором, решал судные дела, пользуясь не законом, а здравым смыслом.
И все же если свой ум дедушка отдал юриспруденции, то сердце его принадлежало музыке.
Днем дед находился в присутствии. Вечерами же, а бывало и ночью, музицировал, сочинял. Его угнетала мысль, что никто из детей не принял главного его увлечения.
— Как же случилось? — спрашивал он себя. — Нет дня, чтобы в моем доме не звучала музыка, а дети к ней безразличны.
Вот и Василий, отец мой, не пожелал учиться музыкальной грамоте. Чужды ему были гаммы, гармония и контрапункт. Вместо этого он выбрал, к величайшему разочарованию деда Платона, место чиновника в крестьянском поземельном банке. Занимался он делом, увы, весьма далеким от искусства, выдачей ссуд. И пальцы его перебирали не клавиши, а костяшки счётов.
Дед Платон махнул рукой на сына и обратил свой взор и надежды на меня. Так что в доме нашем рояль появился значительно раньше микроскопа.
— Выходит, Виталий Васильевич, вам досталась одинаковая судьба с дедом… Разница лишь в том, что он разрывался между судебным присутствием и музыкой, а вы — между музыкой и микроскопом.
— Да, увлеченность мне явно досталась по наследству. Но с раннего детства я заразился еще одной страстью — чтением. Был в ту пору такой журнал — «Задушевное слово». Он не отличался своими художественными достоинствами. Зато печатал много иллюстраций и выходил еженедельно. Издатели знали, чем завлечь детей — занимательным сюжетом, который продолжался из номера в номер. Вот почему нам, детям, и неделя казалась нескончаемо долгой. Не в силах больше ждать очередного номера, я и моя младшая сестра Ирина бежали в издательство «Вольф», которое находилось здесь же, на Васильевском острове. В руках мы держали подписную карточку. У нас отрывали талон, а взамен выдавали журнал. Получали мы его вечером. И не надо дожидаться почтальона, который придет только утром. Ах, какая же это была радость — бежать по вечерним улицам домой, прижимая к груди новенький журнал! Он хранил в себе такую же жгучую тайну, как коробка с подарком, которую еще только предстоит развязать. Даже сегодня, будучи уже стариком, я помню тот дразнящий запах типографской краски. Как запах еды. Это было тоже чувство голода. Не могли дотерпеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98


А-П

П-Я